Поскольку заручиться поддержкой большинства ЦК не удалось, оппозиционеры стали обсуждать менее легитимные сценарии переворота. Енукидзе подробно рассказывает о планах ареста сталинской группы либо во время узкого совещания, либо на квартирах ночью. После ареста «намечалось выпустить по Советскому Союзу правительственное сообщение, в котором извещалось бы, что старое руководство партии своей неправильной политикой себя скомпрометировало и тем самым вызвало недовольство во всей стране, что в связи с этим оно сейчас отстранено от руководства страной и что новый состав правительства примет меры к тому, чтобы улучшить положение в стране»[264]. Опять ничего невероятного — вспомним арест Берия.
Однако подготовка переворота шла медленнее, чем менялась обстановка в стране. Для переворота считалось достаточным 20–25 офицеров, а было под рукой — около 15. К тому же Томский (но не Бухарин и Рыков, на них показаний Енукидзе не дает) склонялся к необходимости решить проблему Сталина и его соратников с помощью терактов.
Переворот, согласно показаниям Енукидзе, готовился на 1933 г. Но затем в связи с подготовкой XVII съезда был отложен[265]. И это понятно, ситуация на время разрядилась, «бывших» оппозиционеров вернули к работе, Сталин сделал важные уступки правым.
Такова версия Енукидзе, изложенная вскоре после ареста. Она отличается от тенденции следствия и от версии заговора, озвученной на первых двух Московских процессах. Но Енукидзе придерживался именно этой версии, которая интересна и правдоподобна еще и тем, что является «воспоминанием о будущем». Летом 1953 г. и осенью 1964 г. власть в СССР будет меняться по-разному, но словно с учетом «наработок» оппозиции 30-х гг. Именно так власть и сменяется в авторитарных системах.
«Кремлевское дело» снова вывело Сталина на поставленную Троцким проблему «Термидора». Старые соратники по борьбе устали, они хотят жить, как буржуа. Возможно, ради этого они могут переступить через труп Вождя. И убийство Кирова, и «Кремлевское дело» напоминали Сталину, как он, в сущности, одинок. Вся его стратегия держится на нескольких людях, вокруг которых — враждебные оппозиционные политики и разлагающаяся бюрократия.
4 мая 1935 г. Сталин выступил на приеме в честь выпускников военных академий Красной армии. Он предложил выпить за Бухарина, приговаривая, «кто старое помянет, тому глаз вон». И затем, не опасаясь за свой глаз, долго доказывал, что Бухарин ошибался, а Сталин был прав (эти рассуждения попали в стенограмму без упоминания Бухарина)[266].
Но эта речь Сталина знаменита другим ее пассажем: «Людей надо как можно больше и дороже ценить, ценить кадры. Теперь мы дошли до той стадии развития, когда кадры решают все, а не кобылы и машины»[267]. В варианте для печати эта фраза приняла классическую форму: «Кадры решают все». Это был неожиданный поворот мысли для лидера страны, которая только что пережила голод и которой всего через два года предстоит грандиозное избиение кадров. Не любых людей ценит Сталин, не любые кадры. Чтобы дать дорогу нужным кадрам, преданным, как Киров, нужно устранить препятствия их карьерному росту и одновременно — Сталинскому курсу. В интересах государства, бюрократического господства, необходимо устранить значительную часть, массу носителей этого государства, бюрократического класса. Только так можно укрепить институты, социальные структуры, гарантирующие господство бюрократии, и расставить именно те новые кадры, которые решают все.
Антитеррористический режим
На первый взгляд советское общество приобрело устойчивость. «Лимузины для активистов, хорошие духи для „наших женщин“, маргарин для рабочих, магазины „люкс“ для знати, вид деликатесов сквозь зеркальные витрины — для плебса, такой социализм не может не казаться массам новой перелицовкой капитализма»[268], — возмущался в эмиграции один из творцов революции Троцкий, ознакомившись с речью наркома пищевой промышленности А. Микояна о росте благосостояния советских людей. Действительно, в наибольшей степени выросло благосостояние именно партийно-государственной бюрократии. Она пользовалась широкими привилегиями. Соотношение зарплат высших и низших десяти процентов населения в это время оценивается как 8:1[269]. СССР по-прежнему был страной бедных и богатых. Социальное равенство, которое обещала коммунистическая партия, не было достигнуто. Уровень жизни рабочих, не говоря уже о крестьянах, оставался крайне низким. Приняв за точку отсчета 1925 г., когда уровень жизни рабочих приблизился к довоенному, Н. Валентинов писал: «С 1925 г. по 1937 г. номинальная заработная плата выросла в 5,5 раза, а стоимость продуктов выросла минимум в 8,8 раза. В ценах питания средняя заработная плата в 1937 г. была не 48 рублей, как в 1925 г., а только 28 рублей. Набор продуктов питания в заработке главы рабочей семьи занимал в 1925 г. 51 проц., а в 1937 г. — 87 проц. За одно и то же количество продуктов питания семейный рабочий должен был работать в 1925 г. 88 часов, а в 1937 г. 151 час. Прибавлю, что 1937 год в сравнении с 1930–1936 годами считался благополучным»[270]. Сталинская альтернатива не принесла обещанного процветания. Не для этого она и проводилась.
