Обычно я плыву против течения. Но иногда, по утрам, как, например, сегодня, у меня есть излишек сил, чтобы сдаться. Сейчас, шагая рядом с механиком, я странно, необъяснимо счастлива.
Мне приходит в голову мысль, что мы могли бы позавтракать вместе. Не знаю уж, когда я завтракала в последний раз с другим человеком. Так я сама для себя решила. Я чувствительна по утрам. Я хочу, чтобы было время умыться холодной водой, подвести глаза и выпить стакан сока, до того, как мне придется общаться с людьми. Но в это утро все произошло само собой. Мы встретились, а теперь идем бок о бок. Я уже собираюсь предложить это.
И тут я воспаряю.
Он поднял меня и прижал к лесам. Я думаю, что это шутка, и собираюсь что-то сказать. Но тут я вижу то, что заметил он, и ничего не говорю.
В подъезде темно на всех этажах. Но одна дверь приоткрывается. Она выпускает полоску желтого света в темноту. И две фигуры. Юлиану и какого-то мужчину. Он говорит ей что-то. Она пошатывается. То, что он говорит, падает как удары. Она опускается на колени. Потом дверь закрывается. Человек уходит по наружной лестнице.
Друзья Юлианы не уходят в семь часов утра. И до дома они еще не добрались к этому времени. А если они и уходят, то не с проворной легкостью, как этот человек. Тогда они ползут к лифту.
Мы стоим, скрытые лесами. Ему нас не видно. На нем длинное пальто из ткани «бэрберри» и шляпа.
У фасада здания, выходящего на Кристиансхаун, механик сжимает мой локоть, и я продолжаю идти одна. Шляпа передо мной залезает в машину. Когда он отъезжает от тротуара, рядом со мной останавливается маленький «моррис». Сидения холодные и такие низкие, что мне надо вытягиваться, чтобы смотреть в переднее стекло. Оно заледенело, так что мы видим только украшение на капоте, да красные габаритные огни перед нами.
Мы переезжаем через мост. Поворачиваем направо перед церковью Хольмен, проезжаем мимо Национального Банка, через Конгенс Нюторв. Может быть, есть и другие машины, может быть, мы одни на дороге. Через окна этого не видно.
Он ставит машину у сквера Кринсен. Мы проезжаем мимо и останавливаемся напротив французского посольства. Он не оглядывается.
Он проходит мимо гостиницы «Англетер», и поворачивает на Стройет. Мы следуем за ним на расстоянии 25 метров. Вокруг нас теперь люди. Он подходит к воротам, открывает дверь ключом и входит.
Если бы я была одна, я бы сейчас остановилась. Мне не надо подходить к воротам, чтобы сказать, что написано на вывеске. Я знаю, кто тот человек, за которым мы шли, я знаю это с такой уверенностью, как если бы он показал мне свою лицензию. Если бы я была одна, я бы пошла домой, погрузившись в свои размышления.
Но сегодня нас двое. Впервые за долгое время нас двое.
Только что он стоял рядом со мной, но в следующую секунду он уже оказался у ворот и засунул руку в щель, пока дверь не успела закрыться.
Я иду за ним. Когда играешь в мяч или в другую игру, случается иногда мгновение такого вот спонтанного, взаимного понимания без слов. Мы попадаем в проход под аркой с белым и золотисто-бронзовым сводчатым потолком, мраморными панелями, мягким, желтым светом и стеклянной дверью с медной ручкой. Проход ведет во внутренний садик, где растут вечнозеленые кустарники, маленькие японские деревца-гинкго и находится фонтан. Все это покрыто двухнедельным снегом, который один раз подтаивал, так что на поверхности его образовалась тоненькая смерзшаяся корочка. Откуда-то сверху, словно пыль, проникает первый дневной свет. В подъезде лежит электрический провод. Он тянется за угол. Оттуда доносится звук пылесоса. Перед нами стоит тележка уборщицы. На ней два ведра, швабра, щетка для пола и несколько валиков для отжимания тряпок. Механик хватает тележку.
Перед нами ступеньки. Мягкие ступеньки, приглушающие шаги голубой дорожкой, которая по всей ширине лестницы крепится медными скобками. Мы чувствуем приятный запах. Запах, который мне знаком, но я не могу определить, что это.
Мы на третьем этаже в тот момент, когда за ним захлопывается дверь. Механик двигается, зажав тележку под мышкой, так, как будто у него в руках ничего нет.
На стенах и на дверях здесь повторяется та же позолота с кремовыми вкраплениями, что и в воротах. Повсюду висят медные таблички с выгравированными именами. Табличка, перед которой мы останавливаемся, прикреплена над щелью для писем, которая размером вдвое больше обычного. Чтобы могли пролезть даже самые большие чеки. «Адвокатская контора», — написано на ней. Конечно же. «Адвокатская контора Хаммер и Винг». Дверь не заперта, и мы заходим. Мы и тележка.
