Строки запрыгали перед глазами. Я с трудом улавливал мысль. Отец Залесского прозрачно намекал, что Ильин проявил внимание к Наде неспроста и что после этого я не могу объективно вести расследование.
Заканчивалось это пространное письмо подписью: «Персональный пенсионер, бывший член президиума областной коллегии адвокатов Г. С. Залесский».
Уже тогда, в Крылатом, когда Златовратский, корреспондент газеты, сказал, что автор прекрасно знает законы, я догадался, что это отец Валерия. И попытался представить, по каким путям шли сведения.
Сообщил в Одессу о приезде в Крылатое Нади и этой злополучной поездке в осеннюю непогоду, когда снесло мост, скорее всего Коломойцев. На допросе он сказал, что переписывается с Валерием.
Но зачем Залесскому-отцу понадобилось строчить жалобу на меня? Ведь он меня не знает, никогда и в глаза не видел.
Я вспомнил фразу Серафимы Карловны о том, как старики Залесские оберегали сына от «неравного» брака. Неужели адвокат-пенсионер хочет добиться прекращения дела подобным образом — очернить следователя? Не умно. Во всяком случае — не этично. Впрочем, судя по всему, родители Залесского мало думают о средствах, когда дело касается их единственного наследника…
Эдуард Алексеевич откинулся на спинку стула. И вопросительно посмотрел на меня. Я положил письмо перед ним на стол.
— Что вы скажете? — спросил он.
— На всех не угодишь, — стараясь быть спокойным, ответил я.
— Ну, насчёт того, следует или не следует вести расследование, мы как-нибудь обойдёмся без советчиков, — солидно сказал Эдуард Алексеевич, сделав упор на слове «мы». — А вот история с вашей знакомой… Действительно имела место?
— Во-первых, никакой истории не было. — Я выпалил это тоном выше, чем надо. Он недовольно поднял брови. — Она находилась в командировке на Алтае и заехала в Крылатое, кстати даже не зная, что меня там нет.
— Кто она?
— Жена, — сорвалась у меня невольная ложь, А с другой стороны, почему не жена? Близкий, любимый человек, по-настоящему любящий и болеющий за меня.
Эдуард Алексеевич пожал плечами:
— Жена… Жена. Это, конечно, меняет дело. — Он повертел в руках письмо Залесского, что-то соображая. — Выходит, женился? Надо было сразу так и сказать… Давно?
— Собственно, мы ещё не расписались… — Я почувствовал, что почва ускользает из-под моих ног. — Ей надо ещё развестись с мужем, с которым она фактически не живёт уже несколько лет. Ребёнок, сложности…
— Чикуров, Чикуров, — произнёс он со вздохом. — Мы же не дети. И если нас будут проверять, то ведь первонаперво обратятся к документам. И уж кому-кому, а нам следует свою жизнь и отношения оформлять, как полагается.
— Мы действительно не дети, — мрачно сказал я. — У взрослых встречаются обстоятельства, которые не разрубишь сразу, одним махом. А волшебные палочки существуют только в детских сказках…
— Я тебя понимаю, — кивнул Эдуард Алексеевич. Слава богу. Честное слово, поведи он себя дальше как бесчувственный чинуша, я не сдержался бы.
— И ещё. Что ты там не поделил с Кукуевым? Звоню в Барнаул, он, понимаешь, намекает, что ты, мол, воду в ступе толчёшь. Опять же твоя… — он сделал паузу, подбирая выражение, — Ну, словом, жена, в прокуратуру к ним заходила, интересовалась, где тебя найти… Видишь, как люди судят.
— Ну и черт с ними. На всех оглядываться…
— Ладно, будет. Не ерепенься. — Эдуард Алексеевич решительно поднялся, прошёлся от своего кресла до окна и обратно. Сел. — Сделаем так. Пока будет произведена эксгумация трупа и придёт заключение судмедэкспертизы, занимайтесь саратовским делом. В редакцию пошлём ответ. А объяснение напиши. По поводу твоей знакомой. Так надо.
Поднявшись к себе в кабинет, я целый час провозился с проклятой объяснительной запиской.
Как назвать Надю? Любовница, сожительница… Какие идиотские слова.
Невеста?.. Ничего себе, женишок под сорок лет и невестушка с сыном, которому через пять-шесть лет можно жениться. Почему нельзя просто написать-любимый, единственный человек на земле, с которым хочется все время быть вместе?
Один за одним летели в корзину скомканные листы.
Наконец я остановился на «гражданской жене», с которой «в скором времени вступлю в законный брак».
В этот вечер мне не хотелось говорить с Надей о неприятном. Мы не виделись целую вечность.
На ВДНХ в рыбный ресторанчик не поехали, как уславливались при расставании, потому что к вечеру резко похолодало, разыгралась настоящая метель. Такси нарасхват — пятница. И зашли поближе, в «Метрополь».
Признаюсь, когда мы бываем с ней в ресторане или кафе, мне вспоминается просторная кухня в домике на окраине Скопина, где всегда пахнет соленьями и яблоками, находящимися в подполе. Там собиралась за трапезой вся семья. Ели дружно, весело. Чаще всего — картошку, дымящуюся, густо залитую подсолнечным маслом, в общей миске, не думая о том, прилично это или нет.
Когда же я — в ресторане, особенно с Надей, то теряюсь, как надо есть рыбу или птицу. Когда следует орудовать вилкой и ножом, когда руками. А спросить стесняюсь. И ещё разные закуски. С нами просто беда. Для меня они
— второе. Потому что на первое у нас дома подавалось обязательно жидкое — щи, квас с овощами, редко рассольник. А тут пока напробуешься всяких холодных блюд, уж не знаешь, что за чем должно следовать.
Надя понимала толк в еде. И призналась, что любит вкусно поесть. Готовить она тоже любила. Но мне ни разу не пришлось отведать её стряпню. Дом.а у них я ещё не был.
Вс„ рестораны да кафе.
Меня изредка посещали совсем не рыцарские чувства!
походы в рестораны заметно таранили мой бюджет.
Спасало только то, что Надя так же мало пила, как и я…
Мы уселись за столик. Долго и нудно тянулась процедура выбора блюд, беседа с официантом, И вот — мы одни.
— Ты похудел, — сказала Надя,
— Скучал.
— И я скучала.
— Но не похудела.
— Я от этого полнею.
— Но я бы не сказал, чтобы очень…
— Платье такое. Стройнит.
— Не твой ли фасон?
— Что ты! Я свои модели не ношу.
— Пусть страдают другие…
— Пусть страдают. — Она положила руку на мою, Игорь, у тебя усталый вид.
— Ерунда.
— Нет, серьёзно. Неприятности?
— Да чепуха…
— У тебя, как у моего Кешки, все видно по глазам.
Разобьёт что-нибудь или брюки порвёт-я понимаю сразу.
А если двойку схватил — и говорить нечего.
Я всегда считал, что умею скрывать свои эмоции. Неужели заблуждался? Или просто она меня здорово чувствует… Наверное, так.
— Надюша, давай сегодня веселиться. Выставляю бутылку «Тетры».
— И я одну. Но с условием: ты мне расскажешь, какая у тебя печаль.
— Если будет желание.
Может быть, я все-таки и не завёл бы разговор о её необдуманном поступке, если бы она между жульеном и котлетой по-киевски вдруг не заявила:
— Славный этот парень, главный агроном совхоза. Как его, Ильюшин, что ли?
— Ильин, — поправил я, едва не подавившись.
— Ты, конечно, знаешь, как мы чуть не потонули?
— В общих чертах. — По-моему, у меня было очень мрачное выражение лица.
— Мало того, что он отвёз меня в Североозерск и устроил в гостиницу. Представляешь, настоящий джентльмен!
Вечером пригласил в кино. А на следующий день проводил до аэропорта. Ты, надеюсь, не ревнуешь?.
— Очень мило с его стороны,
— Неужели ревнуешь?
— Я не ревную.
— Говори! На тебе лица нет.
— Давай не будем об этом. Хотя бы сегодня,
— Отчего же? Я не хочу, чтобы ты сердился.
Ну что ж, придётся, видимо, объясниться. Как ни жаль первой встречи.
Я отставил тарелку:
— Надюша, пойми меня правильно…
— Я, кажется, всегда понимала тебя именно так.
В очень осторожных выражениях и тоне я поведал ей, что приезд в Крылатое и, самое главное, поездка и общение с Ильиным доставили мне неприятности по службе. Что я, когда веду расследование, да и вообще, должен быть вне всяких подозрений, а главный агроном проходит по делу пока что как свидетель, но кто знает…
Поняла Надя или нет, но растерялась, это точно.
— В общем, дура я, — вздохнула она. — Ничего не скажешь. Но почему ты меня раньше не предупредил?
— Мне казалось это само собой разумеющимся.
— Игорь, милый, а на работе очень плохо?
— Как тебе сказать. Не смертельно, конечно. Рассосётся потихонечку.
Чем больше мы об этом говорили, тем сильнее она расстраивалась. Вечер, о котором я мечтал во время длинных ночей в Крылатом и Вышегодске, все больше тускнел.
Утешить Надю было трудно. И я — спекулятивная натура человеческая! — решил обернуть создавшуюся ситуацию в свою пользу.
— Видишь ли, Надюша, — сказал я осторожно, — мы ведь не зарегистрированы ещё…
— Неужели людям обязательно нужны документы?
— Увы, милая. Теперь сама видишь, что я настаиваю на этом не просто так. Могут персональное дело за аморальность…
Надя вздохнула. Вопрос был затронут самый больной.
