В лечебном заведении закрытого типа, где он пробовал избавиться от преследовавших его „запахов смерти“, одна баронесса-психиатр вручила ему рекомендательное письмо на некий „практически необитаемый“ остров.
— Вам там понравится, — сказала она, — только ничему не удивляйтесь.
В Таунусе, прибрежном рыбацком полугородке, встретил он, как ему было предписано, мичмана Хаппенена, прямо-таки голливудского скандинава, с длинными белобрысыми волосами, прихваченными пиратской косынкой, со шрамом через лоб и щеку, мастерившего неподалеку от пирса яхту, и тот ему сразу понравился своей суровой неразговорчивостью и красотой. Он тщательно, как плотник, обмерил взглядом Урбино, как некий строительный материал.
— Шесть футов без дюйма, — сказал он.
— Вы что, и гробы здесь мастерите? — попробовал пошутить Урбино, прикидывая в свою очередь рост мичмана. (Тот превосходил его по всем параметрам и был, пожалуй, на дюйм больше шести футов, не говоря уже о фунтах.)
— А что, мастерство нехитрое… — Мичман поиграл желваками на круто обозначенных скулах и пригласил в лодку. — Да тут такую работу и делать больше некому. Впрочем, и помирают здесь редко. Разве тонут.
И молча погреб через пролив. Пристал к отмели. Навстречу радостно бросилась собака, обдав их с ног до головы брызгами. Поведение ее не соответствовало облику: непомерной величины и расцветки, будто помесь волка с овцою, — собака Баскервилей, скулящая по-щенячьи.
— Ну-ну, уймись, Марлен! — приказал ей мичман, и она тотчас покорилась, повизгивая. — Встречай гостя.
„Он здесь свой…“ — только и успел подумать Урбино, как скандинав сграбастал его в охапку вместе с рюкзаком и легко, как говорят в таких случаях, как пушинку, вынес и поставил на берег.
— Покажи ему здесь все, — приказал он собаке и, не дав Урбино ни обидеться, ни расплатиться, тут же погреб обратно.
Так Урбино сошел на берег, чтобы увидеть то, что хотел.
Берег был отвесен, высотой в два человеческих роста и поначалу заслонял собою взгляд. Марлен провела его по вытоптанному в песке провалу, поросшему приятными мясистыми песчаными травками (кажется, они назывались в детстве камнеломками), наверх, и перед ним открылся островок, представлявший собою как бы один огромный бархан, обросший вокруг невысокими кривыми деревцами, на вершине которого стоял, по ватерлинию зарывшийся в песок, огромный парусный фрегат. „Недаром же верблюда называют кораблем пустыни!“ — восхитился Урбино.
Это и была фазенда. И называлась она точно также: „ВЕРБЛЮД“.
О чем поведала ему уже не Марлен, а хозяйка.
2. ЛИЛИ
— Это то, что нам подарило последнее цунами.
— Это лучший памятник стихии, какой только можно себе вообразить, — расшаркивался Урбино. — Памятник морю. Впервые вижу такое.
Рекомендательное письмо она небрежно сунула в карман фартука.
— Я все знаю, что там написано. Мне уже все рассказала про вас баронесса.
— Каким же это образом она сумела меня опередить? — удивился Урбино. — Я добирался сюда почти трое суток, а у вас здесь, как я понимаю, нет никакой связи вообще.
— А вам так нужна связь? — усмехнулась хозяйка.
— Совсем не нужна. Я для этого сюда и стремился.
— Пройдемте в кают-компанию. Я вас покормлю, все покажу и расскажу. Марлен, на место!
Урбино был поражен переменой интонации, смене светской на властную. Собака была не поражена, а обижена: ей сильно не хотелось, но она подчинилась тут же.
Кают-компания была очень уютна. Все было сохранено, как на корабле, и одновременно чувствовалась женская рука: кастрюльки, сковородки, надраенные, как поручни на палубе, пучки местных трав… Вдруг чучело: не то бобер, не то заяц на гусиных лапах и с рожками, как у козочки.
— А это что за черт?
— Обыкновенный заяц с рогами.
— У вас что, такие водятся?
— Теперь нет, перевелись, — улыбнулась хозяйка.
— Забавно…
— Это не я, это Марлен, моя сестра. Это она скаламбурила. Ее черт.
— У вас тут очень каютно, — скаламбурил в свою очередь Урбино.
— Все благодаря Хаппенену, это он произвел здесь полную реставрацию…
„Какое мне дело до этой белокурой бестии!“ — раздражался Урбино, но спросил:
— Слушайте, я уже запутался. Где ваша Марлен? Кто есть Хаппенен?
