— Пироги[6] дали наши изъ второго взвода. Они тутъ рядомъ, — сказалъ Андрюша. — Тамъ, страсть, сколько пироговъ напекли хозяева да забрать съ собой не успѣли. Юноши, какъ голодные волки сразу набросились и по кускамъ расхватали цѣлый каравай, стремясь хоть немного и поскорѣе утолить мучительный голодъ. Черезъ широкое устье печи въ передней половинѣ хаты виднѣлось разгорѣвшееся пламя. Дрова весело потрескивали, выбрасывая мгновенно погасавшія искры. Началась стряпня. Отдѣленными кухмистерами, по опредѣлившимуся на походѣ обычаю, были Волошиновъ и Юрочка, Андрюша топилъ печку, Дукмасовъ, Матвѣевъ и Кастрюковъ сняли шинели и засучивъ рукава своихъ рваныхъ рубашекъ, ощипывали и разнимали на части зарѣзанныхъ утокъ и куръ, остальные таскали дрова и воду. Часа черезъ полтора — два все отдѣленіе, поперемѣнно обмывшись въ дворѣ студеной водой у колодца съ журавлемъ, насыщалось вкусной, жирной похлебкой изъ птицъ и яичницей съ саломъ, запивая молокомъ. — Ну и поѣли... Вотъ поѣли! Давно такъ не ѣли! — лѣнивымъ, пѣвучимъ голосомъ проговорилъ Кастрюковъ, у котораго отъ усталости и сытости падали и смежались отяжелѣвшія вѣки. Всѣ были такъ утомлены и сыты, что всякому было тяжело даже языкомъ пошевелить. Послѣ ужина партизаны, каждый подложивъ подъ голову патронный мѣшокъ и завернувшись въ свои шинели и полушубки, заснули мертвымъ сномъ на кроватяхъ, на скамьяхъ и на полу. Юрочка, Волошиновъ и Андрюша, захвативъ свои мѣшки и ружья, ушли на ночевку въ крытый сѣновалъ, такъ какъ въ натопленной хатѣ было душно и тѣсно. Ночь была тихая и свѣтлая. Половинчатая луна на чистомъ звѣздномъ небѣ повисла надъ самыми хуторскими крышами и обливала землю красноватымъ свѣтомъ. Нагрѣтая земля излучала теперь поглащенную за день теплоту; въ млѣющемъ покоѣ неподвижно стояли голыя деревья молодого вишневаго сада, черезъ который проходили юноши. Вечерняя суматоха съ ея шумомъ и гамомъ улеглась. На улицахъ ни души. Только въ дворахь лежали и стояли, пережевывая кормъ, усталыя добровольческія лошади, по временамъ шумно вздыхая и ударяя копытами объ упругую землю. Юноши едва передвигали ногами. — Хоть бы удалось поспать... не разбудили бы ночью по тревогѣ... — угасающимъ голосомъ промолвилъ Юрочка, ткнувшись лицомъ въ сѣно и мгновенно уснулъ, какъ убитый. Волошиновъ и Андрюша, повалившись на свое случайное мягкое ложе, по примѣру своего товарища тотчасъ же захрапѣли. Хуторъ спалъ. Воцарилась чуткая тишина. Только изрѣдка за околицей вдругъ прорѣжетъ эту торжественную тишину одиночный выстрѣлъ, протяжнымъ эхомъ зашумитъ, застонетъ и растеряется въ безбрежной степи. И опять тихо.
XXIV.
Выступленіе было назначено въ 6 часовъ утра. Но еще до разсвѣта за хуторомъ послышались гулкіе одиночные выстрѣлы. Къ разсвѣту бой разгорѣлся и одинъ за другимъ въ дѣло вступали пулеметы. Дежурные разбудили партизанъ при первыхъ выстрѣлахъ. Захвативъ ружья и сумки, они бѣгомъ бросились на дворъ, чтобы оттуда итти къ сборному пункту на площади передъ маленькой церковью. «Господи, да когда же удастся выспаться?» — съ горечью думалъ Юрочка, громаднымъ усиліемъ воли едва освободившись отъ сковывавшаго всѣ его наболѣвшіе члены сна и выскакивая вмѣстѣ съ своими соратниками изъ сарая на дворъ. Его сразу охватило свѣжимъ утреннимъ холодкомъ. Востокъ свѣтлѣлъ, а выше на небѣ одиноко и ярко блистала, точно только что омытая и разрумянившаяся утренняя звѣзда. Онъ взглянулъ на бѣлѣвшій востокъ, на прекрасную, лучистую звѣзду. Его потянуло къ жизни. «Когда же жить? Неужели, такъ все и будетъ эта война?» А въ звонкомъ утреннемъ воздухѣ совсѣмъ близко, внушительно, раскатисто и отчетливо строчилъ пулеметъ и все чаще и чаще бухали ружья. «Опять все тоже и тоже...» — съ тоской подумалъ Юрочка. Волошиновъ съ непроницаемо-серьезнымъ выраженіемъ на лицѣ построилъ свое отдѣленіе, скомандовалъ направо и, завернувъ его лѣвымъ плечомъ, скорымъ шагомъ повелъ со двора къ сборному пункту. На разсвѣтѣ партизаны уже вступили въ бой. На восходѣ солнца громадный добровольческій обозъ, повозка за повозкой перебирался по исправленному за ночь саперной командой коряжистому длинному мосту на противоположный берегъ рѣчки Пшеха. Утро было солнечное, теплое; небо синее съ кое гдѣ плывущими легкими облачками, похожими на бѣлый, густой, медленно расходящійся и тающій паръ. Рѣчка въ низкихъ, голыхъ, крутыхъ берегахъ, на которыхъ кое-гдѣ группами и въ одиночку торчали толстые, обрубленные отъ вѣтвей черные стволы кривыхъ, корявыхъ, дуплистыхъ вербъ, издали казавшихся усѣянными множествомъ шапокъ, бойко и быстро несла свои нѣжно-зеленыя прозрачныя воды. Сквозь эти, пронизанные сверху лучами солнца воды, съ берега виднѣлся каждый камешекъ на днѣ.
