поотдавать приказы, покапризничать, понаказывать за недостаточное усердие, – подумал хозяин. – А еще у нее глаза человека, привыкшего не повиноваться, а повелевать. Кто ж она такая, Цербер ее проглоти? Может, одна из амазонок, о которых писал Геродот61?»
– Ну, так что? – поторопила его девушка.
– К чему госпоже вилла? Содержать ее в одиночку очень трудно, я осмелюсь предложить несколько квартир в городе – совершенно очаровательных, в тихих, чистых местах.
– Хорошо, я подумаю. Вообще-то я рассчитывала на частный дом…
– Конечно-конечно, поразмысли и обязательно возвращайся.
***
В гончарном квартале Ксантия вдумчиво и неспешно разглядывала вывески. Она пропустила лавки, принадлежащие богатым и знатным горожанам, и остановила выбор на скромной мастерской. Небольшое помещение ломилось от горшков, плошек и кувшинов с росписью и без: ничего изысканного, только практичная посуда, необходимая в каждом доме.
– Что желает госпожа? – тут же вынырнул из-за огромного пифоса сгорбленный старик с широчайшей улыбкой.
– Моя сестра купила в Афинах килик, – заявила Ксантия и вынула из узелка позаимствованную у Мелии чашу для питья. – Ты сможешь изготовить точную копию?
Хозяин осторожно взял чернофигурный сосуд, изображающий подвиги Геракла, и повертел в руках, приблизив бока к самому носу – зрение у него было неважное.
– Сделать-то, конечно, можно, – протянул он. – Но похвастаться копией не получится: любой знаток гончарного дела или опытный собиратель реликвий моментально поймет, что перед ним подделка. Чернофигурные сосуды теперь не так часто встречаются, они пользовались популярностью пятьсот лет назад. Этому килику примерно столько же.
– Но технология не утрачена?
– Нет, хоть сейчас лепи. Вот, например, недорогой скифос, выполненный в чернофигурной традиции неделю назад: его заказал поклонник старины да так и не забрал – испугался проклятия. Весь город сошел с ума из-за амфоры с избиением Ниобид. Сравни сама.
Ксантия внимательно осмотрела оба сосуда, быстро переводя взгляд с одного на другой.
– На килике черный цвет отдает зеленоватым, – сказала она вслух. – А на скифосе – синеватым.
– Особенность глянцевого лака, – кивнул старик. – К тому же на новой посуде он сильно блестит, и никуда от этого не денешься. Так что, если твоя сестра задумала кого-то одурачить, едва ли ее ждет успех. Вот если бы ты пришла два года назад…
Ксантия тут же напряглась, но внешне не выказала никакого изменения в настроении и спокойно спросила:
– Неужели два года назад ты умел подделывать сосуды, а теперь разучился?
Хозяин рассмеялся коротко и тонко, прижав к губам сухонький кулачок, а потом резко оборвал смех и посерьезнел:
– Был у меня в подмастерьях один юноша – талантливый, но плутоватый. Ему такие трюки удавались: лишь богам известно, какие материалы он брал и как именно использовал, а только даже я бы не отличил его кувшин от кувшина самого Никосфена62.
– И куда же подевался столь искусный мастер?
– Сверзился с крыши, налакавшись вина, и разбился насмерть, – вздохнул старик. – Вообще тот год выдался ужасным, словно календарь попал в руки Ехидны63, и та поклялась вывернуть Аполлонополь наизнанку. Бедняга эконом чуть не лишился внука и оглох, вся семья стратега вымерла, я потерял лучшего работника и едва не разорился. И, по-моему, опять грядет что-то темное. Я, вот, никогда не был особенно религиозным, а еще немного, и поверю в проклятие. Странно, что твоя сестра не перебила от страха всю чернофигурную посуду в доме – некоторые уже это сделали и теперь покупают новую. Вон, видишь стопку тарелок? Все, как одна, расписаны цветами да птицами – никаких богов или героев.
– А твой подмастерье накануне смерти не получал какого-нибудь заказа?
– Этот плут никогда без дела не сидел, – ответил старик машинально, но потом задумался и добавил. – Погоди-ка, он сказал мне… Пообещал поделиться деньгами, если я разрешу ему поработать здесь несколько ночей и не стану задавать вопросов.
– А сумма оказалась настолько соблазнительной, что ты согласился, – закончила за него Ксантия.
– Да, он что-то вылепил, обжег и покрасил, судя по следам в мастерской, но деньги мне занести не успел – сломал шею.
– Это был чернофигурный сосуд?
– Да.
Старик зажал рот обеими руками в бесплодной попытке удержать уже высказанные слова. Он внезапно осознал, что болтает с незнакомой девушкой и выкладывает ей, как подделывал керамику, выполненную известными гончарами прошлого. Никогда прежде с ним такого не случалось, наверно, его одурманили светлые, почти прозрачные глаза Ксантии, устремленные прямо в глубины души.
– Умоляю, не губи! – зашептал он, складывая ладони в просительном жесте. – Да, я нарушаю царские законы, но ведь без этого не проживешь! Посмотри, сколько похожих лавок в квартале – и каждый промышляет чем-нибудь: Лам подмешивает в глину песок, Кинир крадет краску у соседа, а…
– Меня это не волнует, – отрезала Ксантия. – Я не намерена причинять тебе беспокойство.
– Спасибо, – выдохнул старик и с чувством пожал ей руку.
Глава 31. Переполох в городе
Аполлонополь проглотил весть о проклятой амфоре, как великан отравленное насекомое. Сначала никто ничего не заметил. Когда умерли жена и сын Ипполита, а потом и он сам – времени на раздумья не было: из-за потери стратега и эконома началась путаница со сбором налогов, документами и расписками, каждый беспокоился о собственной судьбе и благосостоянии.
Через полтора года упал с крыши Гелеон и, чтобы там его рабы ни болтали о какой-то древней вазе, напугавшей его до одури, смерть выглядела вполне естественной. Тучный, краснолицый, вечно отдувающийся после каждого шага держатель общественных бань имел привычку прихватывать с собой в постель кувшинчик-другой вина и попивать его, глядя на звезды. Картина ясна, как день: толстяк хватил лишнего, кровь бросилась в голову, и он рухнул вниз, прямиком на мощеную дорожку. Конечно, кое-кто мог бы разглядеть сходство со смертью молодого подмастерья из гончарного квартала, если бы на людей его сословия обращали внимание. Но сколько таких бедных работяг в Аполлонополе? Сотни! Одним больше – одним меньше…
А гибель Гелеона пришлась очень кстати, поскольку его сын Загрей знает толк в развлечениях и умеет подольститься к любому клиенту. Он, в отличие от отца, не угрожает разоблачениями застигнутым врасплох любовникам, сболтнувшим неосторожное слово чиновникам и впавшим в грех старушкам. Город доволен.
Потом тихо скончалась чудаковатая и неприятная Эдия – кому вообще есть дело до вдовы бессовестного судьи (чтоб им обоим провалиться в Тартар)? Старуха обладала противным свойством подмечать чужие недостатки и едко их высмеивать. Скольких женщин она довела до слез замечаниями об их нарядах и прическах! Скольких мужчин повергла в дрожь ее оценка их умственных способностей! Даже внук Эдии, казалось, рыдал на похоронах не от горя, а от облегчения.
Смерть
