дурайка: это ваши больные фантазии… Ох-охунюшки…
— Да не переживай ты так. А то мы ещё больше отстанем от япошиков по жизненной продолжительности. Они себе твёрдо облюбовали первое местушко. А мы аж на тридцать четвёртом! Не переживай… Послушай лучше, что Пьеха рассказывала своей подружке. Едет, значит, в лифте с одним. Он и пристань. «Пой, говорит. Не то изнасилую!» — «А ты что?» — спрашивает подруга. Пьеха дулю ей показала: «Фикушки я ему спела!»
— Не собирай чего зря. Доложу, что своими глазами видел. Сон. Сон из снов! Жара. Над Африкой летит на самолёте Шеварднадзе. Окно открыто. Туя сама, как веером, омахивает его… А по Москве бродит неприкаянный Зайков[50] и наворачивает сырую рыбу. Одну за одной. Одну за одной. А следом медленно идёт за ним фургон «Живая рыба». Из «Живой рыбы» сачком подают действительно живую рыбу и Лев её ну рвёт, ну рвёт! Как перед концом света!
— Верю! Ещё не конец. Но концом пахнуло!
— И показало, какая гнилуха у нас верхушка. Политбюровские «ворошиловские дачи» передали больным детям. Это так для помпы подносилось. А на самом деле продали. Зa эти особняки, которыми ведала КаГеБерия, она слизала с минздрава четыре миллиона. Выгребли всё: и мебель, и ковры, и начинку для недостроенного бассейна. Гром стоял посолидней, погуще, чем в старопрежние времена, когда тутошний владыка небезызвестный кавалеристик-ухарь Климка Ворошилов, одурев от всевластия, через открытое окно влетал к себе в опочивальню на диком скакуне… Умолотили всё под метёлочку. Чтоб больные бедные дети не подумали и впрямь, что всё самое лучшее у нас — детям. О-ох… Перед виллой Шеварднадзе ночью выкопали даже туи. Ночью! Профессиональный зигзагс, плотный дипломатический туман. Никто не видь! Выкопали и увезли. Теперь, говорят, Шеви с той туей ненаглядной в обнимку по шарику раскатывает… В зайковской вотчине выпустили воду из пруда, всё живое — в «Живую рыбу». Лев живьяком трескает рыбку. Спешит-давится. Как бы не пришлось делиться с больными детьми.
— Что ж они такие жлобы? Неужели всё утащат с собой под Кремлёвскую стенку?
— Чего ж не тащить, раз всё дуриком плывет? Кремлёвский паёк — за символическую цену! А там таковское, что ни в одном сне не ущипнёшь. Продукты все без химии, ни одного нитратика. Не то что та отрава, за которую мы тут друг дружке углаживаем бока.
— А почему всё цэковцам по символическим ценам? Что, цэковня и прочие вышкари-шишкари самые голоштанники?
— Именно! Самые-рассамые! Ходят по миру с рукой! Вон у «бровеносца» было сорок две легковухи-импортняжки. А человек не мог связать двух слов. Читал чужие речи — речи у них у всех чужие, — терял свои челюсти. По писаному здоровался. По писаному поздравлял с днём рождения. Того же Черненку. Человек стоит перед ним, а он его поздравляет по бумажке. Ухохотайка!
— Иди ты!
— Сходи и ты… Встреча с Картером. «Бровеносцу» написали ответы на возможные вопросы. А один вопросец америкашики могли каверзно поставить. Ему и говорят: спросит так — читай до конца. А спросит так, читай до… И остальное аккуратненько карандашом обводят. Ну, дочитал «бровеносец» до отчёркнутого и как дитё малое спрашивает переводчика, больше никого из наших не было: «А дальше читать?» Хоть стой, хоть падай. А ты говоришь купаться. У нас страна сплошной грамотности, только вот вождята неграмотные… Хэ-хэ-хэ… Одно хорошо, отчаливают вождишки… Ильич- первый оставил Советский Союз. Кавказец Coco сшил из Союза единый сплошной ГУЛАГ от и до. Неисправимый кукурузник открыл эти лагеря да сам задурил. Пошёл бульдозерами по картинам, по душам. Ильич-второй зашибил сорок две загрантачки.
— А что наш Авось оставит?
— Дачки. Ишь как лёпает одну за одной… Авось… Это ты верно про вечного перестройщика. Авось когда-нибудь Бог даст, перестроимся. Почему он ничего из намечаемого не обсуждает с народом? Бах — и выдал. Бах — и выдал. Авось пережуют. Так и… Бабах — получите рынок. А никто не обсуждал, даже учёные не слыхали. Даже батьки в республиках не слыхали. Бабах — цены. Авось возлюбят. Ельцин на дыбы. Народ на дыбы. И Авоська ручки кверху. Откат, повременим с ценами. Сначала бы думать. А потом делать. А он всё через назад… Боюсь, кроме дачек и мокрого серпасто-молоткастого красного пятна нечего будет оставить Авоське. Первоильичёвского Союза уже нет. Восточный соцлагерёк тоже кукнулся. А мы? Даже водка по талонам, про еду уже молчи. Коренная перестройка!
— Эх… Перестройка — мать родная…
— На словах вроде всё для народа. Как заступил, вроде отпустил вожжи. Так дай лошади бежать! Не даёт. Тянет вожжи назад. Лошадушка нервничает, дёргается, взвилась на свечу. Дальше ходу нету! То ли не знает, куда ехать. То ли не хочет. То ли боится. А ну не туда наша тележка залетит? Вздёрнул на дыбы и ша. Долго на дыбках простоит держава? Надо кончать эти штучки полумеры, полушажки.
— Где меры? Где шажки? В какой микроскоп ты углядел? В какой? Да он штопает драные гондоны! Перевешивает старые портки на новые гвоздки! Обычная болтанка по кругу… Осторо-ожная. Чтоб гнилую систему не растрясти на наших кочках. Семьдесят три ж года везут! И хочет Авоська ввезти, как он убеждён, в «большое, славное будущее».
— Мда. «Россия и так уже надорвалась на строительстве светлого будущего». Шестой год с деловым видом суетиться на месте… Уже сносит в обратки. Идти так идти. Без оглядки назад. А то допечёт, никакие любители не спасут!
— Может быть. Я одно не пойму. Почему «кремлёвские трудящиеся» так громко кричат по газетам, по телевизору про любовь к народу? А ты без дурацкого крика повертись в его шкуре, тогда ты не потянешь вожжи на себя. Возьми зарплату-заплату среднего трударя.
— Да! Да!
— Покормись из тех же магазинов, что и мы. Погрейся да подерись в этих очередях. Тогда тебе нечего будет бояться за свою честь. Во всякой душе ты войдёшь в честь. Всякая душа не допустит до тебя даже пылинку. Вон живой пример. Ельцин! Скажи Ельцин: умри. Я не спрошу зачем, тут же брыкнусь. Надо — пожалуйста! А запроси моего конца пан Авось? Извини-подвинься. Я ему встречный счётец выставлю!
— Съезжай с собственных похорон. Вспомнил… 1990-ый. Черный ебилей. Точней, чёрный финиш. К широкому празднованию невыполнения Продовольственной программы, отцом которой был Михаил Сергеевич, Рыжков решил сделать ему приятное. Поехал в Америку, привёз кур. Чтобы хоть как-то подправить провальные торжества да отметить прощание с покойницей Продовольственной программой.
Отвезли этих кур на птицефабрику. Через некоторое время Рыжков говорит:
— Михаил Сергеевич, куры дохнут. Что
