О заказе караульных карабинов речи, естественно, не было, но с меня срочно потребовали отчетность по последним поставкам патронов. А Херсон Петрович, как назло, на работе не появился, и никакой отчетности у меня на руках не оказалось. Я кое-как договорился, что доложу через сутки, положил трубку и узнал, что мой заместитель, видимо, заболел. Мне нужен был не столько заместитель, сколько отчетная документация, и я решил отправиться к захворавшему домой лично.
И тут впервые выяснил, что он, оказывается, проживает в нашей областной столице. Пришлось ехать в область. Взял машину, шофера Вадика со всеми его ушами во все стороны, и мы покатили.
— Краснофлотская, шесть, квартира восемнадцать, — продиктовал я Вадику выписанный из личного дела адрес заместителя и вольготно откинулся на сиденье.
С чего это мы называем морскими терминами города и площади абсолютно сухопутной Глухомани? Тоже ведь — загадка национального характера. Тоска по морю, которого никогда не видели подавляющее большинство глухоманцев, или извечная наша боль по державе? Даже если держава эта давно канула в небытие?..
Я размышлял над изгибами национального разума, а Вадик тем временем гнал по магистральному шоссе. Он любил быструю езду, а я не любил его уши, хотя езду с ветерком — любил.
Краснофлотской оказалась ничем не примечательная сухопутная улица, застроенная стандартными пятиэтажками без лифтов. Мы остановились у дома номер шесть, и я вылез. Старушка, что сидела возле подъезда на скамейке, была глуха, как бронированный сейф, и на все мои вопросы отвечала двумя словами: «Громче говори!» Я махнул рукой и вошел в подъезд.
Искомая квартира оказалась, конечно же, на пятом этаже. Взобравшись, я остановился у двери, чтобы малость улеглось обрадованное восхождением дыхание. Но долго торчать тут мне не хотелось, и я позвонил.
Мне открыла молодая женщина в мужском халате. А дыхание мое, как тут же выяснилось, еще было далековато до нормы. Она молча уставилась на меня, а я выдохнул:
— Херсон…
— Что?..
— Херсон… Тут…
— Виталик!.. — заорала вдруг она, вероятно, уловив некое знакомое слово в моих судорожных выдохах.
За ее спиной вырос некто, столь же похожий на моего заместителя, как я — на Илью Муромца. И рыкнул:
— Что ему надо?
— Он тебя отматюгал!
— Что?!. — взревел Виталик. — Ах ты, коз-зел!..
Когда вы слышите слово «козел», произнесенное пропитым баритоном да еще через два "з", уносите ноги. Я успел захлопнуть дверь перед носом Виталика и скатиться на первый этаж со скоростью, в сотни раз превышающей первоначальный подъем. Вылетев из подъезда, я домчался до машины и, открыв дверь, заорал:
— Гони!..
Не задавая вопросов, Вадик сорвался с места с ревом, который можно услышать только в кино фильмах о гангстерах. Квартала три мы пронеслись на скорости, в два раза превышающей хорошую, и Вадик остановился столь же внезапно, сколь и трогался с места.
— Заправиться надо.
— Держи деньги.
— У меня талоны, — объяснил он, вылезая. — Вы пока перекусите. Кафе — напротив.
— А ты?
— У меня бутерброды с собой. И фанта.
Ушастик мой укатил, а я пошел в кафе. Чистенько, аккуратненько, сиденья красной пластмассы, а столешницы — салатовой. Уют и покой, как в советские времена, и даже цены не заставляют судорожно пересчитывать наличность. Заказал пельмени, жду, когда приготовят, как вдруг за мой стол усаживается некто. И — с укором:
— Старых приятелей уж и узнавать перестал?
Глянул — канцелярский завмаг Тарасов. Муж грешной Ляли. Этого еще не хватало. Вследствие этого первого впечатления разговор начинался вяло, через пень-колоду, как говорится, и если бы запасливый Тарасов не прибег к общерусскому способу развязывания языков лучше дыбы и кнутобойства, то так бы, вероятно, и разошлись. Но тут нам принесли еду, и он попросил у официанта минералку и два стакана. А когда тот доставил, с оглядкой полез в боковой карман, из которого с великой ловкостью и наполнил наши пластмассовые стаканы чем-то не совсем минеральным.
— Добавь водички по вкусу, — сказал он. — Это — спирт. И чокаться не будем. Рад встрече. Будем.
Были раза три, после чего я в качестве анекдота рассказал, как меня встретили в квартире на пятом этаже.
— Херсон? — удивился он. — Знаю, в школе вместе учились. А потом он после седьмого класса ушел на курсы счетоводов.
— Потом, что ли, институт кончил?
