Ферзен что-то чертил мелом по столу.
Наступило общее молчание. Его прервал хозяин.
— Что, любезный Роберт, нет ли чего нового?.. Знаешь ли ты цель моего вызова рыцарей?
— Я узнал ее от вашего герольда… и поспешил.
— Благодарю… Да, русским духом запахло… Знать, у меня, старика, злейшие и исконнейшие враги мои хотят вырвать последнюю искру жизни.
— Зачем печальные мысли? Мы защита нашему замку, только послушайтесь любви нашей, остерегайтесь… Расставьте всех рейтаров в окруженных лесах и на дорогах и приготовьте отпор. Мои вассалы теперь уже галопом несутся сюда.
— Черт возьми, — прервал его Доннершварц, — не дождаться ли нам, пока замок займут толпы бродяг. Кто боится измять свои латы и истоптать серебряные подковы у лошади, того мы защитим встречей нашей с незваными гостями, но добычей не поделимся с ним. Так мы условились с фон-Ферзен и, черт возьми, кто помешает нам своими ребяческими советами исполнить прямое рыцарское дело!
— Где тебе думать о прямизне, когда ты все качаешься! Не на словах показывают себя, господин бутыльный рыцарь, а на деле, с оружием, а оно у тебя все заржавело, — заметил Бернгард.
Доннершварц только что хотел ответить, как вдруг Эмма, стоявшая у окна, дико вскрикнула.
Все бросились к ней и стали расспрашивать ее о причине испуга.
Эмма не могла ответить, только показывала в окошко.
Все взглянули по этому направлению и увидели статного юношу, которого несла по двору бешеная лошадь. Он сидел прямо и, казалось, спокойно, натянув на руки удила туго, как струны, и крепко обхватив бока сильного животного ногами. Несмотря на это, лошадь закусила удила, то расстилалась под ним на бегу, то вдруг останавливалась, или сворачивала в сторону, или вихрем взвивалась на дыбы, стараясь сбросить с себя всадника.
Но последний был как будто бы слит с нею из одного вещества и, взмахивая сильной рукой, поминутно стегал ее по голове нагайкой.
— Это мой Гритлих объезжает дикую лошадь, которую мне прислали недавно из Нотебурга.59 Четыре сильные конюха насилу довели ее, а он один управляется с нею. Браво… Браво…
Фон-Ферзен глядел в окно и хлопал в ладоши.
— Черт возьми! Удал же управляться с лошадьми, — проворчал Доннершварц.
— Молодец, точно привинчен к седлу! — с неподдельным восторгом воскликнул Бернгард. — Точно рыцарь! Он достоин им быть.
Он впился глазами в всадника и следил за каждым его движением.
Эмма между тем схватила за руку отца своего и еще громче вскрикнула, когда лошадь, вытянув шею, взвилась на дыбы и чуть не опрокинулась назад вместе с всадником.
Молодая девушка, видимо, не могла выносить далее этого зрелища и, быстро отскочив от окна, стремглав бросилась из комнаты.
Мужчины в недоумении переглянулись между собою.
VIII
Гритлих
Гритлих между тем, оправясь от стремительного прыжка лошади, закричал Гримму, чтобы он отпер поскорей задние ворота, и когда последний боязливо, но с коварной улыбкой исполнил его желание, он собрал все силы, направил лошадь прямо в ворота, выскочил в поле и вмиг исчез из виду, как дым, разнесенный порывом ветра.
Доннершварц наклонился к фон-Ферзену.
— Видите ли вы, что Гритлих не ваш пленник, а вашей дочери? Видите ли, что я прав, — чтобы его разнесла лошадь по кустам, а вы нет, потакая бродягам?
— Да отстань, знаю, вижу… и сегодня все решу! — отвечал вслух фон-Ферзен.
Эмма вбежала опять. Ее кудри были беспорядочно разбросаны по бледному лицу.
— Папахен! Она умчала его, — воскликнула она, бросаясь на шею отца, — а кругом замка ров с водою, мост не поднят. Бедный Гритлих.
Она зарыдала.
— Что ты, что ты, резвая моя козочка? Успокойся! — увещевал ее отец.
Но Эмма только дико взглянула на него, как бы к чему-то прислушиваясь.
В это время загремели перекладины подъемного моста, она встрепенулась и с силою рванулась из рук отца, несмотря на то, что он так сжал ее руку, что помял на ней золотую браслетку; и выскочила из комнаты.
— Послать за ним, за ней!.. Побежим на подзорную башню взглянуть с нее на удальца, — заговорили присутствующие.
Вошедший герольд остановил их намерение.
— А, Штейн! — воскликнул фон-Ферзен. — Ну, что скажешь?
— Русские подвигаются все ближе и ближе, благородный господин. Они теперь находятся только на день езды отсюда. Их провожает дым пожарищ.