Класс номенклатуры (партийно-государственной бюрократии) оставался господствующим и эксплуататорским классом, в коллективной собственности которого теперь находилось практически все хозяйство страны. Миллионы людей, разбуженных к общественной жизни революцией, чувствовали себя обманутыми. Они не хотели жить в ухудшенном варианте капитализма. Продолжалось строительство общества — фабрики и государства — казармы. Но большевистская бюрократия и политизированные массы, оказавшиеся за ее бортом, желали жить по-человечески, а не по-солдатски. Приватность снова восставала против казарменности. Выбор между абсолютным подчинением и возвращением к самостоятельности личности стал главной ставкой в политической борьбе середины 30-х гг. Сталин продолжал курс на сжатие социального тела, от чего страдало все больше его клеток. Чтобы остановить этот процесс, нужно было убрать Сталина.
Убийство Кирова позволило Сталину сформировать специфический антитеррористический режим, то есть такую государственную систему, приоритетной задачей которой является борьба с терроризмом. Такой режим (как показывает опыт XX века — необязательно тоталитарный) позволяет отодвигать на второй план социально-экономические проблемы, парализовывать недовольство, изолировать и частично уничтожать недовольных.
В стране развернулась охота на террористов и другие контрреволюционные элементы. В первом полугодии 1935 г. по политическим делам было осуждено 9877 человек, во втором — 14 860, а до 20 марта 1936 г. — уже 7450 человек. Причем большинство осужденных были не террористами, а «контрреволюционными агитаторами». Их процент вырос с 46,8 % в первом полугодии 1935 г. до 87,2 % в феврале 1936 г.[271] Народ роптал, и этот ропот, по мнению Сталина, был питательной почвой для терроризма. Материалы Наркомата юстиции РСФСР подтверждали это: по делам о контрреволюционной агитации в первой половине 1935 г. «установлено одобрение подсудимыми террористического акта и высказывания террористического порядка в отношении руководителей партии и правительства»[272] — сигнализировал Сталину нарком Н. Крыленко. При этом он предлагал более осторожно относиться к арестованным за критику отдельных недостатков (например, «кооперативы плохо торгуют»). Предложения Крыленко поддержал только что назначенный прокурор СССР А. Вышинский. Государство сосредоточивалось на борьбе с терроризмом.
В феврале 1936 г. были проведены массовые аресты троцкистов. Начался отбор подсудимых для следующего процесса. Допросы позволили вскрыть связи троцкистов и зиновьевцев, которые действительно были восстановлены в 1932 г. Отфильтровав нужный «материал», «неисправимых» троцкистов расстреляли в октябре 1936 г. 20 мая было решено ссыльных троцкистов заключить в лагеря на 3–5 лет (пока). Послушные «террористы» давали те показания и в тех формулировках, которые от них требовались. Например, из показаний М. Яковлева: «Каменев сказал, что центром решено подготовить и совершить убийство Сталина в Москве и Кирова в Ленинграде, и предложил мне совершить террористический акт над Кировым». Следователи рисовали картину, в которой к Кирову одновременно неслась целая толпа убийц, чуть ли не спотыкаясь друг о друга. При этом Каменев аккуратно информировал потенциальных убийц Кирова друг о друге (видимо, чтобы следователям потом было удобнее работать)[273]. Следователи сочиняли и более фантастические истории о том, как письмо Троцкого с директивой об убийстве Сталина и Ворошилова троцкисты везут Мрачковскому в Новосибирск, чтобы он оттуда управлял заговором[274]. Следователей можно понять — к террористическому заговору нужно было привлечь людей, которые давно находились в ссылке.
