Что касается того, как люди восприняли фильм, Джульетт полагает:
– Можно, конечно, постараться все приглушить, но все равно рано или поздно сорвешься – или кто-то рядом с тобой сорвется. Почему так происходит? Потому что, начиная с пятидесятых годов, народ начал повально принимать психотропные средства, раньше такого не было… я специально изучала этот вопрос. Я даже поднимала его на заседаниях Сената, ко то ли еще будет. По сравнению с тем, что нас ждет, нынешняя ситуация покажется так, забавой. Вы только задумайтесь над тем, что в этой стране шесть миллионов детей с шестилетнего возраста подсаживаются на риталин. Правительство же делает вид, будто ничего не происходит, отделывается фразами типа: «А вы, ребята, не могли показывать в фильмах поменьше жестокости?»
Вот, например, знаменитый убийца, Сын Сэма. По его словам, он совершил убийство потому, что собака лаем приказала ему сделать это. Дьявол якобы приказал ему, обернувшись собакой. Так что же, нам теперь запирать всех собак? Просто потому, что преступник несет такую вот околесицу?
Она зачитывает вопрос из списка:
– Какое у вас было любимое выражение, когда вы были подростком? Нечто вроде:
Хва борзеть!Хва заливать!Что ты гонишь!Полный отпад!Полный отстой!
Джульетт говорит:
– Вряд ли есть смысл обращаться к прошлому, чтобы творить в настоящем. Существуют разные школы актерского мастерства. Например, согласно одной из них, если в жизни происходит что-то неприятное, то потом соотносишь это с фильмом, используешь на съемках в одном из эпизодов. Для меня это слишком сложно. Я просто уступаю материалу. Ничего другого мне не остается.
Для меня в актерской работе есть три сложные вещи. Первое – рыдания, потому что в жизни я редко плачу. Я представляю себе, что это такое, но я не плачу. Еще одна сложная вещь – истерический смех типа «Она смеется и никак не может остановиться». Третье – это изображать удивление или страх вроде: «Господи, как ты меня напугал!» Для этого приходится задумываться. Когда я пугаюсь чего-то, что со мной происходит? Например, у меня трясутся руки перед тем, как я впадаю в шок. Требуется целая минута, чтобы снова вернулось дыхание. Приходится прилагать усилия.
Чтобы расплакаться навзрыд, я использую ужас, возникающий при мысли о том, что мне приходится это изображать, или же что, если не добьюсь желаемого, я подведу людей. Себя подведу. Режиссера подведу. Фильм подведу. Ведь те, кто снимает фильм, доверяют мне. Страх по поводу того, что я не смогу заплакать, способен вызвать у меня слезы, заставить по-настоящему расплакаться.
Я снималась у Оливера Стоуна в «Прирожденных убийцах», и там была эта сцена, где мы с Вуди Харрельсоном на вершине горы, ссоримся. У меня в то утро начались месячные, и я совершенно не выспалась. Потому что спала не более часа. Да еще эти женские дела. Мы с ним ссоримся, сцена получается так себе, средней паршивости.
Вуди говорит: «Хочешь, еще дубль сделаем? Мне бы хотелось еще раз повторить эту сцену».
И Оливер тоже: «Согласен. Ты как, Джульетт? Хочешь еще дубль?»
Я ору в ответ: «Зачем? Можно подумать, будет лучше? К чему напрягаться? Мне и без того хреново. Черт, зачем я вообще ввязалась в это дело?… И лучше все равно не получится! Лажа это все! Жуть невообразимая!»
Они смотрят на меня, и Оливер отводит меня в сторону и говорит: «Джульетт, никто не хочет слышать, как ты лажаешься. Да всем тут по барабану, облажалась ты или нет». И в ту же секунду меня как по башке чем-то ударило и всю меня перевернуло. Это было-таки поворотным пунктом. Оливер правильно поступил, что так сказал мне. Он мудро отвлек меня от лажовых мыслей, и к перестала париться по этому поводу.
Она читает:
– Вы когда-нибудь влюблялись в животное так, что вам хотелось, чтобы оно могло, как лучший друг, разговаривать с вами? (Потому что я обычно влюбляюсь в моих кошек, и мне очень хочется, чтобы мы могли общаться на равных.)
На вечеринке в Вествуде актриса и сценаристка Марисса Рибиси наблюдает за тем, как Джульетт и Стив едят цыпленка, и говорит:
– Они такая симпатичная парочка. Ну прямо-таки голубки.
Уходя с вечеринки далеко за полночь, в свете полной луны, они берут печенье с записочками и находят одинаковое послание: «Вас ждет счастливая судьба».
Сидя за рулем автомобиля, Джульетт говорит:
– На свадьбе меня волновало лишь одно – чтобы все было как в сказке. Мы вышли на край высокого утеса. Тогда я впервые увидела его в костюме. Черт, он был неотразим. Силуэт мужчины, окаймленный солнечным светом. Потрясающее зрелище.
