беседовали, причем сестра устроилась сразу на двух стульях: на одном – пятая точка, на другом – ноги.
– Всем привет! – сказала я, снимая Маринкины ноги со стула и усаживаясь на него сама. – Как спалось, как думалось?
– Спалось хорошо, думалось хуже, – призналась сестра.
– Значит, с «шантажом» никакого прогресса? – огорчилась я.
– Как тебе сказать... Скорее нет. Была у меня ночью одна мысль... Знаешь, как бывает: во сне ужасно доволен, а проснешься – нет, не то. Во всяком случае, не совсем...
– Но ты все-таки скажи! – попросила я.
– Скажу, скажу, не волнуйся! Мысль была философская. Ясно?
– Конечно нет.
– Сейчас разовью. А ты следи, хотя предупреждаю: по-моему, получается чепуха. Итак. Насколько мы можем судить, в реальном мире этой записи про шантаж ничего не соответствует. Так?
– Так, – согласилась я. – Только, пожалуйста, без мистики!
– Никакой мистики. Не перебивай. Итак: ничего не соответствует... Однако запись сделана, и с этим нельзя не считаться. Возможно, ей найдется соответствие в мире словесном. Ясно?
– Пока нет.
– Что если он имел в виду не шантаж как действие, а слово «шантаж»?
– Ага! – воскликнула я. – Слушай, это здорово! Значит, он хотел меня спросить... Что он хотел меня спросить?
– Вот! – грустно сказала сестра. – Тут опять начинается чепуха. Что он хотел спросить: что такое «шантаж»? Это, я думаю, он и сам знал. От какого слова он происходит? Возможно, но зачем? Как-то странно... Как будет «шантаж» на каком-нибудь иностранном языке?
– Вот именно! – радостно подхватила я. – Его шантажировал какой-нибудь иностранец. И, между прочим, тут опять всплывают эти пропавшие агенты! Все сходится!
– Что? Ну что тут сходится? – охладила мой пыл Маринка. – Как раз ничего не сходится. Я не знаю, на каком языке он с ними общался. Допустим, на иностранном. Допустим, ему понадобилось слово «шантаж». Он что, в словаре посмотреть не мог? Записать на бумажке, с тем чтобы когда-нибудь потом позвонить и спросить... Похоже на правду?
Пришлось признать, что совершенно не похоже. И вдруг меня осенило.
– Маринка! – воскликнула я в страшном возбуждении. – Тогда, по телефону, он сказал, что у него ко мне лингвистический вопрос!
– А говорила, что все рассказала! – возмутилась сестра.
– Забыла, прости дуру, всего не упомнишь!
– Ну ладно, шут с тобой! Рассказывай, что именно он сказал. Только уж, пожалуйста, постарайся ничего не забыть!
– Да там, собственно, и рассказывать нечего. Сказал, что у него вопрос, потом сказал: ладно, в другой раз, лень за бумажкой идти...
– Не годится, – помрачнела сестра. – Опять чепуха.
– Почему?
– Ты что, думаешь, он не в состоянии был запомнить слово «шантаж»? При чем тут бумажка? Значит, какая-то другая бумажка... Кстати, неплохо бы у него в квартире осмотреться. Вдруг что-нибудь... Но туда ведь не попадешь...
– Еще как попадешь. Я не только могу, но и должна туда попасть, – заявила я. – И хорошо, что ты мне напомнила, а то цветы бы засохли. Если уже не засохли... Их неделю не поливают.
В ответ на удивленный взгляд сестры я рассказала о Люськиной просьбе.
– И когда ты собираешься? – поинтересовалась Маринка.
– Категорически сегодня. Я тебе говорю: они вот-вот засохнут, если уже не засохли. Последний шанс. Поедешь со мной?
– Вечером я иду в театр, – сказала сестра. – Поедем прямо сейчас, хочешь?
– Не хочу, – подумав, ответила я. – Лучше поеду вечером, попозже, чтобы ни с кем не столкнуться.
– Девочки! – крикнула мама, которая минут пять назад вышла в гостиную. – Сейчас будут передавать обращение президента.
– У-у! – сказала сестра и включила телевизор.
Президент, сидевший на фоне государственного флага, сообщил, что сильно обеспокоен общественной атмосферой и настроениями сограждан, и минут пятнадцать рассуждал об уважении друг к другу, многонациональном обществе и цивилизованных нормах поведения. Сразу после его выступления начались новости.
– Члены американского Конгресса выразили озабоченность по поводу событий, происходящих в России, – сообщил ведущий. – Они призывают российские власти принять все меры, чтобы остановить поднимающуюся волну национальной розни...
– Ух ты! – сказала сестра. – «Все выше, и выше, и выше...»
Я взглянула на часы и пошла собираться. Не успела накрасить один глаз, как сестра снова позвала меня к телевизору. Глаза у нее были вытаращены от изумления.
– Ты послушай, что они говорят! – воскликнула она.
– ...произошло в среду, – сказал корреспондент. – Во всяком случае, со среды его никто не видел. В пять часов вечера он покинул редакцию газеты, сказав сотрудникам, что едет домой. Однако дома он не появился. До сего момента он не появлялся ни дома, ни на работе. Во вторник в газете «Курьер» была опубликована статья Кузнецова «Не верь глазам своим», в которой журналист доказывал, что тайные заговоры – не что иное, как досужие вымыслы. Сотрудники редакции выражают опасения, не связано ли исчезновение Сергея Кузнецова с фактом публикации этой статьи.
– Это ведь тот, который тебя спасал у прокуратуры? – спросила сестра.
– Тот! – сказала я. – Господи, ну мало ли куда он мог деться! При чем здесь статья?!
Подумать только – а я-то надеялась спокойно провести утро! И это еще что: в ближайшее время выяснилось, что сюрпризы только начинаются.
По дороге я заказала себе не думать о Кузнецове – ничего толкового я все равно бы не придумала – и стала размышлять, как бы мне выполнить Маринкино задание и выяснить, кто из наших девиц заночевал у Никиты. В голову лезли идеи одна абсурднее другой. Я бы очень удивилась, если бы знала, как это окажется просто.
Рабочий день складывался так же, как предыдущий. Вплоть до деталей – даже Лиля лезла ко мне со своими дурацкими вопросами, в точности, как вчера. Выглядела она – хуже некуда, осунувшееся лицо находилось в странном контрасте с роскошной «упаковкой». Вчера я не обратила на это внимания, а сегодня подумала: с чего бы? И тут, словно отвечая на мой вопрос, она наклонилась и быстро пробормотала мне в самое ухо:
– Нужно поговорить. Пойдем в курилку. Мы вышли в ту комнату, которая называется у нас в издательстве курилкой, а почему – бог весть: вообще-то курят у нас всюду, где хотят.
– Ира, – с ходу начала она,
