группкой табуреток. Такое положение было очень удобно и безопасно — не вставая из-за стола, можно было легко дотянуться как до холодильника, так и до плиты с раковиной. Небольшую комнату, наподобие ширмы, разделял старый шифоньер. Он перегораживал комнату почти на всю ее ширину, так, что к кровати, что пряталась за ним, можно было пройти только через узкий, в полметра проход. Для создания приватной обстановки, этот проход был занавешен куском старой плотной шторы, которая висела на веревке, протянутой от шифоньера к стене. Сверху на шифоньере громоздились картонные коробки со всяким хламом, так, что в алькове всегда царил полумрак. Справа от шифоньера, у окна располагалась тахта, вместо давно сломанных ножек, она покоилась на стопках школьных учебников, оставшихся с золотой Серегиной школьной поры — других книг в доме не держали. Стена, вдоль которой стояла тахта, была оклеена некогда голубыми в цветочек обоями, но окно выходило на солнечную сторону, а занавески на нем не было, и посередине обои выгорели, и стали блекло-желтого оттенка. Снизу у тахты, где обои были затерты головами и подушками, цвет определить было уже невозможно, там было сплошное маслянно-бурое пятно. Напротив тахты на тумбочке красовался телевизор. Он был древним, и показывал только один канал — «Россию». Это было даже удобно — не надо было вставать, чтобы переключать каналы, так как пульт был давно утерян.
Как вы уже догадались, это был обычный притон. Справедливости ради надо сказать, что наркоманов, проституток и прочих ЛГБТ-активистов здесь не водилось. Это был старый добрый, олдскульный алкогольный притон. Средний возраст его обитателей не превышал тридцати лет. Молодые лоботрясы, не желающие трудиться и не строящие хоть какие-либо планы на будущее, проводили свои лучшие годы, за потягиванием пивка и незатейливыми разговорами.
Как уже говорилось, телек показывал только «Россию», и практически всегда работал. На канале идет одна политическая программа, где одни и те же персонажи, из года — в год, обсуждают одни и те же события. Судя по всему, передача имеет высочайшие рейтинги, поскольку идет ежедневно по четыре часа в день в прайм-тайм. В основном обсуждается бедственное положение западных демократий, тупость их руководителей, и чудовищный моральный облик граждан. С особенным смаком демонстрируется модное ныне течение трансгендеров. С экрана постоянно лыбяться гнусные размалеванные хари, какие — то накрашенные, отвратительные мужики с накладными сиськами, пытаются неуклюже танцевать кверк, выступают то-перед детишками, то — перед солдатами, а то и вовсе с трибуны Конгресса. И все эти, так сказать, организмы, судя по всему прекрасно себя чувствуют: их постоянно куда-то приглашают, у них миллионы подписчиков, и вообще они — в полном шоколаде.
И вот у наших хануриков назрел вопрос: Почему это некрасивые, неуклюжие, не особо умные персонажи, да еще и с явными психическими проблемами, так неплохо себя чувствуют в материальном плане, в то время как сами они вынуждены ежедневно решать незначительные, и от того особенно унизительные, проблемы, как нехватка денег на бутылку самого дешевого пива. (Как вы понимаете, у наших ребят имелись все основания для того, чтобы сравнивать).
— Надо взять на вооружение эту мировую тенденцию — изрек Вован — думаю, на этом можно будет заработать.
— Это ты на что намекаешь? — спросил Анатоль. Тон, которым был задан вопрос, настолько отличался от показного дружелюбия, принятого у заморских извращенцев, что Вован испуганно замахал руками:
— Да, ты не понял, я же не переделаться предлагаю. Вон смотри — он указал, на спящего на тахте Леху — нарядим его в женское, и отправим к Американскому посольству.
— Нахрена?
— Типа, он трансгендер, и его здесь обижают, вон и синяк еще не прошел. Скажет, что менты избили. А мы этот его скулеж на фоне американского флага снимем и в сеть выложим. Журналюги глядишь — и ухватятся, начнут его на всякие интервью приглашать. А интервью эти — я слышал — совсем не бесплатные. Поплачется там про свою тяжелую жизнь, про кровавый режим и дело в шляпе. Бабла поднимем по-легкому. Ему ж там никто под платье не полезет проверять, переделкин он или нет.
— Отличный план! А если откажется, мы ему второй глаз прикроем! — хохотнул Анатоль, и пихнул ногой будущего «трансгендера» — Харе валяться, на заработки собирайся!
Когда Леха открыл глаз, ему налили пива, подождали чуток, чтобы оно правильно улеглось, а потом и рассказали о его почетной миссии. Как и ожидалось, Леха кочевряжиться не стал. Люся скрепя сердце выдала ему свой лифчик и кофточку, благо, они были почти одной комплекции. Туфель на его ногу не нашлось, и он остался в своих кедах и джинсе. Когда же Люся накрасила нашего героя, все ахнули — Леха выглядел почище (грязнее) западных аналогов.
— Тьфу, мерзота! — только и смог вымолвить восхищенный Анатоль.
Они быстро допили пиво, и отправились на дело. Впереди шел Вован, за ним Леха, и Анатоль замыкающий. Едва выйдя из подъезда, Вован нос к носу столкнулся с огромным угрюмым мужиком в засаленом тельнике. Он сразу его узнал, и, пробормотав что-то типа приветствия, стремглав бросился в сторону, в кусты, что росли вдоль дома.
Новоиспеченный трансгендер спрятаться от тестя не успел.
Только поздороваться и успел.
А больше ничего не успел.
НА КАВКАЗЕ
Еще не все пассажиры заняли свои места в салоне самолета, а мы уже выпили по третьей, уютно устроившись в креслах и разложив на откинутом столике немудреную закуску. И не особо прятались при этом, просто не выставляли демонстративно бутылку, а держали ее в портфеле на полу и доставали по мере надобности — каждые пять минут. И бутылка это была отнюдь не из дютика, а разведенный спирт и пронесли мы ее в самолет на совершенно законных основаниях!
Спросите как такое возможно? Да очень просто, потому что история эта произошла в те добрые безмятежные времена, когда в самолет можно было проносить все что угодно, и даже курить в туалетах. А еще и карамельки перед взлетом всем раздавали, чтобы уши не закладывало.
Сейчас кажется фантастикой, а раньше было обыденно.
Но в остальном, времена, были не совсем уж такие добрые и безмятежные. Шел 1991 год со всеми своими прелестями, нехватками и лишениями.
Но как это часто бывает, какую- нибудь конкретную нехватку или лишение тех лет я вспомнить не могу, а вот такие маленькие радости/приятности — сколько угодно. Из таких вот радостей и будет состоять этот рассказик, и сразу хочу предупредить, что радости эти могут кому то показаться приземленными, так я