— Хорошо, по порядку. Марлен внизу. Так надо. Пришлось изолировать. Вам баронесса разве не рассказала? Она ведь ее лечащий врач. Мы близнецы. Да нет, не с баронессой. Однояйцевые, но разные. Может, потому что воспитывались по-разному.
— Как — по-разному? У вас, значит, должны быть одна мать и один отец? — спросил он.
Хозяйка задумалась. Урбино тоже.
— Не хотелось все это сразу рассказывать. Значит, баронесса умеет хранить врачебную тайну… Отец нас оставил, а мать умерла в родах. Нас подкинули. Ее подобрали цыгане, а меня воспитывали в монастыре. Когда нам исполнилось по восемнадцать, нас разыскал стряпчий. Какое-никакое наследство… мы объединились.
Лицо хозяйки выразило не то задумчивость, не то скорбь.
— Не хочу больше об этом. Хаппенен… Это было учебное судно. — Тут она охотнее пустилась в объяснения: — Он был мичман, но как капитан. После крушения курсанты, что спаслись, разъехались, а он не мог покинуть корабль… Он умелый плотник и все здесь приспособил к жизни на суше, сохранив флотскую романтику.
— Сохранил повышенную парусность, — иронизировал Урбино, одновременно щегольнув одним из своих недополученных образований.
— Парусность… красивое слово. Впервые слышу. Даже в кроссвордах не встречала.
— Это общая площадь той поверхности, которой судно встречает ветер. Что же ваш мичман таких простых вещей не объяснил? Вы все ждете цунами… Так вот, первый же шквальный порыв опрокинет вашу крепость.
— Может быть — бесстрастно согласилась хозяйка. — Это вообще очень опасное место.
— Как так?
— Его вообще-то нет.
— ??
— То есть оно влюбой момент может исчезнуть.
— ???
— Это не остров. Под нами нет земли. Это всего лишь дно моря, всунувшееся на время, как спина кита. Полагаю, после последнего великого цунами.
— И как часто этот кит снова ныряет?
— Судя по деревцам, уже полвека не нырял.
— И каковы прогнозы?
— Да эти метеорологи каждый год стращают… А мы с сестрой уже который год живем — и ничего.
— И не скучно вам?
— Да нет. Даже когда я выбираюсь в цивилизацию, пополнить запасы, уже через день хочу обратно. Да и сестра без меня долго не может…
— И далеко у вас цивилизация?
— Да вы же оттуда и приплыли! В Таунусе. Урбино усмехнулся, припомнив Таунус: шоп, паб, полиция и почта в единственном доме. Плюс причал.
— Вообще-то никакой я не Рис, а Урбино.
— Как так?
— Рис — это мой псевдоним.
— Интересно… — Лицо хозяйки стало таинственно-романтичным. — Тогда и вы зовите меня Лили.
— А собаку?
— Собаку… не надо сбивать ее с толку. Так и зовите — Марлен.
Внизу опять загрохотало и зарычало. Даже будто лязг цепи.
— Остров — не остров. Что, и сестра не сестра? Прямо медведь какой-то.
— Вы почти угадали! — от души рассмеялась Лили. — У нее сейчас как раз весеннее обострение. Но вы не бойтесь, она не опасна. Через неделю станет тихоней, на все лето. Да она уже утихает… все время проводит за своим радиопередатчиком.
— Она что у вас, еще и радиолюбительница?
— В чем ей не откажешь, это в разнообразии увлечений. Это же она связывала меня с баронессой по поводу вашего прибытия.
— Значит, радио… И что, никого здесь у вас никогда не бывает?
— Бывает. Только долго не выдерживают. Скучно им здесь.
— А мне уже кажется, что я никуда отсюда не уеду…
— Был один такой. Только это совсем плохо кончилось.
— Что случилось?
— Марлен в него влюбилась.
— Что тут страшного? Съела она его, что ли?
— Вот именно.
— А кости?
— Отдала собаке.
— Зверь!!
— Это вы о Марлен?
— Да нет, собака у вас внушительная… Как ее зовут?
— Марлен и зовут.
— Одним именем?? Как же они понимают, кто кто?
— Собака понимает не слова, а интонации. Назови ее „собака“, „сучка“, „Марлен“ — ей все едино, всегда отличит себя от человека.
— Странно, однако… И она не обижается?
— Что я человечьим именем ее зову?
— Да нет же! Что вы сестру — собачьим?
— А что ей обижаться, собака она и есть.
— ???
— Редкая сука!
— Она же ваша сестра!
— Ну и что? Рис, у вас есть брат?
— Есть.
— Ну и как вы с ним?
— Уживаемся.
— Вот и мы. Уживаемся…
— Кого же она съела??
— Кто?
— Ваша сестра.
— Ну это так, образно. Хотя шрам у него остался. Да вы видели этого человека!
