А как же самые близкие добрые соседи, семья Калитко? Их за столом, разумеется, не было.
Жорж Калитко Королю попадался, бывало, тут и там изредка, но ничем выдающимся не привлекал внимания его августейшей особы. Однажды, в собственном дворе, пробегая мимо и наскоро поздоровавшись, Король был удивлён — ведь такого раньше не случалось никогда, такого особого внимания со стороны этого неряшливого мрачного типа: он схватил — какая наглость! — Его Величество за плечо и произнёс на сквернейшем эстонском языке с сильным русским акцентом:
— Сина юба меез! Ая-а?[18]
Похлопав Короля по плечу, он пошёл в свой коричневый дом, о котором лучше всех в семье Короля могла бы рассказать Хелли, бывавшая в нём почти ежедневно, контакты её с Марией Калитко продолжались.
Не пришлось Пропорциональному Арви развлекать себя демонстрацией собственного превосходства, рассказывая Королю о своём жизненном опыте и знаниях. Его Величество пригласили за стол взрослых, где он занял место рядом с Алфредом. А Арви куда-то пристроили, но Король, кажется, и не видел его более.
Сперва говорили на смеси эстонско-немецкого языка о том, в какое сложное время мы живём, взрослые выпили за то, чтобы это сложное время скорее миновало, затем зажгли свечи и майор Дитрих запел приятным голосом «Танненбаум». Все его поддержали, даже Король, эту песню все знали почти с рождения. Правда, пели на разных языках.
Последовали другие песни, которые начинал майор Дитрих. Поддерживали лишь Отто, Майстер и Алфред. Король обратил внимание на то, что Тайдеман не пьёт, но жадно ест. А пел он на настоящем немецком языке. Король ждал, когда Алфред возьмёт аккордеон, и когда это наконец случилось — тёплая волна захлестнула его сердце, при первых аккордах он замирал и по спине бегали мурашки. Он вопросительно смотрел на окружающих: вы слышите ли? Он гордился Алфредом. А Хелли! За ней ухаживал Отто Швальме. Хелли тоже была захвачена обворожительными звуками, которые ловкие пальцы её мужа извлекали из инструмента. Но дело разве в пальцах? Сами пальцы не более как исполнители, звуки, неважно кто их создал впервые, они ведь идут от души, от всего сердца, из всей сущности того, кто их извлекает из инструмента. Но что в этой душе творится? Может быть, это хотелось понять Хелли? Звуки льются прекрасные, но…
Король был счастлив. Такого не мог никто из тех, кто здесь был. Он также гордился Алфредом, когда заказчики, приходившие в мастерскую, восхищались мебелью, которую Алфред делал для них — такого, Король знал, не умеет никто другой. А то бы сами себе делали, но не умеют же…
Присутствующие также слушали с удовольствием, потому что Алфред на самом деле играл виртуозно.
А музыка… Она, как и смех, международна, если она — музыка, а не просто нагромождение звуков. Алфред не признавал плохой игры, для него существовало достаточно прекрасных мелодий в мире. Он их играл. Вальсы Штрауса и мелодии из оперетт Кальмана с тех пор стали любимыми Королём, особенно последние. Нет, он ничего не имел против Оффенбаха, не возражал и против Легара, но Кальман, почему — неизвестно, ему нравился больше. Вообще-то Король разделял заботы Алфреда в такое сложное время, когда каждому добытому куску чего-нибудь вкусного приходилось радоваться как большой удаче, и он понимал, как Алфреду нелегко что-нибудь раздобыть для него и Хелли, Королю не приходилось ведь ломать голову над тем, чем завтракать, обедать, ужинать. Время сложное — да, но на хуторе Сааре подрастали новые умные свинюшки, неслись куры, доились коровы. Хелли больше не стирала, это верно: всё-таки её муж — фельдфебель. Но зато она теперь вязала спицами. Её руки были постоянно в движении. К ней приходили женщины заказывать свитера, пуловеры, шали, платья, и она не отказывалась от платы продуктами за свою работу.
А в их дом в последнее время всё чаще стали приходить солдаты, которые побывали в России на фронте. До уха Короля доходили непонятные обозначения: «котёл», «дуга», «клещи» и другие. Говорили про русские города, он не стал расспрашивать, что, собственно, означают Великие Луки, даже если скажут, он всё равно не поймёт, потому что это в другой стране — чужое место. Солдаты подчёркивали при этом, как они, однако, здорово воюют, как иваны идут в атаку пьяные и их так много — не успеваешь стрелять. Наряду с описанием своих подвигов они рассказывали, какая у иванов в России кошмарная жизнь, дескать, во всех деревнях жуткий голод, бедность, дети — скелеты, но… сопротивляются, а зачем? Когда их от такой жизни хотят освободить, когда идут культурные, развитые народы создавать для них новый порядок? Дескать, непонятно, как можно быть тёмными до такой степени…
Король представлял себе маленького Ивана и радовался за него, что он где-то здесь, значит, не там, в голоде. И ещё он радовался, что и сам он — здесь, и Алфред обеспечивает ему и Хелли сохранность, и они не голодают. Когда говорили, что «наши» побеждают, он тоже радовался — будет новый порядок, а порядок — это порядок, это то, что от него постоянно требовали: чтобы руки были вымыты, зубы почищены, постель заправлена, ноги мытые, уроки сделаны — чтобы был порядок. Он, конечно, не очень любил всё это выполнять, но в душе-то понимал, что требуют от него то, что правильно, а следовательно, порядок — это хорошо. Какая разница между порядком старым и новым? Ну кто же это знает. Только если говорят новый порядок, то, наверное, надо понимать так, как он и понимает замену собственных старых ботинок на новые: новые-то лучше, чем старые.
