Пользуясь знакомствами Маргариты, я очень скоро завязал связи в различных учреждениях, имеющих отношение к армии, флоту и транспорту. При этом я поразился, насколько легко русские давали нужные мне сведения. Многие старые военные даже отказывались от денег, мотивируя свой отказ идейными соображениями. В течение трех месяцев я сумел получить исчерпывающую информацию, которую Маргарита не могла бы собрать и в год. Кроме того, из числа людей, с которыми я познакомился, я выбрал для постоянной службы пять наиболее способных и верных. По своей бедности они согласились брать сущие пустяки за свою работу, три-четыре фунта в месяц. Все интересующие меня сведения я вручил им в виде вопросников. Установил календарные сроки высылки информаций петербургскому агенту. Указал им на те кары, которым они будут подвергнуты в случае дачи неверных сведений. Организовал перекрестную проверку информаций, так как все они не знали друг друга. На эту пятерку я решил возложить в дальнейшем всю тяжесть несения разведки.
Затем передо мной стала задача отделаться от услуг Маргариты. Теперь я уже нисколько не сомневался, что такой агент может только скомпрометировать правительство, для которого он работает. Ее отношения к Долгорукому еще больше подтверждали это. Она увлеклась им, как девчонка, и они пропадали целыми днями, в то время как работы было много. Они абонировали автомобиль какого-то ответственного работника, и, пока тот сидел на службе, ездили за город. Я смотрел на это до поры до времени сквозь пальцы, так как не хотел ссориться с Маргаритой. Но вопрос об ее отстранении был уже мною предрешен.
В конце октября я объявил своим помощникам — Долгорукому и Маргарите, что нам всем необходимо съездить в Петербург, чтобы познакомиться с нашим агентом и наладить связь между столицами. Маргарита отнеслась к этой поездке, как к развлечению: какими-то путями она достала нам три бесплатных, казенных билета в скором поезде и раззвонила по всему дому, что мы едем в свадебное путешествие.
В день нашего отъезда она с утра принялась жарить на дорогу пирожки. Но я прервал это занятие, сказавши, что перед отъездом в Петербург нам необходимо побывать на даче в Люблино, чтобы взять там деньги, которые я в свое время спрятал в подвале. Маргарита не стала возражать против этой поездки, и мы, захватив все свои вещи, чтобы больше уже не возвращаться домой, вышли на улицу. Перед этим Маргарита простилась с четой служащих, живших в нашей квартире, и сообщила им, что мы уже едем на вокзал, так как хотим занять места в поезде. В Москве было принято собираться на вокзал с утра, хотя поезд шел ночью.
Мы добрались до Люблина на автомобиле, обслуживающем Маргариту. Отпустили шофера и прошли на дачу. Там прямо спустились в подвал. Маргарита пошла вместе с нами. Я попросил ее посветить нам электрическим фонариком в углу. Она прошла вперед, и я выстрелил ей в затылок из браунинга. Она упала, не издав ни одного звука. Но Долгорукий закричал как безумный:
— Что вы делаете?
Я разъяснил ему, что Маргарита никуда не годилась как шпион и работала на две страны, за что подлежала увольнению. Но знала она все-таки слишком много, чтобы можно было расстаться с ней полюбовно. Все это, однако, не могло успокоить Долгорукого. Он рыдал невероятно громко, при этом причитал:
— Боже мой, как вы жестоки! Трех моих жен расстреляли большевики. А эту — англичанин. Мог бы я разве подумать… Она спасла меня от смерти… Нет, я не могу…
— Бросьте, Долгорукий, — сказал я строго. — От смерти вас спасла не она, а я. Она выполняла мое поручение.
— Верно… Верно… Но ведь она была превосходная баба…
— Вы найдете себе другую. Успокойтесь и идем.
— А деньги?
— Здесь нет никаких денег. Мне нужно было только заманить эту женщину сюда.
Долгорукий немного подумал, а потом сказал уныло:
— Чтобы скрыть труп, пожалуй, лучше будет поджечь дачу.
— Против этого я не возражаю.
