кажется, искренне нравится моя реакция. — Римма Константинона? Не-е-е-т. Точно. Вы… то есть, ты, наверное, не так понял. Она даже имени моего не знает и называет меня только «Милочка.
— Говорю же, ты на особом счету. И, кажется, я начинаю понимать почему. — от этих слов, тело вновь ощущает потребность в изображении красного светофора.
И всё в этот день было прекрасно, пока мы не сели в самолёт.
Он не позволил мне притронуться к моему маленькому чемодану и сам уложил наши вещи, заранее достав из своей сумки ноутбук. Спросил, не желаю ли я место у окна и с улыбкой мне его уступил.
Затем двери салона закрылись, а стюардесса по имени Вита проверила не забыли ли мы пристегнуть ремни. Самолет, качнувшись, начал движение и из динамиков зазвучал веселый голос капитан Игоря Лосева.
— Не боишься летать? — участливо поинтересовался Георгий.
— Нет. Мы один раз летали с папой в Сочи.
— Хорошо. А я подумываю почитать отрывок, который ты направила. Вчера не успел.
Не знаю, заметил ли он быстрое исчезновение всякого цвета с моего лица или то, как быстро и с какой надеждой метнулись мои глаза в сторону выхода.
Ждать ответа на отправленный отрывок или целую книгу — это пытка.
А сидеть рядом с очень красивым сыном владелицы Эры, который вдруг перестал смотреть на тебя, как на чудовище, превратился из холодного камня в героя, вторгся в поцелуйные фантазии, и знать, совершенно точно знать, что он читает написанную тобой историю с эротическими сценами. И сцена там не одна(!) — пытка, обильно приправленная чёрным юмором.
Да я сгорю со стыда…
Па-ма-ги-те!
Игорь Лосев выпусти меня, пожалуйста.
Глава 23
Только начав читать историю, решаю задать вопрос Славе о герое и, повернув на неё глаза, понимаю, что писательница отчего-то соврала мне про легкость в отношении к полётам.
Лицо бледное, пальцы нервно отплясывают на подлокотнике чечетку, а глаза с испугом смотрят на мой ноутбук, ожидая оттуда монстра с щупальцами и клыками. Решение отложить чтение на потом приходит сразу. Правой рукой захлопываю крышку компьютера, а левой накрываю тревожную ладонь девушки. Она вмиг выдыхает, а затем делает глубокий расслабленный вдох, словно получила доступ к долгожданному кислороду — вот что значит мужская поддержка.
Я, конечно, всегда понимал, что довольно хорош собой, да и женским вниманием не был обделён. Но ее столь откровенная реакция на мое прикосновение, этот вздох облегчения, указывающий, что рядом со мной ей ничего не страшно… Да, нам с моим воодушевленным другом в штанах реакция более чем приятна. И, если бы я не начал менять своё мнение о Славе, то минут через пять недвусмысленно предложил бы последовать вдвоем в кабинку туалета. Разрядить организм и выветрить из него всякий страх, заменив куда-более приятными ощущениями…
Но в ее круглых глазах озерах, направленных на меня, порока меньше, чем в сообщениях, которые я получаю от Аниной преподавательницы по музыке.
— Все хорошо? — участливо обращаюсь к писательнице.
— Да. — смущённо кивает. Руку убрать не пытается.
— Если это поможет, то моя рука готова верно служить тебе на протяжении всего полёта. — не знаю, понимает ли она всю двусмысленность фразы, которую в неё вкладывает, прорвавшийся в громкоговоритель, член. Но краснеет и быстро кивает.
— Ты не против, я позже прочту твой отрывок?
— Нет! — к ней наконец возвращается цвет лица и краска маковыми мазками окрашивает нежные щеки. Взволнованно качает головой и ее безжизненно лежащая в моей руке ладонь оживает, робкие пальцы уверенно скрещиваются с моими. — Можешь вообще не читать.
— Нет, я обязательно прочту. — уверяю девушку. Не хочу, чтобы нервничала или думала, что я несерьёзно отнесусь к ее работе. — Только позже. Как только приедем в гостиницу.
Она снова стыдливо кивает, а я весь оставшийся путь пытаюсь отвлечь ее от мыслей о полёте. Расспрашиваю про семью, легко, избегая протокольных вопросов или подстрочных переводов, делюсь своими воспоминаниями из детства, позволяя ей почувствовать безопасность почвы, на которую приглашаю ступить и, когда ловлю в светлых глазах нить доверия, не тяну и не натягиваю, а только терпеливо выжидаю, и картина ее мира выстраивается сама, несмотря на ее деликатное маскирование мутных пятен.
Получается, мачеха и дочь с розовыми волосами появились в доме отца Славы не так уж и давно, но зато оперативно и технично сумели выселить не порочную протеже моей матери. Писательница, конечно, на мой вопрос о раздельном проживании уверенно говорит о страстном желании самостоятельности, и, скорее всего, сама себя в этом и убедила… Но я слышал их сердечный разговор с недо-сестрой.
Вряд ли отец в курсе всех деталей тёплых взаимоотношений, но где, бл***, его глаза. Я бы пинком под зад прогнал любую, будь она хоть обладательница бразильскогой крутизны, если бы на мою Анечку посмели косо посмотреть. Полетели бы в момент, как фанера над Парижем. С улюлюканьем.
Отчасти поэтому я не завожу ни с кем серьезных отношений. Если моя корова бывшая не смогла стать нормальной матерью, чего ожидать от чужого человека… Вот, пожалуйста, пример.
— Лучшая месть — это огромный успех. — цитирую Славе Френка Синатру и сам не замечаю, как начинаю нежно гладить ее руку. Она застенчиво смотрит на меня и тихо шепчет в ответ:
— Месть — это слабых душ наследство….
— В груди достойного ему не место. — заканчиваю я и незаметно наклоняюсь к писательнице, опуская взгляд на манящие губы. Её тёплая ладонь, как маяк, уверяющий — девушка не против…
И я тоже. Я сейчас собираюсь плюнуть на свои принципы с высоты облаков
_______________________
"Месть — это слабых душ наследство,
В груди достойного ему не место."
Карл Теодор Кернер
Глава 24
«С вами снова говорит капитан корабля, Игорь Лосев…» — раздается из динамиков голос капитана и швыряет в урну весь мой удачный наклон головы в сторону Славы, потому что не порочная протеже вдруг