— Никакого института он сроду не кончал, — сказал Тарасов. — Он на москвичке женился и там разворачивался. Это он умеет. В смысле разворачиваться. Там-то его и накрыли за какие-то комбинации. Но то ли супруга его кому-то на лапу пачку сотенных положила, то ли адвокат хороший попался, а только выскользнул он из прокурорских объятий. Уж что-что, а ужЕное в нем имеется. Говоришь, у тебя заме-стителем?
— Заместителем, — сказал я, с трудом соображая, как могли в главке утвердить находившегося под следствием бывшего счетовода.
Вот с этими полухмельными соображениями я в Глухомань и вернулся. Ехал и думал, как я все выложу в лицо Херсону, как он будет выворачиваться («Ужиное в нем имеется», — сказал Тарасов) и как я с торжеством прижму его фактами.
А проспавшись, понял, что ничего этого я делать не буду. Это вопрос «компетентных органов», а помогать им — уж извините. Работает Херсон хорошо, отношения у нас нормальные — ну, и какого рожна мне еще нужно? Диплома у него нет? Диплом ума не прибавляет, а уж уменья работать — тем более.
3
Вечером раздался звонок неожиданный. Звонил сам Спартак Первый — точнее, бывший первый, потому что уже вышло постановление о роспуске территориальных партийных организаций. Поздравил меня с победой демо-кратии, сказал пару банальностей, а потом вдруг поведал, что Альберт Ким первым в нашем районе организовал акционерное общество парникового хозяйства, получил все разрешения и — развернулся вовсю. Помню, я очень за Кима порадовался, а Спартак сказал:
— Вот тебе и первый миллионер в районе. Ну, и за что боролись, как говорится?
И как-то очень нехорошо засмеялся.
У меня так получилось с работой, что после этого почему-то очень неприятного для меня звонка мы с Танечкой смогли выбраться к Кимам только через неделю. Я прихватил оставшуюся от встречи с афганцами бутылку коньяка, Танечка — коробку конфет, и мы потопали.
Тут к месту вспомнить первое знакомство моей Танечки с Альбертом Кимом. Она в тот день впервые приступила к работе, как заявился Ким. Танечка кончила курсы стенографии и секретарства, твердо вызубрила порядок, а потому и спросила неизвестного посетителя в кирзовых сапогах, как ей следует его называть, чтобы с полной официальностью доложить начальнику. То есть мне.
— Называй меня, девочка, дядей Кимом, — попросил Альберт.
Вот с той поры она так его и называла. И ей было удобно, и ему было приятно. И в предвкушении приятности мы и ввалились в директорский особняк Кима.
А нас встретили странно тихо и даже как-то подавленно, что ли. У гостеприимных и широко живущих Кимов этого не водилось, и я забеспокоился.
— А где Альберт?
Помолчали мать с сыном. Потом мать сказала неожиданно:
— Вторые сутки домой зазвать не можем.
— Откуда зазвать-то?
— Пойдем, крестный, — вздохнул Андрей.
И мы пошли к любовно и со знанием дела отстроенным парникам, которые числились уже не за совхозом, а за акционерным обществом закрытого типа. АОЗТ «Кореец». Ким показывал мне как-то и чертежи будущей мечты своей, и то, что из мечты получилось. И получилось очень неплохо.
Только ничего этого уже не было. Ни будущей мечты, ни осуществленного строительства, ни будущих огородных урожаев. Парники все были старательно изломаны, стекла повыбиты, пленка изодрана, а урожай, на который так рассчитывал Ким, истоптан и вырван с корнем. И среди этого варварского разгрома медленно и понуро бродил Ким с корзинкой, в которую складывал то чудом уцелевший огурчик, то зеленый еще помидор.
— Ким!
Я подошел к нему, взял за плечи. Он посмотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом в глазах его вспыхнул прежний хитроватый блеск. Он бросил корзинку и обнял меня.
— Вот, что они сделали. Им не нужно улучшать свою жизнь. У них одна задача: преследовать и пакостить тем, кто любит работать.
Я беспомощно молчал. А в голове, помнится, одна фраза бултыхалась, как в пустой бочке: «Мы же — огородники. Лучшие в мире огородники…»
— Записку оставили. Вот она.
Альберт протянул мне мятую записку. В ней печатными буквами значилось:
«С ЭТОГО ДНЯ ТЫ ПОСТАВЛЕН НА СЧЕТЧИК, КОРЕЙСКАЯ СВОЛОЧЬ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ОДИН ПРОЦЕНТ К ДОЛГУ».
— Разве ты не в банке брал ссуду? — растерянно спросил я.
— Да какой же советский банк проклятому частнику ссуду выделит без райкомовского указания? — вздохнул Ким. — Деньги я взял у Зыкова Юрия Денисовича. Под дикие проценты. Я же мечтал зелень выращивать… И как мне в глаза тем смотреть, кто поверил в меня? Кто после работы да в выходные вот это все строил?..