Наверху князь своими собственными руками зажег спичку и приблизил ее к груде мусора под лестницей. Лестница загорелась. После этого мы вышли из дачи и еще немного подождали, пока весь дом не был объят пламенем. Начали сбегаться люди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
По грязной дороге мы пошли к станции, так как видели, что наше дело кончено. Все-таки нам удалось в этот вечер выехать в Петербург.
В Петербурге нашим главным осведомителем был морской офицер, бывший капитан второго ранга Ч. Он служил в красном флоте и помогал англичанам бескорыстно. Ему казалось, что именно мы выведем русский народ на путь Учредительного собрания, сторонником которого он был. Помимо Ч. у нас в Петербурге был еще один агент, часовщик Робинзон, оставшийся от времен царизма, когда он работал по указаниям нашего посла сэра Бьюкенена. Этот Робинзон прекрасно знал технику своего дела. Через него поддерживалась связь с нашим резидентом, который жил в Финляндии недалеко от границы, под видом брата пограничного офицера.
Я пробыл в Петербурге около недели. За это время я имел возможность убедиться, что Ч. сумел наладить дело куда лучше Маргариты, и ликвидировать его не следует. Я дал ему экстренное задание по флоту и петербургской промышленности, познакомился с его информаторами и имел на границе свидание с финляндским резидентом. После этого я выехал в Москву один, поручив Долгорукому доставить мне материалы от Ч. как можно скорее.
ЗИМА В МОСКВЕВ Москве я явился в комнату Маргариты как хозяин. Соседям по квартире — Прохоровым — я сказал, что Маргарита заболела в Петербурге и осталась у родственников. Это не вызвало никаких подозрений и не доставило мне никаких неудобств. На советской службе Маргарита не состояла, она занималась частными уроками языков. Уладив это дело, я принялся за составление большого доклада, который рассчитывал выслать в Лондон до моего отъезда из России.
Главная мысль, которую я подтверждал цифрами и фактами, заключалась в том, что для ликвидации большевизма в России вовсе не надо вести наступательной войны. Мне казалось, что для этого достаточно хорошей блокады.
На моих глазах разлагалось и расшатывалось все то, что еще могло разлагаться и расшатываться. Канцелярии были битком набиты малограмотными служащими, которые занимались главным образом самообслуживанием и пародией на работу. Правда, получали они за свой труд легендарно мало: десять, пятнадцать шиллингов в месяц, если перевести на наши деньги. Но никто не давал работы даже на десять шиллингов. Государственная жизнь замирала во всех областях. Голод в Москве достиг крайнего предела. Питались суррогатами. Даже такие вещи, как вазелин, глицерин, крахмал, шли в пищу. Ценность денег падала с каждым днем и была так низка, что кусок папиросной, раскурочной бумаги стоил дороже, чем крупная кредитка такой же величины. Промышленность, лишенная машин и сырья, с каждым днем сокращала продукцию. Крестьяне ничего не давали городу и в любой момент могли выступить активно с кольями и топорами. Армия голодала. Правда, Врангель был сломлен, но война с Польшей, начатая вполне благополучно для Советов, привела к разгрому русских. Все это, вместе взятое, позволяло сделать заключение, что советская власть без всякого нашего вмешательства должна либо погибнуть, либо переменить свое лицо. Год блокады, только один год блокады, и все будет кончено — вот мысль, которую я доказывал в моем докладе.
Я не успел еще кончить моей работы, как получил почто-телеграмму от Ч. из Петербурга:
"Ваша жена умерла. Выезжайте на похороны".
На нашем языке это значило: Долгорукий засыпался, приезжайте выручать.
Я пошел с телеграммой в домовый комитет, и уже к обеду весь дом знал, что Маргарита умерла от воспаления легких. Мне выражали сочувствие; обещали оставить комнату за мной. Я же в душе страшно ругал Долгорукого, который, вместо помощи, доставил мне лишние хлопоты. В тот же день вечерам я выехал в Петербург.
Сведения, которые дал мне Ч. об аресте Долгорукого, и обрадовали и опечалили меня. Обрадовали потому, что Долгорукий был арестован по пьяному делу. Опечалили потому, что такой агент никак не мог казаться мне идеальным.
