– Ну, население меня интересует меньше всего, – заметил я мимоходом. – А вот эти самые малиновые пеликаны… Теперь, я надеюсь, им ничто не угрожает.
– К сожалению, это не так. Раньше им грозило тотальное истребление, а теперь нависла опасность полного вымирания. Во все время правления хунты они находились в состоянии столь сильного и постоянного стресса, что утратили инстинкт продолжения рода. Поэтому Перлигос взвалил на свои плечи непосильную задачу: во что бы то ни стало спасти этих редчайших птиц.
Я, понятно, поинтересовался, каков план спасения и как он исполняется.
– Перлигос лично их обучает, – был ответ.
– Обучает летать? – спросил я. – Как гусей?
– Да что вы сравниваете! – возмутился Иван Иванович. – Гуси – это просто тупые птицы. Летать они умеют, но не хотят. Перлигос старался их увлечь собственным примером, но куда там! А малиновым пеликанам пока не до летания. Речь о том, чтобы они смогли выжить, увеличить популяцию. И поэтому Перлигос их учит…
– Чему?
Иван Иванович сдвинул занавеску, глянул в окно, желая убедиться, что никто не прислонил к нему свое любопытное ухо, оглядел потолок, не понатыкано ли там жучков или скрытых видеокамер, и сказал тихо:
– Как людям, допущенным к особой государственной тайне, я вам сообщу. Он учит их размножаться.
– Что?! – не поверил я. – Первое лицо государства учит пеликанов размножаться? Каким же образом?
– Самым простым и наглядным, – сказал Иван Иванович и вовсе понизил голос до шепота:
– На яйцах сидит.
Я не знаю, сколько вопросительных знаков надо поставить, чтобы выразить мое удивление. Но Иван Иванович все разъяснил:
– Понимаете, киевская хунта довела их до такого состояния, что они даже яиц не несут. Всего два яйца осталось, а уж высиживать птенцов они и вовсе разучились. Теперь их надо учить заново, а кому это можно доверить. Да вот во всем государстве никому, кроме… Сами подумайте: если не он, то кто? Кто способен вот так, день и ночь, не сходя с места? Никто! Вот он и решил. Личным опять примером.
– И что же, днем и ночью сам лично и не сходя с места?
– Сам лично. А кто же?
– Да мало ли. У нас же есть депутаты Государственной думы, Совета Федерации и, в конце концов, Втолигос тоже имеется.
– Эх, наивный вы человек, – посетовал Иван Иванович, – столько лет на свете живете, а до сих пор не усвоили, что в нашей стране по-настоящему важное дело никому, ну никому совершенно, кроме самого-самого, доверить нельзя.
Американская оккупация и вялотекущая шизофрения
Слева от нас остановилась еще одна «Скорая помощь», справа – две пожарных машины. Они подлетели к нам с диким воем, но и их полицейский тоже остановил. Больше того, остановил полицейскую машину, которая, как я потом узнал, преследовала бандитов, ограбивших банк. Бандиты успели проскочить, а преследователи застряли. Спецфонари на крышах всех четырех машин и на нашей продолжали полыхать синим светом, но звуки сирен прекратились. Зато стал слышен истошный вой из «Скорой помощи». Это был не спецсигнал, а живой женский голос, похожий на рев пожарной сирены. И другой женский голос, громкий, взволнованный:
– Потерпи, милая, потерпи! Сейчас этот проедет, нас пропустят, мы тебя до больницы мигом домчим и там поможем. Дело государственное, приходится постоять, а ты потерпи, покричи, доедем, поможем.
Из пожарной машины выскочил толстый человек в каске, на плечах погоны с тремя большими звездами, подбежал к полицейскому и стал ему объяснять что-то, показывая на другую сторону улицы, где ярким пламенем горело какое-то здание.
– Супермаркет горит, – сказал Паша.
Полковник вернулся к машинам, из их чрева высыпала дюжина его подчиненных в спецовках из толстой парусины, в касках с золотыми гребнями, натертыми асидолом, – на вид бронзоволицые античные воины. Отблески пожара играли на касках. Пожарные тесно сгрудились и дружно закурили. На пожар старались не смотреть.
Из «Скорой помощи» продолжали нестись душераздирающие вопли. Зинуля выскочила, побежала к соседям, вернулась, сообщила:
– Там женщина не может разродиться. А помочь ей они не могут. Я бы помогла, так нет акушерских щипцов.
– И при себе у нее не было? – спросил я не без ехидства.
– Ничего смешного, – сурово отреагировала Зинуля. – Если забеременела, то уж по крайней мере щипцами, тазомером и акушерским стетоскопом обзавестись надо.
