А при встрече он никогда ни здоровался, ничего. Сел и первым делом говорит, что он всего на пару минут может. У него, мол, свиданка. Потом заказал себе сухой мартини. Сказал бармену, чтоб очень сухой и без оливки.
— Эй, у меня для тебя гомик есть, — я ему говорю. — Вон, в конце стойки. Не смотри. Я его для тебя припас.
— Очень смешно, — отвечает. — Все тот же Колфилд. Ты когда уже повзрослеешь?
Я доставал его ужасно. По-честному. Но я с него ржал. Офигенно уматные такие типусы, по-моему.
— Как твоя половая жизнь? — спрашиваю. Он терпеть не может, если у него про такое спрашивают.
— Расслабься, — говорит. — Сядь и расслабься, бога ради.
— Я расслаблен, — говорю. — Как твоя Колумбия? Нравится?
— Разумеется, нравится. Если б не нравилась, я б туда не пошел. — Он сам иногда жуть как достает.
— На чем специализируешься? — спрашиваю. — На извращенцах? — Я, конечно, просто дурака валял.
— Ты чего тут — острить будешь?
— Не, я просто шучу, — говорю. — Слышь, Люс. Ты ж такой интель, да? Мне нужен твой совет. У меня жуткая…
А он мне в ответ как застонет.
— Это ты слышь, Колфилд. Если хочешь тут сидеть, тихомирно выпивать и тихо-мирно разгова…
— Ладно, ладно, — говорю. — Расслабься. — Сразу видать, он не хочет со мной ни о чем по-умному беседовать. В этом вся засада с интелями. Ни за что не хотят ни о чем по-умному, если только им это не в жилу. Поэтому я чего — я стал ему общие такие темы задвигать. — Кроме шуток, как у тебя с половой жизнью? — спрашиваю. — С той же девкой ходишь, с какой в Бутоне ходил? У нее еще неслабая такая…
— Боже праведный, нет, — говорит.
— Как так? Что с ней случилось?
— Ни малейшего понятия не имею. Но раз уж ты спрашиваешь, она уже запросто может быть Ньюгемпширской Блудницей.
— Фу, как некрасиво. Если давать тебе ей хватало порядочности, ты о ней теперь хоть отзываться так не должен.
— О боже! — говорит этот Люс. — Это у нас будет типичная беседа с Колфилдом? Ты лучше предупреди.
— Не будет, — отвечаю, — только все равно некрасиво. Если она такая нормальная и порядочная была…
— Нам обязательно нужно развивать эту кошмарную мысль?
Я ничего не ответил. Я как бы испугался, что он сейчас встанет и бросит меня тут, если я не заткнусь. Поэтому я чего — я только еще бухла заказал. Мне как-то в струю было нажраться.
— Так с кем ты сейчас ходишь? — спрашиваю. — Не хочешь мне поведать?
— Ты ее не знаешь.
— Да, но с кем? Я могу знать.
— Девка в Виллидже тут живет. Скульпторша. Если настаиваешь.
— Да? Без балды? И сколько ей?
— Бога ради, я ее не спрашивал никогда.
— Ну хотя бы примерно?
— Я бы прикинул, где-то под сорок, — говорит этот Люс.
— Под сорок? Да ну? Тебе такое в жилу? — спрашиваю. — Тебе такие старухи нравятся? — Я почему спрашивал — потому что он ничего так шарил в сексе и всяко-разно. Один из немногих, про которых я точняк знал: этот — шарит. Ему целку сломали в четырнадцать, в Нантакете. По-честному.
— Мне нравится женщина зрелая, если ты об этом. Разумеется.
— Правда? А почему? Без шуток, их, что ли, приходовать лучше и всяко-разно?
— Слушай. Давай уговоримся раз и навсегда. Я сегодня отказываюсь отвечать на любые типично колфилдовские вопросы. Когда ж ты наконец повзрослеешь, а?
Я сколько-то вообще ничего ему не говорил. Ну нафиг. Потом этот Люс заказал себе еще мартини и сказал бармену, чтоб сделал гораздо суше.
— Слышь. А ты с ней сколько уже ходишь, с этой своей скульпторшей? — спрашиваю. Мне по правде интересно было. — Ты с ней в Вутоне познакомился?
— Едва ли. Она только несколько месяцев назад в страну приехала.
— Правда? А она откуда?
— Случилось так, что из Шанхая.
— Да ну? Китаянка что ли, ёксель-моксель?
— Очевидно.
— Да ну? И тебе в струю? Что она китаянка?
— Очевидно.
— Почему? Мне интересно — по-честному интересно.
— Я просто нахожу восточную философию удовлетворительнее западной. Раз ты спрашиваешь.
— Правда, что ли? А ты в каком смысле — «философию»? Побарахтаться и всяко-разно? В смысле, в Китае с этим получше? Ты в этом смысле?
— Не обязательно в Китае, господи ты боже. На Востоке, я сказал. Нам надо этот пустой разговор продолжать?