— Как, ужели никто из наших соседей не дал им еще достодолжного отпора? Где же они рыскают или спят, непробудные винные исчадия? — быстро и гневно спросил Бернгард.
— Я видел их, благородный рыцарь, на перелет стрелы от нашего замка. Они сели завтракать. Их много, и они вооружены крепко.
— Что же медлят они? — закричал фон-Ферзен, топнув ногою. — Русские жгут земли наши, а они пьют.
— Как и мы! — вставил Доннершварц, глухо ухмыляясь.
Бернгард пожал плечами.
— Нет, видит Бог, этого в наше время не бывало! Вот распоряжения нынешнего гроссмейстера! Вот храбрость нынешних рыцарей! Свидетель Бог, не так было в наше время, — продолжал фон-Ферзен.
— Не всех обижайте!.. Мой меч свернет также головы, — заговорил было Доннершварц.
— Всем бутылкам моим, — отвечал фон-Ферзен. — Что же ты ожидаешь и не едешь отыскивать наших шатунов? Или боишься встречи русских и их угощенья?
Доннершварц тупо глядел на него и не находил ответа, а Бернгард заметил оскорбленным тоном:
— Фон-Ферзен, порукою ничем незапятнанная честь моя, мы не выдадим вас врагам. Если вы сомневаетесь, да судит вас совесть ваша.
— Да, да, смейтесь, сколько хотите, — заговорил Доннершварц, — пусть я пролью за вас не кровь, а вино, но… но…
Он не сумел договорить.
— Простите меня, — сказал старик, — я по горячности вас обидел…
В комнату снова вбежала Эмма и радостно воскликнула:
— Едет, едет!.. Мой Гритлих цел и невредим… Он справился с лошадью… посмотрите.
Она указала в окно на лошадь, покрытую пеною и возвращающуюся домой с повисшими ушами.
Фон-Ферзен прервал свою дочь:
— Вот кстати. Вот кто загладит обиду мою! — заговорил он, указывая на дочь. — Рыцари, дети благородной стали! Вот вам награда. Кто более скосит русских голов с их богатырских плеч, тот наследует титул мой, замки и все владения мои и получит Эмму.
— О, для таких наград я не пожалею руки своей! — воскликнул Доннершварц.
— Последнее обещание, — заметил Бернгард, — лучший перл из всех сокровищ ваших. Я не хвалюсь, но для нее умру хотя тысячу раз ужасными смертями.
Он нежно взглянул на Эмму.
Ее щеки то покрывались ярким румянцем при взгляде на красивого Бернгарда, то смертельной бледностью, когда взор ее падал на неуклюжего Доннершварца. Она робко прижалась к отцу и сердце ее билось, как птичка, попавшаяся в силок.
Наконец она выбрала минуту и быстро вышла из комнаты.
— Итак, господа, мое слово свято, зарабатывайте обещанную награду!
— Она будет моей! — прорычал Доннершварц.
Бернгард не успел выразить в свою очередь надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами. На ногах его были надеты зеленые сафьяновые полусапожки с красными отворотами и серебряными нашивками, на боку мотался охотничий ножик, на черенке которого была золотая насечка, в одной руке его была короткая нагайка, а в другой шапка с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Он учтиво поклонился гостям и особенно почтительно фон-Ферзену.
— Браво, Гритлих, — воскликнул фон-Ферзен, — мы видели твою удаль. Ты достоин того, чтобы тебе носить шпоры.
Доннершварц не дал фон-Ферзену договорить, оттащил его в сторону и стал что-то нашептывать.
Бернгард дружески пожал руку Гритлиха и стал выхвалять его искусство, на что тот вежливо откланивался.
Вдруг фон-Ферзен жестом руки подозвал к себе юношу, пристально взглянул на него, погладил свою бороду и с усилием сказал:
— Гритлих, скоро у нас будет резня с земляками твоими.
— Очень сожалею, благородный господин мой, что соседи не живут мирно между сбою, — отвечал он выразительно.
Фон-Ферзен замолчал, видимо, не находя слов, но Доннершварц продолжал за него:
— Ты русский, следовательно должен убираться отсюда.
Гритлих с презрением взглянул на него, но не ответил ни слова.
— Слышишь ли, — продолжал Доннершварц, — господин твой приказывает тебе поскорей убираться из замка, пока рыцари не выбросили тебя из окна на копья.
— Как, разве вы нанялись говорить за него?.. В таком случае, я останусь глух и подожду, что скажет мне благородный господин мой, — твердым, ровным голосом отвечал Гритлих.
— К несчастью, это правда, — с дрожью в голосе произнес фон-Ферзен, — я люблю тебя, Гритлих, и ни за что бы не расстался с тобою, но все рыцари, защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.
