Что-то звериное внутри него возликовало, услышав вой, который доносился словно из самого ада.
«Куда теперь? Чего оно ждет!?» — он оглянулся. Коварная злобная тварь, что преследовала его, затаилась где-то рядом. Но на этом дворе был только он и лунный свет.
Стоять под луной не было сил, разум оставлял его. Тело, помимо воли, изнывало от желания упасть на землю и с криками кататься по ней, выгибаться дугой, словно от этого могла пройти та боль, что терзала измученную душу. А потом бежать вперед и рвать зубами и когтями все живое. Уподобится зверю, чтобы тот оставил его в покое. Тогда призрачный свет луны перестанет мучить, требуя чего-то, проникая в самые сокровенные уголки сознания, туда, где раньше было место только для Господа… «Это желания подсказанные дьяволом! Изыди! Изыди…»
— Нет!!! — он ринулся ко входу в башню, зияющему черным провалом. Там, во тьме, могло таиться что угодно, но чудовище, просыпавшееся в нем при виде луны, пугало куда сильнее.
Тишина и темнота оглушили его. Он не знал, куда направиться дальше, где найти тот потаенный уголок, куда не заглянет даже сатана. Все вокруг терялось во мраке, но ноги, словно сами несли его куда-то. Он то и дело спотыкался обо что-то, но ни разу не наткнулся на стену, словно тело прекрасно знало, куда идти. «Не иначе как воля господня направляет меня!..» Оставалось лишь подчиниться.
Откуда-то сверху слышалась возня и крысиные писки. Поднявшись на несколько ступеней, он обо что-то споткнулся и едва не покатился вниз.
«А может оно и к лучшему, если я сломаю шею?! Упасть, умереть… Господь прими, наконец, мою душу!»
Монах упал на четвереньки. Руки уперлись во что-то большое, обернутое в ткань. Судорожно обшарив это, он наткнулся на чье-то лицо, сильно обезображенное крысами.
Requiem aetemam dona eis, Domine (вечный покой даруй им, Господи). Он хотел произнести это вслух, но губы отказывались слушаться.
— Re…Re… Да будьте вы все прокляты! — выкрикнул он, поднялся и устремился дальше.
Лестница кончилась, и он побежал по коридору. Остановился перед приоткрытой дверью, откуда пробивался слабый свет. Якоб протянул руку и замер. Он знал, что ждет его за дверью. Закрыв глаза, монах увидел маленький кабинет. В углу камин, большой стол с резными ножками и кресло с изображенным на спинке гербом.
— Господи, ты посылаешь мне виденья? Зачем!?
Он боялся зайти, но знал, что должен. Сзади послышался шорох. Что это — крысы, тьма или сам сатана? Сердце замерло, словно больше не выдерживало столь сумасшедший ритм. Он больше не мог дышать — тьма душила его. Слабый свет, выбивавшийся из-под двери, манил, обещая избавление от страданий.
Брат Якоб слегка толкнул дверь и вошел. Створка открытого окна чуть раскачивалась, впуская холодный ветер и лунный свет. Камин, стол, кресло, в котором неподвижно сидел человек. Тучное тело, облаченное в рясу, запрокинутая назад голова, широкое лицо, бледное, покрытое черными пятнами чумы. Застывший взгляд помутневших глаз направлен в потолок. Оскаленные зубы. Что-то знакомое было в этом лице… А на груди деревянная табличка с грубо вырезанной надписью.
— Кто ты?!
Скрип петель, тихое дребезжание стекол, и вой за стенами замка — звучали словно хор, и дьявол внутри, предлагал присоединиться к ним.
— Кто ты?! Кто ты?! — кричал монах, хотя знал, что ответа не дождется.
Он не хотел идти дальше, но сила, что вела все время, заставила подойти к мертвецу. Брат Якоб упал на колени, не в силах сдвинуться с места. Он не хотел знать, что написано на табличке, старался отвести взгляд и закрыть глаза. Безуспешно. Эти слова проступали повсюду, куда бы он не посмотрел, словно полыхали белым огнем прямо на его веках.
«Будь проклят брат Якоб, принесший черную смерть. Да не найдет его душа покоя».
— Нет… Нет… Не-е-е-т!
Пытаясь сопротивляться, он видел, как его руки тянутся к ладоням мертвого тела. Чувство онемения переходило в ощущение холода смерти, он давно был мертв. Кисти слились с руками мертвеца — и он вспомнил, как едва живой постучался в ворота замка… Войдя по локоть — как метался от страшной боли на кровати…. Плечи слились с мертвым телом — жар и холод агонии… Он смотрел в выпученные глаза покойника, вспоминая миг смерти…
Брат Якоб тяжело поднялся. Тело почти не слушалось.
Re…Re… — он забыл слова, но распятие, лежавшее на столе, тянуло к себе. Он выбросил вперед похрустывающую руку и схватил его. Покойники ничего не чувствуют, но боль обожгла саму сущность Якоба. Душу, что была обречена раз за разом возвращаться в мертвое тело, преследуемая собственными грехами.
— А-х-р-р-р, — распятье полетело в открытое окно.
Якоб больше не боялся. Он потерял душу. Но ему стало интересно, что это за тьма, что гнала его и клубилась у него за спиной. Он обернулся и шагнул навстречу своему ужасу. Шаг его был тверд, сомнения не терзали его более. И не вера помогла ему обрести силу, а ненависть, жажда мести и лунный свет, дарующий вечную жизнь.
Двадцать лет он бежал по кругу. Двадцать лет боялся взглянуть в глаза своему страху, но вот этот момент настал. Последняя песчинка веры покинула конус песочных часов. Последняя ниточка, что связывала фантома Якоба с человеком Якобом, разорвалась.
И настало утро.
Туман заполнил долину перед замком, небо, затянутое тучами, оставалось темным, но это было первое утро, которое увидел Якоб за двадцать лет. Оно не интересовало его. Бесплотной тенью, скользнул он в окно и отправился туда, где все началось, к Ведьминому лесу.
Вот этот холм, знакомые деревья… что-то кольнуло в груди, ведь когда-то, когда-то давно он любил живущую тут, душа его наполнялась радостным трепетом, стоило ему завидеть ее дом. Но это прошло. Прошло вместе с душой, которую отняла у него ведьма. И больше это чувство не вернется к нему никогда…
На холме были только камни фундамента, поросшие бурьяном.
Ведьма покинула свой дом. Но Якоб знал, она еще жива. Она будет жить, возрождаясь вновь и вновь, чтобы любить Вольронта. Она будет идти сквозь века, возрождаясь к радости точно так же, как он, Якоб, двадцать лет, каждую ночь возрождался для боли и страданий.
Ярость и ненависть клокотала у Якоба в душе. И месть повела его, указав путь…
* * * *
Антон резко вскочил, но запутался в каких-то веревках. Он перевернулся, рухнул на пол и откатился в угол. Дощатый пол находился под сильным уклоном. Антон не мог понять, где он, но самое страшное — он не мог понять, кто он. Кошмар Якоба был столь реален, что теперь Антону казалось, что произошедшее с монахом случилось с ним самим, и на фоне этого, все злоключения последних дней меркли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