Мы оказываемся в просторной прихожей. Открытая дверь ведет в анфиладу кабинетов, которые находятся один за другим, как приемные в Амалиенборге на фотографиях. Да и фотографии королевы и принца здесь тоже есть, и зеркальные паркетные полы, и картины в золоченых рамах, и самая изысканная офисная мебель, какую я когда-либо видела. И здесь тот же запах, что и на лестнице, и теперь я его опознаю. Это запах денег.
Здесь нет ни души. Я беру тряпку, отжимаю ее, а механик берет большую швабру.
В конце анфилады находится закрытая двойная дверь. В нее я и стучу. У него, должно быть, есть панель управления, потому что, когда дверь открывается, он сидит в противоположном конце комнаты, в кабинете, окна которого выходят во двор.
Он сидит за письменным столом из темного красного дерева, стоящим на четырех львиных лапах, который выглядит так, что нельзя не задуматься, как же его сюда втащили. На стене позади него висят три безрадостные картины в тяжелых рамах с изображением Мраморного моста.
Трудно определить его возраст. От Эльзы Любинг я знаю, что ему должно быть за семьдесят. Но он кажется здоровым и спортивным. Как будто он каждое утро идет босиком по своему участку пляжа, спускается к морю, где проделывает отверстие во льду и принимает освежающую ванну, а затем бежит назад и съедает маленькую мисочку гладиаторских мюсли с обезжиренным молоком.
Это помогло ему сохранить кожу гладкой и румяной. Но это не способствовало росту волос. Голова его гладкая, как яйцо.
На нем очки в золоченой оправе, и они так сильно блестят, что никак не удается разглядеть его глаза.
— Доброе утро, — говорю я. — Это контроль качества. Мы проверяем утреннюю уборку помещений.
Он ничего не отвечает, просто смотрит на нас. Явственно, будто он говорит сейчас, я помню его голос — сухой и корректный — по одному телефонному разговору когда-то давным-давно.
Механик удаляется в угол и начинает подметать. Я выбираю тот подоконник, который ближе всего к письменному столу.
Он смотрит в свои бумаги. Я вытираю подоконник тряпкой. Она оставляет полосатый след грязной воды.
Скоро он начнет удивляться.
— Да, приятно, когда сделана по-настоящему хорошая уборка, — говорю я.
Он делает недовольную гримасу, теперь уже слегка раздраженный. Рядом с подоконником висит картина с изображением парусного судна.
Я снимаю ее со стены и тряпкой стираю пыль с обратной стороны.
— Какая прекрасная картинка, — говорю я. — Я, видите ли, сама интересуюсь кораблями. Когда я возвращаюсь домой после долгого рабочего дня, проведенного среди резиновых перчаток и дезинфектантов, я вытягиваю ноги и листаю хорошую книгу о кораблях.
Теперь он размышляет, в своем ли я уме.
— У всех нас есть свои любимцы. Мне больше всего нравятся корабли, которые плавали в Гренландию. А тут, случай — вижу ваше имя на красивой дощечке у дверей и говорю себе: Бог ты мой, Смилла, — говорю я — Винг! Этот милый господин однажды подарил одному из твоих друзей на Рождество модель кораблика. Прекрасного корабля «Йоханнес Томсен». Маленькому гренландскому мальчику.
Я вешаю картину на место. Вода ей не пошла на пользу. За любую уборку надо платить. Я вспоминаю Юлиану на коленях перед ним, в дверном проеме.
— О чем мне тоже никогда не надоедает читать — так это о судах, зафрахтованных для гренландских экспедиций.
Теперь он сидит совершенно тихо. Лишь отражения в стеклах очков слабо играют.
— Взять, например, те два судна, которые были зафрахтованы в 66-м и 91 — м годах. Для экспедиций на Гела Альта.
Я подхожу к тележке и выжимаю тряпку.
— Я думаю, что теперь вы будете довольны, — говорю я. — Нам надо идти. Работа зовет.
Когда мы выходим, нам через длинный ряд комнат виден его кабинет. Он неподвижно сидит за письменным столом.
Внизу лестницы стоит дама средних лет в белом халате. Она стоит, с печальным видом похлопывая свой пылесос, как будто она разговаривала с ним о том, как же им двоим прожить в этом огромном мире без тележки с ведрами.
Механик ставит тележку перед ней. Он не в особенном восторге оттого, что ему пришлось взять чужой инструмент. Ему хочется сказать несколько слов. Как ремесленник ремесленнику. Но ему не удается ничего придумать.
— Мы из компании, — говорю я. — Проверяли вашу работу. Мы очень, очень довольны.
