как будто боясь передумать, – я уже неделю мучаюсь, мне просто необходимо кому-то рассказать... Ты все-таки имеешь отношение...
– Валяй! – сказала я. Особого сочувствия она у меня не вызывала, чего греха таить. Нехорошо, конечно, быть злопамятной, но уж очень я тогда разозлилась.
– Понимаешь, – жалобно пролепетала она, – в ту пятницу я осталась у Никиты...
– Да ну! – радостно воскликнула я. Моя радость относилась к тому факту, что задачка решилась сама собой, но выглядело это, конечно, крайне неуместно. Лиля уставилась на меня в изумлении.
– Это очень важно! – я изо всех сил старалась говорить серьезно и даже строго, хотя при воспоминании о моей первой реакции меня начинал разбирать смех. – Ты что-нибудь знаешь? Может, он с кем-нибудь при тебе разговаривал? По телефону, я имею в виду...
«Кажется, допрос ведут как-то не так, – мелькнуло у меня в голове. – Чего это я наскакиваю?» К счастью, Лиля мечтала об одном – высказаться.
– Вот же, вот! – воскликнула она. – В том-то и дело! Кабы он просто разговаривал! Он не просто разговаривал, а договаривался о встрече, и не с одним, а с двумя.
Желание смеяться пропало.
– Рассказывай! – потребовала я.
– Сначала позвонил Потемкин.
– Кто?
– Какой-то Потемкин. Так Никита его называл: Потемкин и на «вы». Под конец сказал: «Жду вас примерно в половине третьего». И знаешь что? По-моему, он сильно этого Потемкина не любил.
– Откуда ты знаешь?
– Ну слышно же, как человек говорит. И лицо у него было такое какое-то... перекошенное.
Что-то мне ужасно не понравилось в этой информации. Просто ужасно. Но это «что-то» нипочем не ловилось, не ухватывалось за хвост...
– А второй? – мрачно поинтересовалась я.
– А второму он сам позвонил. Разговаривал вежливо: господин такой-то, господин такой-то. Забыла, как звали. Как-то не по-русски. Прощения просил. Не могу, говорит, пойти с вами обедать, вы уж извините, планы, переменились. Не могли бы вы зайти ко мне домой, где-нибудь в три, минут на десять-пятнадцать... Тот вроде согласился.
«Еврей! – с тоской подумала я. – Это, конечно, тот самый «еврей», про которого он мне говорил. Но, позвольте, он же сказал, что идет с ним в ресторан! Соврал? Но зачем? Мне-то какая разница, в ресторане они встречаются или дома? Уму непостижимо! И потом – израильтянин у него в доме, и как раз в это время... И эта проклятая листовка! Хоть плачь! Может, этот еврей какой-нибудь сумасшедший? Псих-одиночка? Хотя... это мало что изменит... Правоверный еврей не станет стрелять в субботу... А откуда я знаю, что он правоверный? Господи, ну что за чушь лезет в голову!»
– А потом?
– А потом – ничего. Потом он сказал, что на площадке – никого, и я ушла.
– Ты видела меня, Субботину и Агнию? Я имею в виду – на мониторе.
– Нет, я – нет. Никита говорил, что вы стоите на площадке.
«Прокололись со своим алиби! – злорадно подумала я. – Так вам и надо!»
– Я знаю, что нельзя скрывать, – Лиля неожиданно всхлипнула. – Но к следователю я не пойду, хоть убейте! Чтобы в издательстве все узнали? Да ни за что! У меня, между прочим, жених есть... Если он узнает, он меня убьет, и получится эта... как ее?.. эскалация насилия.
Я внимательно посмотрела на нее. Придуривается? Да нет, не похоже, плачет по-настоящему. Надо же такое придумать – «эскалация»! Честно говоря, я была совсем не уверена, что мне так уж хочется, чтобы она пошла к следователю. Конечно, терялась возможность доказать, что Алена и Агния врут, и это было плохо... Но с другой стороны, то, что она мне рассказала... Человек из Израиля в сочетании с листовкой... То-то будет вони! Ну хорошо, а если он и правда убийца? Тогда как? Запуталась я... Впрочем, все это были рассуждения в пользу бедных: посылать или не посылать ее к следователю было не в моей власти.
– Ну хорошо, – устало проговорила я. – Не плачь, пожалуйста. Чего ты от меня-то хочешь?
– А ничего, Ирочка, просто поговорить... Поделиться, понимаешь? Не могла я больше сама с собой... А ты этого Потемкина знаешь?
– Нет, – я покачала головой. – Ладно, Лиля, поглядим...
А сама подумала: «Пусть Маринка решает, что делать с полученной информацией. Я задание выполнила...»
Поговорив с Лилей, я заторопилась домой: мне очень хотелось застать сестру до театра и сообщить ей новости. Столкнувшись на выходе с Юрой, слегка смутилась, но он ласково погладил меня по голове и сказал:
– Иди-иди, не беспокойся. Вот кончим книжку, ты нам скажешь свое веское слово, а потом будем работать по нормальному графику.
– А вы думаете скоро закончить? – поинтересовалась я.
– Думаю, на той неделе. Надо успеть. Заказов уже сейчас тьма-тьмущая.
– Отлично! – сказала я, и мы распрощались.
Атмосфера на улицах и правда была какая-то странная. Чуть ли не на каждом углу толпились люди. Некоторые спорили до хрипоты, некоторые угрюмо молчали. Разговоры в транспорте тоже не радовали. Толстая женщина, сидевшая рядом со мной в метро, говорила, обращаясь ко всем сразу:
– Я их терпеть не могу, ненавижу, масонов этих! Сперва они в Ленина стреляли, потом – в Кеннеди, теперь – в Никитушку.
Я достала из сумки книжку и постаралась отключиться.
Сестры, к моему большому огорчению, дома не было – она ушла по каким-то делам и сказала маме, что потом поедет прямо в театр. Поливать цветы я собиралась поздно вечером, так что ехать было еще рано. Налила себе чашку чая и включила телевизор, чтобы узнать, не скажут ли чего-нибудь нового про исчезновение Кузнецова. Новости я, как выяснилось, пропустила. По первой программе передавали запись последнего Никитиного концерта, который прошел в среду, на той неделе. Огромный зал «Лужников» был забит до отказа. Публика – в основном однородная и молодежная. Может быть, именно поэтому камера вдруг выхватила из общей массы и показала крупным планом человека, сидевшего в первом ряду, перед самой сценой, и резко выделявшегося на общем фоне. Во-первых, ему было явно за пятьдесят. Во-вторых, он был не в майке, как все прочие, а в дорогом и элегантном костюме. Волосы у него были черные с проседью, как и усы, в которые он улыбался, что-то говоря своей спутнице на ухо. А спутница... Правда, на этот раз на ней