О, Танненбаум! О, Танненбаум!
…В дежурке батальона этот дурак, дневальный, всё-таки чересчур жарко натопил, перестарался. Когда Алфред дежурит, дневальные стараются… Алфред бросил газету. К чёрту! Думай не думай, а скоро утро и надо приступать к обязанностям: предстояла утренняя проверка. Да, но с Королём… С ним тоже что-то решать необходимо.
Глава IX
Король Люксембургский, или просто Люкс, был предоставлен самому себе. Каникулы! У взрослых полно дел, они воевали, читали газеты и слушали радио. Здесь в центре внимания конечно же вождь немецкого народа. Он выступил по радио: поздравлял с Новым годом. Также выступили по радио с речью рейхсминистр Геббельс, затем маршал Геринг, который выразил надежду, что предстоящий год станет годом победы и мира, по поводу чего Тайдеман заметил: «Мир и победа в толковании Геринга исключающие друг друга понятия». Тем более когда тут же начинается подсчёт, сколько немцы потопили кораблей, сколько взорвали мостов, сколько убили людей противника — какой уж мир! «Полные восторги, а по поводу чего? — удивлялся Тайдеман. — Что Красная Армия потеряла уже шесть миллионов человек убитыми?! Вот радость! Шесть миллионов живых людей убито…» Ему возразили: «Русские же!»
Доктор Гора тоже произносил речи, призывая усилить кампанию пополнения запасов металла. Заодно запретил гадалкам предсказывать судьбу. Оказывается, им впредь не разрешается ни гадать на картах, ни объяснять прошлого, ни предстоящего. Запрещаются также графология, ясновидение, хиромантия, астрология — за всё штраф три тысячи марок! А за изготовление самогона — смертная казнь.
Началась свистопляска речей: один день — речь рейхсминистра Геббельса, на другой — рейхсмаршала, на третий — постановления доктора Гора, на четвёртый — речь Розенберга, на пятый… Но это так просто не перескажешь: на пятый день батальон самообороны в строевом порядке шагал по улицам, рядом Алфред — запевай! — и примаршировал к зданию так называемой немецкой гимназии. Здесь чинно вошли в актовый зал и вскоре погасили свет. На экране замелькали кадры фильма, размноженного на тысячи экземпляров, разосланные по всем странам, освобождённым доблестными войсками вермахта. Сам освободитель Европы и создатель будущего обратился ко всем народам с речью. А как он смотрелся с экрана! В ладно подогнанной форме, он выглядел даже стройным! На ногах облегающие чёрные блестящие сапоги, которые, видать, понравились операторам: они не раз показывали ноги вождя в тот именно момент, когда, выкрикивая вдохновенные мысли, он то вставал на носки, вытянувшись в горделивом экстазе, то со стуком опускался на каблучки, возвещая при этом подданным, что Карл Маркс — собачья морда или рожа пуделя. Но в целом его речь произвела на Алфреда впечатление, поэтому необходимо внимательно к нему прислушаться.
Что сказал фюрер?..
«Германия и её союзники смотрят в будущее с уверенностью! — оповестил вождь. — В полной мере мы это осознали лишь в прошлом году, потому что, если бы в 1933-м мы не победили, Германия осталась бы такой, какой была тогда, — неразвитой, со стотысячным войском, которому неминуемо предстояло развалиться.
Уже тогда на востоке поднимался великан, поставивший перед собой лишь одну цель: напасть на слабую и расколотую международными распрями Европу. Если бы тогда наша борьба за власть не увенчалась успехом, единственное государство, способное противостоять опасности с востока, тогда бы не состоялось. Сегодня мы знаем, что Европы могло бы уже не быть. Поэтому наша борьба тогда казалась борьбой за внутреннее превосходство, на самом деле она была во имя спасения Германии, а в более широком значении — всей Европы. Что победа должна была остаться за нами, в этом я был уверен тогда так же, как и сегодня, ибо судьба и всевышний дают победу лишь тем мужчинам, которые её заслуживают. (В залах — на экране и в гимназии — зааплодировали, и тут и там публику представляли лишь люди в военной форме.)
