Не все, конечно, просители малых пособий были алкоголиками. Мне особенно запомнился один из них. Господин Велгре, очень тихий, очень вежливый, с серебристо–седыми волосами и худым розовым лицом. Неподобострастный, но крайне дисциплинированный и из–за своего положения просителя, конечно же, растерянный. Бедно одетый, но образцово побритый и аккуратный. Почти всю свою жизнь он проработал учителем, а напоследок даже получил должность директора гимназии в Лообре, поселке, претендующем на звание города.
Раз в месяц я давал ему в долг пять крон. И через каждые два месяца докладывал о нем премьер–министру. Всякий раз со вздохом он протягивал для него десятикроновую, не знаю уж, какой при этом выполнял обет или ритуал.
Посещение папашей Велгре Вышгорода в начале июня было третьим визитом за мое там пребывание, когда он должен был получить десятку от премьер–министра. Держался, как всегда, корректно, с розовой улыбкой. Я пригласил его сесть на черный лакированный диван напротив моего письменного стола и пошел докладывать Ээнпалу о его приходе. Премьер–министр был один в своем кабинете. Он бросил на меня смущенный, заговорщический взгляд и вытащил из маленького сейфа десятикроновую, но потом вернул меня и задержал у своего стола текущими делами минут на десять. Когда я вернулся к себе, черный диван был пуст. Господин Велгре, будучи человеком п у г л и в ы м, не дождался меня, ибо, по всей вероятности, воспринял мое длительное отсутствие как знак отказа и, дабы избежать неприятного сообщения, удалился.
Мне не оставалось ничего другого, как перелистать старые регистрационные книги, отыскать адрес старика и вечером отнести десятку ему домой.
Жил он где–то на улице Эрбе, ныне давно исчезнувшей, в старом деревянном одноэтажном доме. Старик сам открыл дверь, сначала меня не узнал, но, когда я представился, стал чрезмерно предупредительным. Провел в первую простенькую, но вполне аккуратную комнатку в двухкомнатной квартире…
«Как же, как же. Здесь живет моя дочь. Марет. Но отправимся в мои владения…»
Владениями оказалась комнатушка в десять квадратных метров, которая была от пола до потолка заполнена кипами бумаг, включая и продавленную тахту. Книг довольно мало, с десяток. А бумажных кип — сотни.
«Работаете — и над чем, позвольте полюбопытствовать?..»
«Ну так. Немного… — Вопроса он, казалось, не заметил и продолжал: — Ах, господин министр не забыл. Все–таки я в его батарее состоял, в Освободительную войну».
Тут в дверях показалась… его дочь Марет. Примерно моих лет девушка, с роскошными каштановыми локонами, с веселым лицом в форме сердечка и внимательными серыми глазами, которые как–то не совсем подходили к ее лицу. Лишь на следующий день я догадался почему. Потому что были полны глубокой затаенной печали.
Отец Велгре сказал: «Ну вот видишь, господин премьер–министр не забыл. А ты сомневалась…»
«Как так? — тихим голосом возразила Марет. — Я совсем не сомневалась. Ты сам беспокоился, что он, должно быть, забыл…»
Я встал, чтобы попрощаться. Пожал старому господину руку. Марет вышла меня проводить. В прихожей я спросил:
«Над чем работает ваш отец?»
Девушка покачала головой: «Он лишь воображает, что работает, — пишет эссе или что–то в этом духе «Основные черты идеального эстонского подростка». Но после инсульта три года назад — внешне это не очень заметно — его работа стала всего лишь игрой…»
«А вы сами, барышня?..»
«Я изучала года два в Тарту литературу. А когда отец вынужден был уйти на пенсию, бросила университет».
«А теперь?..»
«Теперь — работаю временно кем–то вроде лектора…»
«Где?»
«В «Христианском обществе молодых женщин» на курсах воспитательниц детского сада…»
Я спросил, стоя уже на пороге, и боюсь, что с каким–то непонятным мне легким искушением:
«Вы верующая?»
И эта с печальными глазами девушка ответила, спокойно глядя мне в глаза:
«Это ведь к делу не относится. Я читаю им лекции на тему воспитания в мировой литературе…»
«Но это же очень интересно, — произнес я с жаром, в тот момент вполне искренним, хотя через мгновенье тут же остывшим. — Так интересно, что я бы хотел узнать об этом побольше. Где находятся эти курсы?»
«На улице Пикк…»
«В здании «Христианского общества молодых женщин»?.. Там можно вас найти?»