Подкатила и стала рядом с нами еще одна «Скорая» с мигалкой. Дверцы ее распахнулись, и оттуда высыпала шумная толпа цыган с гитарами и бубнами. Два кудрявых цыгана в атласных темно-зеленых шароварах и в красных рубахах заиграли на гитарах, дебелая цыганка с шелковой лентой в длинной темной косе застучала в бубен, и все они вместе, приплясывая, запели известную мне с детства песню: «Две гитары за окном жалобно заныли…» Это было очень необычное зрелище. Вы только представьте себе: ночь, пожар, цыгане, сверкающие глаза, отблески пламени на разгоряченных лицах… Я, конечно, не выдержал и под знаменитый рефрен: «Эх, раз, еще раз, еще много, много раз!» – выскочил к ним. Ко мне подошла старая цыганка и спросила, не хочу ли я выпить за Ираиду.
– С удовольствием. – От предложений выпить за что-нибудь я еще никогда не отказывался.
Старуха заглянула в машину и вернулась, держа в одной руке стакан водки, в другой – вилку с наколотым на нее соленым огурцом.
Я водку выпил и, закусывая огурцом, спросил:
– А кто это Ираида?
– Внучка моя, – отвечала цыганка. – Восемнадцать лет. Только замуж вышла.
– И что, свадьбу справляете?
– Нет, на похороны едем.
– Чьи?
– Ираиды.
– Той, которая замуж вышла?
– Ну да.
– А чему вы радуетесь?
– Мы всегда радуемся, когда человек уходит к богу.
Надо же, подумал я, какие бывают странные обычаи. А может быть, так и нужно. Может быть, и правда, там, куда человек уходит, ему будет в любом случае лучше, чем здесь. Может быть, там есть все, что люди хотели наладить здесь: свобода, равенство, братство, от каждого – сколько может, каждому – сколько хочет. А скорее всего, тот мир хорош тем, что там никто ничего не хочет – ни свободы, ни равенства, ни братства, ни того, что берут по способности, ни того, что дают по потребности. Ничто – это лучше, чем все, а все – обратная сторона ничего.
Не успел я до конца додумать эту глубокую мысль, как примчалась с истошным визгом тормозов и рядом с цыганской стала, как вкопанная, еще одна «Скорая» с обнаженным – по крайней мере по пояс – человеком, высунувшимся из бокового окна. Он что-то выкрикивал, но за цыганскими пением и музыкой его не было слышно. Впрочем, цыгане немедленно прекратили веселье и уставились на этого странного крикуна, находящегося, очевидно, в процессе сопротивления. Он лез наружу, но что-то тянуло его обратно, он упирался в края окна растопыренными локтями и провозглашал что-то, чего я сначала не мог разобрать. Но я понял, что над человеком совершается насилие, а когда я вижу что-то такое, меня охватывает волна сочувствия жертве и негодования против насильников. И я не могу смотреть на такие дела равнодушно – вмешиваюсь, и иногда мне самому достается при этом так, что потом приходится быть посетителем травмопункта. Сейчас я тоже не удержался и подбежал к этому несчастному:
– Сограждане! – кричал он. – Люди русские! Православные! Помогите! Защитите своего депутата! Меня похитили американские ЦРУ и ФБР. Я депутат Государственной думы. Моя фамилия… – Поскольку в другом автомобиле в это время выла диким зверем роженица, фамилии оратора я не разобрал. Но дальше все было яснее. Я стал слушать. Речь оказалась длинной и произносилась с надрывом, вот ее полный текст за вычетом выкриков, которыми сопровождалась борьба похищенного с его похитителями. – Соотечественники! Россия – оккупированная страна. Она оккупирована американцами. Всеми вами управляют американцы. Имейте в виду, вы все американские агенты, хотя сами этого не знаете. Американцы захватили все наши министерства, телевидение, радио, Государственную думу, в том числе и меня. Как депутат я вас призываю: не подчиняйтесь нашим законам, все наши законы готовятся американцами. Правительство состоит из американских агентов. Перлигос, которого вы избрали на самых честных выборах, тоже американский агент. Он иногда сопротивляется, но сильно сопротивляться не может, потому что агент. Он поклялся на американской конституции, что будет честно исполнять свои агентурные задания и наносить нашей стране вред, какой только сможет. Он окружил себя бандой американских гангстеров, а те присвоили все богатства нашей страны. Они продают нашу нефть, наш газ, наше золото, наши алмазы, наших женщин и наших детей. Они покупают за границей виллы, яхты, самолеты, острова. Они спаивают нас водкой, они завозят и распространяют среди нашей молодежи наркотики, СПИД и не наши идеи. Они лишают наших пенсионеров права бесплатного проезда в общественном транспорте. Они говорят нам, что мы не такие, как все, и должны жить иначе, чем все, хуже, чем все. Они подсыпают нам в пищу специальный порошок, чтобы мы не размножались. У американцев в Москве три тысячи бойцов. Граждане!..