— Слышь, без балды, — говорю. — Кроме шуток. Почему с этим на Востоке лучше?
— В это слишком сложно вдаваться, господи боже мой, — говорит этот Люс. — Они попросту считают секс переживанием как физическим, так и духовным. Если ты думаешь, будто я…
— Так и я тоже! Я ж тоже его считаю, как ты его там, физическим и духовным переживанием и всяко-разно. По-честному. Но там все зависит от того, с кем, нахер, я это делаю. Если с кем — то, кого я даже не…
— Бога ради, Колфилд, не так громко. Если не можешь голосом управлять, давай оставим эту…
— Ладно, только слышь? — Меня распирало, и я точняк громковато орал. Иногда у меня с этим перебор, если меня распирает. — Я вот в каком смысле, — говорю. — Понятно, что это и физическое, и духовное, и художественное, и всяко-разно. Но я вот чего: ты ж не можешь так со всеми — с каждой девкой, которую зажимаешь и всяко-разно, — и чтоб вот так вот все выходило. Или можешь?
— Давай оставим, — говорит этот Люс. — Ты не против?
— Ладно, только слушай. Возьмем тебя и эту твою китаянку. Что у вас двоих так зашибись?
— Я сказал — оставим.
Я настырный, в душу полез. Это я понимаю. Только вот какая фигня в Люсе достает. Когда мы ходили в Вутон, он тебя заставлял излагать все самое личное, что с тобой творилось, а если ему начнешь вопросы задавать про него — злится. Этим интелям не в жилу с тобой по-умному разговаривать, если они сами базаром не заправляют. Им всегда лучше, чтоб ты заткнулся, если сами затыкаются, и валил к себе комнату, если они валят к себе. Когда я ходил в Вутон, этот Люс терпеть не мог — это по-честному видать было, — когда закончит про пежиловку с нами трындеть у себя в комнате, чтоб мы еще сидели сколько-то и по ушам друг другу ездили. В смысле — мы с другими парнями. Не у себя в комнате. Этот Люс такое просто ненавидел. Ему вечно подавай, чтобы все по своим комнатам расходились и затыкались, когда он закончит всю из себя шишку изображать. Он же какой фигни боялся — что кто-нибудь вдруг ляпнет чего поумней его. С него и впрямь уржаться.
— Я, может, в Китай поеду. Паршиво у меня с половой жизнью, — говорю.
— Естественно. У тебя разум не развит.
— Точняк. По-честному. Сам знаю, — говорю. — Знаешь, какая у меня засада? Меня никогда по-честному не заводит — в смысле, совсем по-честному — с той девкой, которая не слишком в жилу. В смысле, мне она сильно в жилу должна быть. А если нет, у меня к ней как бы никакого, нафиг, желания и всяко-разно. Ух, из-за этого у меня половая жизнь совсем невпротык. Говно у меня, а не половая жизнь.
— Господи боже — ну, естественно, говно. Я ж тебе в последний раз говорил, что тебе нужно?
— В смысле — к мозгоправу сходить и всяко-разно? — спрашиваю. Это он мне в последнюю встречу говорил. Штрик у него психоаналитик и всяко-разно.
— Тебе решать, боже ты мой. Меня, нафиг, не касается, что ты там делать будешь со своей жизнью.
Я сколько-то вообще ничего не говорил. Я думал.
— Допустим, я пойду к твоему предку и дам ему себя пропсихоанализировать и всяко-разно, — потом говорю. — И что он мне сделает? В смысле — что он мне сделает?
— Ни фига он тебе не сделает. Просто поговорит с тобой, а ты поговоришь с ним, господи ты боже. Во-первых, он тебе поможет распознать паттерны твоего рассудка.
— Чего?
— Паттерны твоего рассудка. Рассудок твой работает… Слушай. Я тебе тут вводный курс психоанализа читать не собираюсь. Если интересно, позвони ему и назначьте встречу. Если нет — не звони. Мне, честно говоря, наплевать.
Я положил руку ему на плечо. Ух, как с него уржаться можно.
— Ты, гад, настоящий друг, — говорю. — Знаешь, да?
А он уже на часы глядел.
— Надо рвать, — говорит и тут же встает. — Приятно было тебя увидеть. — Подозвал бармена и велел счет принести.
— Эй, — говорю, пока он еще не свалил. — А твой предок тебя вообще психоанализировал?
— Меня? А что?
— Ничего. Но да или нет? Да?
— Не вполне. Он помог мне до некоторой степени приспособиться, но всесторонний анализ оказался излишним. А что?
— Ничего. Просто спросил.
— Ну что. Ладно, будь, — говорит. Оставил чаевые и всяко — разно и двинул к выходу.
— Ты б еще выпил, а? — говорю. — Пожалуйста. Мне одиноко, как не знаю что. Без балды.
А он сказал, что не может. Поздно уже, говорит, а потом ушел.
