разные, девушки безмолвно просят у бога одного и того же — сохранить жизнь любимого. С горечью смотрит на них Галлахер... Он-то хорошо понимает их молитву.
Утро. Комната Кэт.
На полу возле потухшей печки спит Джайпо. Вдали слышится церковный звон. Внезапно раздается громкий стук в дверь, слышатся голоса. Проснувшись, Джайпо сразу вскакивает и хватает щипцы для угля. Снаружи кто-то ломится в дверь. Она трещит и наконец распахивается. В комнату врываются Мульхолленд, Дэл Гоган и еще один молодой боец. Джайпо бросается на них. Неожиданная атака заставила тех отступить. Они стреляют... Мимо... Джайпо наседает. От его удара падает Дэл. Мульхолленд и боец бросаются на Джайпо. Вцепились в него. Он тащит их в коридор. Пускать в ход оружие никто не решается — боятся попасть друг в друга...
Сцепившись в клубок, дерущиеся вываливаются из комнаты в коридор. Стукаются о перила лестницы. Ветхие перила не выдерживают удара и обрушиваются... Вниз по лестнице катится клубок человеческих тел...
Улица перед домом, где живет Кэт.
Несколько парней в военной форме подходят к входной двери. Впереди Том Коннор. За дверью слышен какой-то шум, треск. Том открывает дверь. Сверху по ступенькам с грохотом катится клубок человеческих тел... Внизу из этой кучи сразу же поднимается Джайпо, делает скачок... хочет выскочить на улицу. Раздается выстрел. Это Том Коннор стреляет в Джайпо. Тот пятится от нападающих. Раздается еще несколько выстрелов.
Комната в доме Мак Филиппов. Рядом на коленях молятся Мэри и Кэт. Галлахер стоит у камина. Доносятся звуки выстрелов. Кэт поднимается с колен и, как будто пуля попала ей в сердце, со стоном прижимает руку к груди. Спотыкаясь, идет к окну. Тихо восклицает:
— Джайпо!
Улица перед церковью.
Церковь, окутанная легкой дымкой утреннего тумана.
Еле держась на ногах, шатаясь от слабости, возле церкви стоит Джайпо. Собрав последние силы, вытянув руки по швам, как подобает военному, он направляется в церковь.
Притвор. Медленно входит Джайпо. Останавливается возле чаши со святой водой. Погружает туда руку, хочет перекреститься, но рука не повинуется ему... удивленно смотрит на нее...
Уходит в узкую дверь.
Маленькая бедная церковь...
У бокового придела одинокая женская фигура на коленях.
Входит Джайпо. Он в разорванной, окровавленной одежде. В крови лицо, изо рта течет струйка крови...
Очутившись в полумраке церкви, он оглядывается, не понимая, как сюда попал, где он. Замечает коленопреклоненную женщину. Шатаясь, все той же медленной и напряженной походкой направляется к ней. Узнает миссис Мак Филипп. Останавливается перед ней и громким шепотом говорит:
— Миссис Мак Филипп!.. Это я донес на вашего сына... Простите ли вы меня?..
По доброму изможденному лицу миссис Мак Филипп струятся слезы. Она поднимает на Джайпо глаза и мягко говорит:
— Я прощаю тебя, Джайпо... Ведь ты же не сознавал, что делал!
И тихий ласковый голос убитой горем матери и ее слова наполняют сердце Джайпо огромной радостью. Вот наконец-то он получил прощение и теперь обретет покой... Громко, радостно несчастный кричит:
— Фрэнк! Фрэнк!.. Твоя мать простила меня!
С трудом делает несколько шагов к большому распятию и мертвым падает у его подножия.
Филипп Данн. Как зелена была моя долина[5]
Часть первая
Торжественный хор мужских голосов исполняет одну из любимых народных песен Уэльса. Первые кадры идут под звуки этой песни.
Вступает диктор; пение становится тише.
В кадре: руки Хью — руки человека лет шестидесяти, бережно завертывающие рубашки, галстуки и носки в старый платок. Руки завязывают узел. Камера движется к окну; за окном видна типичная угольная равнина Уэльса: безобразная, грязная. Повсюду торчат трубы, краны и многочисленные горы породы. Недалеко от окна возвышается террикон, почти закрывающий небо.
Голос Хью (на фоне сменяющихся кадров). Я уложил мои вещи в маленький голубой платок, которым мать повязывала голову, убираясь в доме, и ухожу из моей долины. Я уже никогда не вернусь. Позади я оставляю шестьдесят лет воспоминаний. Воспоминаний... Странно, что мы часто забываем случившееся только вчера и бережно храним в памяти события, которые произошли много лет назад. Помним о людях, давно умерших. От прошедшего нас не отделяют никакие барьеры и преграды. Вы можете мысленно возвращаться к тому, что привлекает вас, если это еще сохранилось в вашей памяти.
Круто поднимающаяся вверх улица.
На заднем плане — шахты и терриконы.
По улице, согнувшись, поднимаются и спускаются бедно одетые люди.
Тесно сгрудились закопченные дома, выстроенные из камня. Повсюду следы бедности и разрушения.
Перед нами безобразная угольная долина... Дым, копоть, нищета.
Долина скрывается в дымке.
Снова долина... Но уже другая, цветущая и зеленая, — такая, какой она была когда-то...
Тот же пейзаж до мельчайших подробностей и в то же время совсем иной.
...Во всем своем великолепии возвышается церковь, которая почти не была заметна в первых кадрах. У шахты небольшая гора породы. Это единственное уродливое черное пятно на нежной зелени.
...Сельская церковь. Она господствует над улицей.
...Шахта. Невдалеке небольшая горка породы — грязное черное пятно на зелени.
Снова церковь, горделиво возвышающаяся над всем.
Голос Хью. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как изменилась моя долина... и вот передо мной долина моих детских лет. Она была зеленой и плодородной. Во всем Уэльсе не было долины прекраснее. Угольные копи тогда еще только начали раздирать своими костлявыми черными пальцами ее нежную зелень. Отбросы угольных шахт — черная порода тогда лежала еще небольшой грудой. Властительницей долины была наша маленькая церковь, возвышавшаяся над улицей.
Вдали под горой появляются мужчина и мальчик, они медленно поднимаются вверх по улице. Это Гвилим Морган и его десятилетний сын Хью — рассказчик этого фильма. Судя по их одежде 90-х годов прошлого столетия, они горняки.
Морган, улыбаясь, смотрит на сына, который старается шагать с ним в ногу.
Хью жадно впитывает слова отца. Он словно видит людей, о которых тот ему рассказывает. Отец и сын останавливаются на склоне холма; их силуэты четко вырисовываются в золотых солнечных лучах, пронизывающих долину. Ветер развевает их волосы.
Голос Хью. Я обязан моему отцу всем, что я познал в детстве; то, чему он меня учил, никогда не бывало бесполезным или неверным. Он рассказывал мне о нашей долине и ее жителях — мужественных людях Уэльса, никогда не склонявших свои головы перед завоевателями — ни перед римлянами, ни перед датчанами, ни перед саксами. Женщины тогда не успевали рожать, чтобы возместить потери, — так много гибло народа.
