Уличить допрашиваемого во лжи — вот самый верный приём, чтоб заставить его говорить правду.
Из помещения для пленных информация передавалась с быстротой молнии. Только пленный укажет место расположения полевого склада боеприпасов, как в «королевские воздушные силы» даётся телеграмма с просьбой разбомбить этот склад. Пленный заявляет, что его друг из такого-то полка находится в Гирсоне. Быстрый взгляд в папку или на карту показывает, что этого полка в Гирсоне раньше не было. И сейчас же летит телеграмма французам. Пленный заявляет, что в случае отступления его полк должен упорно удерживать перекрёсток дорог в Гаврелль. Срочная телеграмма с этим сообщением поступает в бригаду и спасает десятки британских солдат от верной смерти. Такие же сведения поступали к нам от наших союзников и соседей по фронту.
«Пленные, захваченные французами, говорят, что 16-я дивизия в Монсе».
Прочитав это, вспоминаете, что полчаса назад говорили с пленным из Монса. И вы должны снова разыскать его среди стада хмурых немцев.
А всё это время работало «невидимое ухо»! Чтобы слышать разговоры немцев между собой, вокруг помещения для пленных устанавливались приборы, посредством которых можно было услышать человеческий голос на значительном расстоянии. Микрофоны торчали из земли, в самом центре, а скрытые провода вели к бараку, где люди с наушниками сидели и слушали.
Часто, когда пленные бывали угрюмы и молчаливы, не говорили между собой ни о чём таком, что стоило бы подслушивать, в их среду подсаживали «голубя».
«Голубем» назывался человек, в совершенстве говорящий по-немецки, одетый в германскую форму и включённый в сборище пленных, чтобы «направить разговор в надлежащее русло». Он обычно заводил беседу о предстоящих операциях, либо о потерях, либо о пище и дисциплине или о чём-нибудь другом, в зависимости от указаний офицеров британской разведки. Пленные оживлялись, начинали ворчать и жаловаться, а «голубь» и те, кто сидели с наушниками в бараке, напрягали слух.
Но допрос, происходящий в суматохе боя, никогда не давал такой богатой и надёжной информации, как разговор с пленным в спокойной обстановке. Перекрёстный допрос также становился действительно интересным, когда имелось время развить его в «сражение умов», в психологическое единоборство с пленным. В большой степени успех зависел от метода. В 1915 году садились против пленного, доставали стопу документов и затем начинали, как будто перед ними была женщина, требующая развода:
— Ну-с, голубушка, где вы родились? А кто был ваш отец?
И офицер записывал каждый ответ.
Допрос по такой системе заставлял мало-мальски сообразительного пленного насторожиться. Одно время была принята система запугивания. Офицер входил, с шумом кидал пару револьверов на стол, глотал стакан сода-виски, сдвигал брови и начинал кричать на пленного.
Ещё один метод — непринуждённый живой разговор, а не прямой допрос. И никаких блокнотов.
Среди немцев попадались забитые и запуганные, на которых всякое мало-мальски человеческое отношение действовало ошеломляюще. По этой системе допрашивали тщательно отобранные люди, простые, задушевные ребята. Занятно было видеть, как пленные немцы к ним льнули.
Офицер выбирал какого-нибудь одинокого «фрица», отсылал конвойных, предлагал немцу стул и папиросу и заводил разговор «по душам». Чтобы вызвать на откровенность, он сам пускался в откровенные разговоры об англичанах. Часто бывало полезно прибегать к сравнениям. Офицер, например, скажет:
— Вот вы верите, что можно удержать фронт такими силами. Мы, англичане, не согласны с вами.
На что иной хвастливый гунн отвечал:
— Я уверен, что у вас на передовой больше народу, чем у нас. Один человек на дюжину ярдов — это всё, что нам нужно, чтобы сдержать вас, англичан!
Один человек на дюжину ярдов — довольно полезная информация для какой-нибудь из наших частей, намеревающейся атаковать.
Вернейший способ добиться успеха — заставить пленного немца хвастать; редкого не удавалось спровоцировать на это. Попутно надо задавать осторожные наводящие вопросы, не нарушая задушевного тона беседы.
Как-то немец, захваченный в Аррасе, болтая о том, о сём, сказал, между прочим: «Жаль, что меня взяли в плен сегодня, мой батальон должен уйти в полночь на отдых, а я сам получил бы отпуск».
В эту же ночь мы открыли ожесточённый огонь по участку, где должна была произойти смена; многие товарищи пленного немца получили более долгосрочный отпуск, чем рассчитывали.
Иногда целыми неделями не удавалось захватить ни одного пленного. Тогда предпринимали поход за «языком», солдаты при этом иной раз увлекались и доставляли «языка» уже мёртвым.
Когда на каком-либо участке до зарезу был нужен пленный, его принимали с невероятной пышностью. Можно было подумать, что прибыл посол. Немца усаживали в автомобиль, который дожидался у штаба бригады, мчали в дивизию, а оттуда дальше — к «умникам» в корпус, потом — к ещё большим «умникам» в штаб армии и, наконец, к самым мудрым людям — в Генеральный штаб. Триумфальное шествие… одинокого гунна, который, вероятно, думал, что мы все сошли с ума. Телефоны трещали, телеграммы рассылались во всех направлениях — и вся эта свистопляска из-за одного несчастного немца! Штаб любил допрашивать пленного «тёпленьким», не давая ему опомниться от впечатлений с «ничьей земли». Поэтому обычно офицер разведки поджидал где-нибудь на передовой очередную жертву.
Для каждой разновидности человеческой породы требовался особый подход. Попадался и неотёсанный крестьянин, который знал только, что он ландштурмист и что походная кухня прибывает в такие-то окопы в такое-то время; и наглый офицер, который щёлкал каблуками и говорил: «Я офицер; разве вы отвечали бы, если б были на моём месте?» и хвастливый солдафон из унтер-офицеров; и осведомлённый человек, прикидывающийся дураком. Встречались все типы, все профессии — от адвоката до лодочника. И о немцах часто трудно было сразу сказать, кто адвокат, кто лодочник… Всякий военнопленный, конечно, был забитым, травмированным существом, скрывающим своё истинное лицо, и поэтому никогда не удавалось узнать: было ли полное отсутствие ненависти к Англии с их стороны искренним. Некоторые долго жили в Англии. На Сомме канадцы захватили одного бывшего повара из «Ритца»[13]. Его три недели мариновали в корпусе, окутав пребывание там строжайшей тайной. Он так хорошо готовил! Говядина подавалась на стол вкусно приготовленная и в самых разнообразных видах. И каждый раз, когда помощник начальника жандармерии, ведавший пунктом пленных, спрашивал, почему этого немца так долго держат, офицер разведки отвечал: «Тс! Он, наконец, начинает говорить».
Менее приятным занятием, чем затянувшаяся беседа с поваром, бывал допрос умирающего немца в госпитале.
Однажды захватили в плен смертельно раненого сапёра. Оказалось, он занимался минированием и знал, где и когда должна была взорваться этой же ночью мина, заложенная под британскими укреплениями. Час за часом проходил, а пленный то впадал в бессознательное состояние, то опять приходил в себя. Его ответы были невнятны или туманны, и от него так ничего и не добились. Мина взорвалась, причинив большие потери.
Однажды в 1915 году на Ипре был захвачен и отвезён в госпиталь раненый германский офицер. Англичанам до зарезу требовалась информация; раненый упорно молчал. Тогда прибегли к хитрости: на соседнюю койку положили британского офицера, который притворился немцем. Голова мнимого германца была обрита по доброму тевтонскому обычаю, а руки и ноги — в повязках и лубках. Эта пара пролежала рядом всю ночь. Настоящий немец стонал, мнимый следовал его примеру. Действительный немец спросил:
— Вы немец?
— Так точно, немецкий офицер.
Мнимый немец был угрюм и молчалив. Но рано или поздно два немецких офицера, предоставленные самим себе, — оба раненые, оба в плену, — должны были разговориться. Так и случилось. И прежде чем подлинный немец впал в беспокойный сон, мнимый успел деликатно кое-что выведать у своего «товарища по несчастью». Утро обещало быть ещё более плодотворным, но смешливая сестра, явившаяся для перевязки, не выдержала жалобных гримас и стонов мнимого немца и расхохоталась. Всё было испорчено.
Англичане не одобряли применения спиртных напитков как вспомогательного средства при допросах. Немцы не были так щепетильны. Их главным офицером разведки при полевой авиационной службе состоял великий герцог Мекленбург Стрелицкий (Mecklenburg von Strelitz). Этот молодой человек получил образование, если не ошибаюсь, в Итоне или в Оксфорде и был англичанином во всём, за исключением имени и симпатий.
Его назначили для специальной работы с теми из захваченных офицеров британской армии, которые твёрдо отказывались отвечать на вопросы. Великий герцог, бывало, облекался в форму британского воздушного корпуса и, как «товарищ по несчастью», шёл с пленным англичанином в офицерскую столовую. Там герцог подсаживался к пленному, потягивал с ним портвейн и болтал…
