минуя его канцелярию.
— Так это же отличная новость! — с сарказмом произнес я — Вот царь нас всех и спасет.
— Все насмешничаете?
— Что вы⁈ Не имею такой привычки. Только на помощь императора и уповаю!
Турубанов недовольно поморщился и махнул рукой надзирателям, чтобы те отвели меня в арестантскую. Мое новое «жилище» оказалось в самом конце коридора. Тут было несколько узких камер, которые запирались не привычными дверями с окошком, а решетками из толстых прутьев.
Я стянул мокрые сапоги и брюки, оставшись босиком и в одних подштанниках, отжал низ штанов и развесил их просохнуть на стуле. Натянул сухие запасные носки и сделал несколько разогревающих движений, поскольку в камере было прохладно. В животе заурчало от голода… Завтрак мы пропустили, обед тоже под большим вопросом — похоже майору сейчас не до кормления узников. Вообще-то по такой погоде могли бы и печурку в камере затопить!
— Что вы делаете, сударь? — со стороны коридора раздался мужской голос. Причем, знакомый. Певец!
— Разогреваюсь, чтобы не заболеть.
Я подошел к прутьям решетки. В камере напротив, за таким же ограждением стоял высокий мужчина с длинными темно-русыми волосами, собранными в хвост. Вся верхняя часть его лица, включая нос, была скрыта странной маской из черной кожи. Открытыми оставались только рот и подбородок, но из-за усов и бороды даже возраст узника определить было невозможно, не то что разглядеть черты его лица.
Одет он был в очень поношенный сюртук и брюки и, так же как я стоял в одних носках.
— Кем вы будете, милостивый государь? — вежливо поинтересовался «маска».
— Бывший граф Стоцкий — я с иронией отвесил поклон — К вашим услугам.
Расшаркивающийся офицер в подштанниках — это натуральный сюр. Сразу вспомнился проигравшийся генерал Чарнота из булгаковского «Бега».
— Это который же Стоцкий? Младший или старший? — поинтересовался мой визави
— Старший.
— Павел Алексеевич?
— Да, это я. С кем имею честь? — я чуть не рассмеялся. Уровень фантасмагории все рос и рос.
«Певец» покачал головой.
— Я должен остаться инкогнито. Для вашей же пользы. Неизвестно, как все повернется — знание моего имени может принести вам несчастье.
— Даже так? — удивился я, присаживаясь на шинель, брошенную на пол — А почему на вас эта странная маска?
— И об этом я умолчу. По той же причине.
Умолчит он… В истории России была всего одна «железная маска» — свергнутый император Иоанн Антонович. «Правил» правнук царя Иоанна V недолго, будучи совсем младенцем. Его семью из Брауншвейгской ветви быстро свергла Елизавета — шустрая дочь Петра Великого, та самая «веселая императрица», взошедшая на трон на штыках гвардейцев. После чего она заточила все это семейство черте куда. В Холмогоры? Даже и не припомню точно… А вот Иоанна Антоновича убили именно здесь — в Шлисской крепости, при попытке заговорщиков освободить его. В любом случае это было лет шестьдесят назад, а то и больше.
— Сколько же вам лет? Это, надеюсь, не секрет?
— Тридцать пять исполнилось недавно.
— И сколько вы тут сидите уже?
— Больше пяти лет — «маска» тоже переместился на пол, по моему примеру. Запрокинул голову, опершись затылком о стену — Спасибо дару, он у меня сильный. Не одаренному здесь трудно выжить.
— Для человека, который провел в этой тюрьме пять лет, вы рассуждаете очень здраво. Я уже через месяц, проведенный в местном каземате, чуть не тронулся умом…
Тут я понял, что ляпнул бестактность. Черт, как неудобно-то получилось.
— Продолжайте, Павел Алексеевич — коротко хохотнул «маска» — Заканчивайте вашу мысль. Ладно… давайте я закончу. В тюрьме есть свою плюсы, как ни странно. Арестанты не болеют моровыми поветриями, их не убивают на войне, тут можно упражнять до бесконечности свой родар… Особенно, если вами не заинтересовались инквизиторы и не иссушили источник.
— Какой он у вас, кстати? — прервал я узника — Ваш родар…
— У меня их два. Один… Про один я умолчу с вашего позволения. А второй — это Безупречная память. Я не забываю ничего, что увидел, услышал или прочитал. Очень безобидный, но и очень полезный дар в одиночной камере. Можно до бесконечности перебирать свои прошлые воспоминания, заново проживая каждое мгновение. Ах, сколько раз я проигрывал все наши беседы с… впрочем, не важно с кем.