Оставшіяся позади хуторскія сѣрыя и бѣлыя саманныя[7] хаты сквозили въ частые просвѣты между левадой старыхъ вѣтвистыхъ вербъ съ безчисленными черными вороньими гнѣздами на ихъ голыхъ вершинахъ. Оголенныя за зиму деревья подъ дѣйствіемъ весенней теплоты уже брызнули безчислен-ными, еле зримыми листочками-пушинками и казались затканными млѣвшей на яркомъ, жгучемъ солнцѣ воздушно-прозрачной, зеленовато-сѣрой вуалью. Чувствовалось, что еще недѣлю-другую усердно поработаетъ волшебная ткачиха-весна, и все отъ корней и до верхушекъ будетъ окутано сплошной зеленой занавѣсью, и ни корявыхъ, черныхъ стволовъ, ни кривыхъ вѣтвей, ни вороньихъ гнѣздъ, ни строеній уже не увидитъ за ними глазъ. Со стороны оставленнаго на противоположномъ берегу хутора, среди частой ружейной дроби и строченія пулеметовъ внушительно и грозно раздался первый пушечный выстрѣлъ. Шрапнель жалобно, протяжно завыла въ воздухѣ и вдругъ па-афъ! со свистомъ и шипѣніемъ разорвалась высоко надъ хуторомъ.
Грязновато-сѣрый клубочекъ густого дыма сталъ медленно растекаться въ кристально-чистомъ воздухѣ, подъ широкимъ, синимь, уже разогрѣвшимся ласковымъ небомъ.
Снова изъ-за хутора донеслось грозящее внушительное бу-умъ, снова тоскливо, точно на кого-то жалуясь, запѣла въ воздухѣ шрапнель, снова трескъ разрыва и медленно расплывающійся и тающій клубочекъ дыма и пара.
За нимъ еще и еще выстрѣлы...
Генералъ Корниловъ, перейдя по мосту рѣчку, расположился съ своимъ штабомъ на противоположномъ берегу у самой воды въ покинутой землянкѣ сторожа.
Его небольшая, чрезвычайно тонкая, гибкая фигура въ сѣромъ, длинномъ полушубкѣ, при полномъ боевомъ вооруженіи, въ сѣрой папахѣ и высокихъ сапогахъ виднѣлась снаружи у самыхъ дверей землянки.
Ни тѣни тревоги или безпокойства незамѣтно было на его худомъ, желтоватомъ, рѣшительномъ лицѣ съ завалившимися щеками, съ выдавшимися скулами, съ длиннымъ разрѣзомъ черныхъ, холодныхъ, быстрыхъ глазъ, съ маленькой, черной, полусѣдой бородкой и тонкими, внизъ спускающимися усами.
Мимо него, сплошной неразрывающейся вереницей поспѣшно переходили по мосту повозки, всадники, пѣшеходы.
Прищуриваясь отъ яркаго солнца и приподнимая верхнюю губу настолько, что изъ-за нея сверкали бѣлые зубы, Корниловъ скользилъ взглядомъ по скрипящему, гремящему и гудящему отъ топота множества копытъ, человѣческихъ ногъ и стука колесъ мосту, внимательно осматриваясь по сторонамъ, свѣряясь съ картой, которую держалъ въ чрезвычайно блѣдной, маленькой, точеной рукѣ съ длинными, тонкими пальцами и отдавалъ штабнымъ офицерамъ какія-то приказанія.
Около Корнилова, заложивъ руки за спину, по-бычьи низко опустивъ голову, нервной, развалистой походкой на толстыхъ ногахъ прохаживался взадъ и впередъ на короткомъ разстояніи между шалашомъ и берегомъ грузный, съ моложавымъ, но оплывшимъ бритымъ лицомъ начальникъ штаба генералъ Романовскій.
Онъ былъ при шашкѣ, съ револьверомъ на боку его сѣрой, короткой шубейки и глубоко погруженный въ какія-то думы, казалось, не замѣчалъ происходящаго вокругъ него.
По приказанію командующаго всѣхъ мужчинъ изъ обоза, способныхъ двигаться, адъютанты останавливали по переходѣ черезъ мостъ у землянки и, раздавъ имъ запасныя винтовки съ патронами, партіями отправляли въ цѣпь.
Сѣдые, искалѣченные полковники, капитаны и штатскіе люди всякихъ ранговъ и положеній строились, какъ рядовые и шли въ бой.
Всѣ понимали, что сегодня положеніе арміи настолько трудное, какъ никогда прежде.
Большевистская артиллерія громила хутора и жидкія добровольческiя цѣпи не только съ фронта, но уже и съ тыла и съ обоихъ фланговъ.
Тысячи повозокъ добровольческаго обоза, нѣсколько часовъ переправлявшіяся черезъ рѣчку, плотнымъ, громаднымъ прямоугольникомъ сосредоточились въ обширной долинѣ между рѣкой съ одной стороны и длинной возвышенностью съ другой.