«Можно. Иногда…»
«До свидания…»
Но я так и не пошел туда ее искать. Во–первых, потому, что все это происходило во времена Руты. И во–вторых, возможно, потому, что еще одно обстоятельство вдруг обрело в моей жизни угрожающие размеры, бурно заявило о себе.
Правила в приемной премьер–министра были, кстати, весьма строгие. Министры и иностранные послы приходили к премьер–министру во фраках. Генералы редко являлись в цивильной одежде. В отношении некоторых посетителей мне даже давали кой–какие инструкции. Например, накануне очередного визита госпожи Таммсааре Террас велел ее ни к кому не допускать».
Улло улыбнулся сочувственно и лукаво, я спросил: «Ну и как же ты выкручивался?»
Он с усмешкой махнул рукой: «Выкручивался. С помощью у–у–у и в–в–в».
«Это как?»
«Уговаривал–успокаивал–убеждал. И весьма–вежливо–выпроваживал».
«Она что, действительно была столь несносной?..» И Улло подтвердил: «В невероятной степени. Но то, о чем я хочу рассказать, касается визита другого гостя. И он состоялся до госпожи Таммсааре. Она объявилась на Вышгороде после смерти мужа. А тот, о котором пойдет речь, побывал там в конце лета 39‑го: monsignore Антонио Арата. Нунций Его Святейшества Пия XII, недавно взошедшего на престол папы. Он должен был прийти в понедельник в десять часов. Ээнпалу уже в пятницу меня предупредил, чтобы я проводил его к нему сразу, как только тот появится. При этом посмотрел на меня лукаво и в то же время с долей усталости в глазах, так что я должен был понять: кто здесь только не бывает! Почему бы не быть и нунцию? Мы примем его. Мы выслушаем его. По традиции даже с большим почтением, чем обычно. Ибо он представляет такую странную власть, которая и не власть вовсе, но, поди знай, может, она выше даже самой высокой власти…
Так что господин премьер–министр в связи с этим визитом, как бы это назвать, ходил на задних лапках. Но затем в понедельник утром, в девять часов, на моем столе зазвонил телефон, на проводе был сам премьер–министр:
«Паэранд… — Кстати, он был не на шутку растерян, потому что обычно никогда не забывал, обращаясь к своим чиновникам, даже когда им приказывал, слово «господин». Как говорили его противники, только растерянность проявляет в нем жандарма. — Паэранд! Я звоню из Арукюлы. — Арукюла, бывшая мыза Барановых, в 26 километрах к востоку от Таллинна, с двадцатого года принадлежала Ээнпалу и была, очевидно, получена им в награду за заслуги в Освободительной войне и вообще за основание Эстонского государства. — Я звоню из Арукюлы. Мы тут застряли с майором Тилгре. Мой шофер не может завести наш «Бьюик». А в десять ко мне должен прийти нунций. Так что примите его. Передайте ему мои извинения. И не дайте уйти. Это может вызвать скандал. Побеседуйте с ним. Развлеките его. Пока я не прибуду. Это очень важно. Понимаете?».
Ну, я ответил, что так точно, вполне понимаю. Хотя и не мог взять в толк, почему нунций после переданных ему извинений премьер–министра не мог бы просто прийти на следующий день. Я понятия не имел — и не знаю до сих пор, какие дела у него были с премьер–министром. Тем не менее я тщательно обдумывал, как его задержать на полчаса или даже на час, — вряд ли опоздание будет более долгим. Но ничего особенного я придумать не смог и решил положиться на импровизацию. Вскоре он прибыл. Невысокий, живой, подвижный человек с острым носом, в черной сутане, придававшей ему значительность, особенно благодаря лиловому воротнику. Между прочим, этот католический элемент ныне присущ одеянию священников и в протестантских странах. Не помнишь ли ты: наш архиепископ Рахамяги, когда у нас в гимназии время от времени служил утренний молебен, не носил ли он уже тогда нечто подобное?..
Итак, я встретил его у порога, умеренно поклонился и произнес по–немецки: «Monsignore, господин премьер–министр просил меня передать вам свои искренние извинения по поводу того, что, к сожалению, он опаздывает. И также, — тут я улыбнулся так подкупающе, как только мог, — он попросил меня задержать вас беседой до его появления. Если мне не удастся справиться с этим заданием, я получу от господина премьер–министра нагоняй».
Нунций, как я и ожидал, ответил на правильном немецком языке, только с небольшим мягким, я бы сказал, общекатолическим акцентом, национальная принадлежность которого неопределенна и который звучит, по крайней мере в наших краях, чуть–чуть по–русски, хотя и по–итальянски. Он сказал:
