Но чтобы грубить учителю… Может, в запале?
Не люблю, когда ругаются. Особенно девчонки. Иногда как завернут — хоть стой, хоть падай. Я поэтому и «Над пропастью во ржи» только раза с четвертого прочитала. Там все «гнусный» да «поганый». Глаз режет. Но когда дочитала, поняла, зачем это. Чтобы показать: все мы как ежики — прячем себя, свои слабости и часто больно колем, чтобы не укололи нас. И не видим друг друга настоящих. Иногда — всю жизнь.
Написала и удивилась. Получается, доброта, нежность, порядочность — это все слабости? Тогда сила в чем?
Смотря для кого. Для Рубина — в должности, для Хохлова — в кулаке, для Яковлевой — во власти.
А для меня?
Наверное, в уважении. Я бы не смогла жить, когда вслед одни проклятия. Может, мне проще, потому что женщина? Не нужно добывать, выбивать, урывать?
Ага, Сова — чудный тому пример! Ну просто тургеневская девушка!
Нет, Сова не в счет — она начальник, а начальники все мужского рода, даже если иногда по старой памяти надевают юбки. Что бы там Лиля ни говорила.
25 февраля
Ни к черту из меня педагог! Возишься с ними, носишься, а в итоге — все коту под хвост!
Сегодня начала насчет Лажиной разбираться — волосы дыбом встали! Оказывается, травить ее действительно перестали. Не без вмешательства Яковлевой, конечно, в этом я не ошиблась. Так она теперь тоже себе девочку для битья нашла! Я ее спрашиваю: как же так, ведь тебя саму унижали, забыла, как слезами умывалась? Молчит. Давлю на совесть, потом опять на жалость — молчит.
В сердцах не выдержала:
— Не надо было мне вмешиваться! Какая разница: сначала над тобой издевались, теперь ты над Куликовой. От перемены фамилии ничего не изменилось. Хотя нет: издевателей стало на одного больше. Ну что ты все молчишь?! — вспылила я.
Она подняла голову. В глазах — ни слез, ни раскаяния.
— Я больше не хочу быть слабой.
— А разве сильной можно быть только за счет других?
— А разве нет?
И ведь не дерзила, она действительно так думала! Я даже немного растерялась.
— Конечно, нет! Сила — в независимости от других. Понимаешь? Не-за-ви-си-мос-ти! — почти прокричала я. — В выборе, мнении, поступках — во всем! И плевать, что думают какие-то там… — Я попыталась найти подходящее слово, но, захлебнувшись в негодовании, так его и не нашла. Утопая, схватилась за спасительную соломинку и выдала нетленный постулат: — А независимость — это свобода!
А она только легонько пожала плечиком:
— Вот я и выбрала. Хочу как Яковлева… Чтобы с одного слова… Хочу и могу! — добавила гордо.
Будто ледяной водой окатила. Научила на свою голову! И плевала она теперь на то, что думает какая-то там училка.
Но!
В конце концов!
Тогда и мне наплевать!
Пусть делают, что хотят, и живут, как хотят!
Только предмет, только учебник!
И не слушать, не слышать, не ввязываться, не вмешиваться!
Я — свободна от них, они — от меня!
Все!
Ото всех!
Свободны!!!
27 февраля
Даже в школе заметили неладное. Но сбивчивый рассказ о моем педагогическом фиаско жалости не вызвал.
— Любишь ты по каждому пустяку заморачиваться, — разочарованно протянула Лиля, — я уж думала, твой Сережа какой крендец выкинул… Будь ты проще. Психуешь из-за всякой ерунды — и что толку? Только нервы гробишь. Всем свои мозги не вставишь, всех не перевоспитаешь — здоровья не хватит. Лажина эта на тебя наплевала, и ты на нее наплюй!
— Да не только в ней дело…
— А в ком еще? — живо откликнулась Лиля. Похоже, все-таки надеялась услышать про Сережу.
— Во всех. Ну пусть не совсем во всех, но многих… Точнее, некоторых, — сбилась я окончательно. — Понимаешь, я вроде и делаю, и говорю все правильно, а они все равно не учат…
Лиля даже подскочила:
— А ты на что рассчитывала?! Что все до единого день и ночь над твоей историей корпеть будут? С историей вместе ложиться, с историей вместе вставать?! Щас! Да ты хоть из кожи выпрыгни! Если большинство что-то с урока запомнит, а не ворон проловит — уже хорошо.
Я сидела кислая, и Лиля подступила с другой стороны:
— Скажи: ты к урокам готовилась?
— Готовилась.
— Тему объясняла?
— Объясняла.
— Хорошо объясняла?
— Только что не плясала…
— Ну и что ты еще от себя хочешь? Матерью им всем стать? Ты что, сумасшедшая? Они не сироты, у них родители есть, пусть уговаривают, заставляют — это их прямая обязанность.
Вдруг ее осенило:
— Тебе зарплату платят?
— Да…
— А деньги платят за работу. Ра-бо-ту, понимаешь? А ты возложила на себя миссию, причем невыполнимую. Но у нас, дорогая, не голливудский фильм, хеппи-энда не будет. Вот слесарь у станка отработал — пошел домой, и голова ни о чем не болит. Думаешь, будет переживать, что у него болванки из дерьмового металла?
— Нормальный — будет, — обрадовалась я такому примеру. — Дело-то общее…
— С чего это ты взяла? — отмахнулась Лиля. — У завода есть хозяин, пусть он голову себе и ломает. А то как деньги получать — в его карман, а если надо ответственность спихнуть, так сразу «вместе», «в едином порыве»… Проходили уже. Каждый должен за свою работу отвечать.
— К пуговицам претензий нет, — хмыкнула я.
— Каким пуговицам? — не поняла Лиля.
Лиля старше меня на девять лет, но, если судить по тому, что мы читали и смотрели, кажется наоборот. Пришлось объяснять:
— У Райкина миниатюра была. Пришел клиент жаловаться, что костюм плохо сшит. Ему объясняют: у нас каждый отвечает только за свою работу. Вот к пуговицам претензии есть? Тот отвечает: нет, пришиты намертво.
— И — что? — не поняла Лиля.
— Но костюм-то от этого лучше не стал. Носить его нельзя.
— А ты хочешь сесть и начать все за всех перешивать? — опять удивилась Лиля. — Думаешь, мир спасешь? Или хочешь внедрить передовую систему образования в отдельно взятой школе? Коммунизм в отдельно взятой стране тоже строили… Не дури, Ленка. Сама живи и другим дай спокойно жить!
— А если не могу?
Она обреченно — без толку говорить! — вздохнула:
— Зашьешься…
28 февраля
Шла мимо центральной библиотеки и заглянула в читальный зал посмотреть новые журналы. А в голове все сидел тот разговор с дядей Витей. Сколько раз я его прокручивала, пытаясь найти аргументы, но как-то все не складывалось.
И вдруг стукнуло: нынешний учебник он обругал, а прежние — что, лучше? Найти бы такой, да тоже ему поцитировать!
Особо не надеясь, наудачу спросила у библиотекарши какой-нибудь старый учебник. Но минут через десять она неожиданно принесла из архива порядком потрепанную книжку — «История СССР. Краткий курс» за 1955 год. Не присталинское издание, но все же.
Сразу поразила надпись на обложке: «Одобрено Всесоюзной правительственной комиссией». Вот так-то, дядя Витя! Будешь мне еще говорить про нейтральность власти!
На самом деле учебник оказался написан как раз при Сталине. Кстати, он вообще был первый при советской власти. Оказывается, до середины тридцатых историю вообще не преподавали! Заменяли обществознанием. Видно, откладывали, пока не дойдут руки до переделки ее под себя.
Правительственный контроль определил не только подход, но и объемы. Пол-учебника отвели на всю историю России с древнейших времен до начала XX века, а вторую половину — на оставшиеся 50 лет. Причем подход оказался настолько основательным, что историю революций и непосредственно СССР по нему изучали и в средней школе, и даже в армии на политзанятиях! Да, я же забыла сказать: вообще-то книжка предназначалась для четвертого класса.
Выданное мне издание было дополнено последними событиями, и теперь оно заканчивалось смертью вождя. Однако настрой оставался бодрый: «Под руководством Коммунистической партии и советского правительства трудящиеся нашей Родины уверенно идут к светлой цели — коммунизму».
Еще поразил параграф про Великую Отечественную (кстати, всего один). Ни одной фамилии полководца, даже Жукова. Только Сталин.
«Но во главе нашей Родины стоял товарищ Сталин. Он знал силу советского народа и был уверен в нашей победе. Товарищ Сталин воодушевлял всех на борьбу с жестоким врагом. Он призывал напрячь все силы…»
«По призыву товарища Сталина все советские народы, как один человек, поднялись на борьбу…»
«Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин призывал „преследовать раненого немецкого зверя…“»
Но действительно шокировало вот это:
«Подвиги советского народа, и прежде всего народа русского, который является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в Советский Союз, завоевали победу нашей стране…»
Резануло глаз. С непривычки. Теперь о русских говорить не комильфо. Дурной тон. Тем более как о выдающейся нации.