Она говорит:
– Я все время думала: «Что мне делать с фатой, поднять ее или опустить? Поднять? Или опустить?» Мне затея с фатой очень понравилась, потому что в фате чувствуешь себя принцессой из сказки. Л ведь день свадьбы – он и есть как сказка.
Стив говорит:
– У меня не было подходящих ботинок. У меня нашлось лишь время на покупку костюма, и потому не оказалось обуви в тон. Пришлось одолжить туфли у приятеля. Мы с ним поменялись обувью прямо на утесе. Чтобы сфотографироваться.
Видеомагнитофон, установленный в их гостиной, ломается, и поэтому они смотрят кассету с записью катания Стива на роликовой доске по видеомагнитофону в спальне. Джульетт говорит:
– Когда я в первый раз увидела по видику, как он катается на скейтборде, я расплакалась. Во-первых, там классная музыка, а Стив подобрал музыку особую, там играет рояль. Это так красиво – он катается, он совершает прыжки, отрицая все физические законы мироздания. Потому что такое просто немыслимо. В уме ые укладывается, как можно взлетать в воздух на этой штуковине на колесиках. Это вызов, это настоящее мужество. Впервые в жизни человек, которого я близко знаю, вызвал у меня неподдельное восхищение.
Наверху, глядя на помещенный в рамку портрет Мэрилин Монро, Джульетт говорит:
– Люди низвели Мэрилин до статуса секс-символа, но на самом деле она была не такая, в ней была уйма энергии, от которой зажигались другие люди. От нее исходила радость. Когда она улыбается на снимке, кажется, будто ее улыбка вся светится. Она жила в женском теле, красивых женских формах, но ее всю пронизывал свет чистой, ничем не запятнанной детской любви, какой-то невинны свет, который зажигает людей. Наверное, это то, что отличает ее от других.
В сайентологии есть для этого особое слово. Всех детей отличает какое-то особое воздействие на окружающих… их умение искренне радоваться миру. Оно называется словом теша. Это то, что присуще человеческому духу. В сайентологии дух именуется тетан, а то, что сам дух излучает, – тета. Это то, что я называю магией.
Зачитывая оставшиеся в списке вопросы, она говорит:
– Вам не кажется, что все мы потенциально подобны Христу?
– Вы надеетесь на гуманность? Если нет, то можете ли вы честно жить перед лицом подобной безнадеги?
– На эти вопросы невозможно дать ответ, – убеждена она.
ПОСТСКРИПТУМ
На полпути к дому Джульетт шоферу, который вез меня, позвонили по телефону. Очевидно, кредитная карточка, выданная мне журналом, не подтвердилась, и диспетчер велел водителю «получить оплату с пассажира». За полдня я накатался на сумму в 700 долларов. За неделю до этого в одном отеле со мной произошла подобная история с кредитной карточкой другого журнала. Тамошние работники сняли деньги и с моей кредитной карточки, и с журнальной. Я был не в восторге от перспективы платить дважды за одну услугу и высказал все, что думаю по этому поводу. Водитель обозвал меня вором. Я потребовал, чтобы он выпустил меня из машины на ближайшем светофоре. Он заблокировал двери. К тому же в багажнике лежал мой чемодан. Я начал названивать в Нью-Йорк, в журнал, но к этому времени там уже никого не было, все разошлись по домам. Следующие два часа мы колесили по всему Голливуду. Двери оставались заперты, а водитель все время кричал, что я должен ему деньги. Что я вор. Чтоя не имею права на услугу, за которую не в состоянии заплатить.
Я рассказываю ему о том, что мне было обещано в редакции журнала. Я продолжаю названивать в Нью-Йорк. И не перестаю думать: «Ух ты, я взят в заложники в автомобиле. Круто!»
В конце концов я позвонил по номеру 911 и сказал, что меня похитили и удерживают в плену. Проходит минута, и водитель выбрасывает меня и мой чемодан из машины прямо в канаву возле дома Джульетт.
Я так и не рассказал ей, что со мной случилось, Я поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. Они со Стивом, наверное, подумали, что я всегда такой – нервный, потный и неопрятный тип. А с кредитной карточкой все оказалось в порядке…
Почему он не желает отступаться?
Я (Эндрю Салливан) родился в 1963 году в маленьком, просто крошечном городке на юге Англии, вырос неподалеку от него в другом маленьком городке на юге Англии, получал стипендию в Оксфорде, затем в 1984 году удостоился еще одной стипендии и продолжил образование в Гарварде. Получил степень магистра в школе государственного управления имени Кеннеди, но неожиданно понял, что мне не по зубам анализ реформ социального обеспечения, и потому переключился на философию, главным образом политическую философию. Через несколько лет получил степень бакалавра политических наук и даже написал диссертацию по политологии. Занимаясь диссертацией, я немного подрабатывал или вроде как проходил практику в Вашингтоне, в журнале «Нью рипаблик». Затем вернулся и стал младшим редактором, а затем, где-то в 1991 году, редактором «Нью рипаблик» и трудился там до 1996 года, после чего поставил на всем жирный крест и решил начать жизнь заново.