— Как же вас все-таки называть?
— Зовите маской. Я уже привык.
Тут я конечно, заартачился и начал настаивать хоть на каком-нибудь имени, пусть даже и вымышленном. Ну что за клички между приличным людьми? Мы же интеллигентные зэки! После некоторых препирательств «маска» все-таки назвал мне имя — Алексей.
— Стало быть «защитник» — резюмировал я — Это же греческое имя?
— Элладское — вежливо поправил меня Алексей — Так и есть. Только, увы, защитить я себя не смог.
— Кому же вы так неосторожно перешли дорогу?
— Павел! — голос «маски» предупреждающе зазвенел, стал резким, грудным.
— Понял. Больше никаких вопросов о вашей тайне. Давайте, тогда сменим тему!
— Давайте.
Мы обсудили наши скорбные перспективы насчет еды — отсутствие завтрака, обеда и возможный пролет с ужином. Пошутили, что «скорее бы уж Пасха» — будет шанс разговеться. Я все больше проникался симпатией к этому стойкому, неунывающему человеку. И по-прежнему надеялся, что к нам вот-вот приведут Петра Южинского. Но нет. Решетки громыхали, только где-то вдалеке. Похоже, Петю посадили в самую дальнюю от нас камеру. Кричать его имя на всю тюрьму я не рискнул — мы и так с Алексеем старались говорить вполголоса, чтобы нас не услышали стражники. А то у Турубанова хватит ума запереть меня в какой-нибудь одиночке.
Где-то спустя час, в коридоре появился надзиратель, и нам с Алексеем пришлось прекратить все разговоры. Зато тюремщик раздал по краюхе хлеба и по большой соленой селедке. Это на время отвлекло меня от общения с товарищем по несчастью. Я был до ужаса голоден и сразу же набросился на еду. В моем представлении жирная вкусная селедка никак не укладывалась в понятие постной пищи, но видимо Турубанов счел такое нарушение поста мелким грехом, не заслуживающим внимания. Поскольку у тюремщиков не было, ни возможности, ни желания готовить горячую пищу для узников в экстремальных условиях.
После трапезы, нам принесли чай в железных кружках. Что удивительно — горячий. Значит, все-таки удалось где-то растопить печь, потому что и в камерах заметно потеплело. Чай был очень, очень кстати — после селедки меня одолела дикая жажда. К тому же я вспомнил, что в этой суматохе ничего не пил с самого утра.
—…Наверное ужасно жить пять лет с такой маской — поужинав, я снова переместился к решетке и теперь наблюдал, как Алексей аккуратно пьет чай, стараясь не задевать кружкой нижний край маски. Надо сказать, получалось у него это вполне ловко. Видно сказывалась многолетняя привычка.
— Семь раз я подавал прошения об… одним словом об облегчении режима содержания. И семь раз мне отказывали.
— Не по людски так издеваться над узниками самой строгой тюрьмы! Тут и так не сладко.
— Как вы изволили выразиться? — «маска» засмеялся — Не сладко?
— А вашу звезду — я понизил голос — инквизиторам вообще не удалось потушить?
Алексей долго молчал, потом, вздохнув, признался:
— Удалось. Но только на пару лет. Потом дар начал сам восстанавливаться, но я это скрываю от надзирателей и тем более от местного лекаря. Но это не трудно, поскольку этого горького пьяницу давно ничего не волнует, кроме бутылки. Павел Алексеевич, а у меня тоже личный вопрос. Как вы-то угодили сюда?
Пришлось кратко рассказать Алексею о недавнем восстании декабристов, в котором приняли участие Стоцкий и Южинский. Конечно, тут что-то могло отличаться, поэтому я был крайне скуп на детали. Вспоминая повешение, невольно потер шею. Все следы от веревки давно сошли, но иногда я просыпался ночью от фантомного удушья. Казнь явно оставила след в моей психике. Ну и предыдущая попытка суицида тоже.
Удивительно, но этот малознакомый человек вызывал у меня большое доверие. Даже при том, что каждый из нас хранил тайну о своей настоящей личности. Я почему-то чувствовал, что мог бы рассказать ему и о своем настоящем прошлом, и Алексей бы меня не выдал. Но, как и он, я считал, что моя чрезмерная откровенность может быть опасна для моего собеседника. А поэтому ограничился тем, что успел узнать от Южинского и Турубанова.
Я уже практически добрался в своем рассказе до того места, где жены декабристов подали прошение царю о том, чтобы сопровождать мужей в Сибирь, как в коридоре раздались встревоженные крики: — Вода!!
Глава 16
— Мерзавец…! —
