Фрост добрался до реки. Начинались знакомые места. Старый железный мост, рыжий от ржавчины, все еще нависал над водой, к востоку сгрудились серые, пожухлые здания покинутой деревни, а на запад от моста — вдоль реки — тянулась старая проселочная дорога.
Двадцать миль, прикинул Фрост, всего двадцать миль, и он дома. Хотя какой там дом — просто место, где когда-то бывал. Фрост свернул на дорогу; узкая колея почти сплошь заросла травой, по обочинам буйствовал кустарник, ветви цепляли корпус машины.
Ярдов через сто деревья кончились, уступив место небольшому лугу, который был когда-то кукурузным полем. За лугом вновь начинались заросли. Наподалеку, на вершине холма, среди разросшегося кустарника стояли два полуразрушенных дома.
А возле дороги раскинулся лагерь. Грязные, залатанные палатки были расположены кругом; от костров вились струйки голубого дыма. Три или четыре полуразбитых машины стояли чуть поодаль, рядом паслись какие-то животные. Лошади, наверное, подумал Фрост, хотя никогда в жизни не видел лошадей. И еще там были люди и собаки. Все обернулись в его сторону, и некоторые бросились ему наперерез с пронзительными ликующими воплями.
Фрост мигом понял, что наткнулся на лагерь Бродяг, на один из тех странных и опасных кланов, которые годами странствовали по необжитой земле; на людей, которые противились любым попыткам привязать их к общепринятой жизни. Их было очень немного, но на одну из этих банд он умудрился-таки напороться!
Фрост было притормозил, но тут же резко прибавил скорость, надеясь, что сумеет опередить людей.
На мгновение показалось, что он успевает, он уже обгонял вырвавшихся вперед, видел их орущие лица — бородатые, грязные рты, оскаленные в крике. Но…
Толпа врезалась в машину, как врезаются головой в забор. Машина подпрыгнула, сбилась с колеи и стала крениться на бок, два колеса, еще сохранившие сцепление с землей, волокли ее вперед, и тут толпа окончательно ее перевернула.
Машина рухнула на траву, проскользила по ней и замерла. Kто-то рывком открыл дверь и протянул руки, чтобы выдернуть Фроста наружу. Его выволокли и повалили на землю, потом поставили на ноги. Бродяги окружили его, но их лица были уже не злобными, а даже веселыми.
Стоявший в центре оборванец многозначительно подмигнул ему.
— Это так мило с вашей стороны — предоставить нам машину, — сообщил он. — Видит бог, мы так в ней нуждались! Старые уже едва передвигаются.
Фрост не отвечал. Он оглядывал собравшихся: все они безудержно хохотали. Здесь же болтались и дети, неуклюжие и грязные мальчишки, глупо таращившие на него глаза.
— Лошади — дело хорошее, — продолжал главный, — но с ними много возни. Милю едешь, две несешь, да и корми их все время. Нет, машинки — куда лучше.
Фрост, не зная как держаться, продолжал молчать. Понятно, что машины ему не видать как своих ушей, и с этим уж ничего не поделать. Пока что они радовались удаче и его оторопи, но скажи он что-нибудь не то, они моментально покажут зубы.
— Па! — закричал какой-то мальчишка. — Что это у него на лбу? Что за красный кружок?
Смех прекратился, и наступила тишина. Лица помрачнели.
— Изгнан! — закричал вожак. — Он — изгнанник!
Фрост повернулся и неожиданно метнулся в сторону. Схватившись за верх машины, он перемахнул через нее. Споткнулся, упал и увидел, что бродяги уже с двух сторон обегают машину. Ловушка! Впереди река, с флангов — эти люди. Они опять гоготали, только в смехе на этот раз звучала угроза, и он смахивал на истеричный вой гиен.
Мимо просвистели камни, он пригнулся, чтобы защитить голову, но один камень все же угодил в щеку, ударив так, что Фросту на миг показалось, будто отваливается голова. Все окуталось туманом, и он рухнул лицом вниз, не ощущая, как его хватают грязные руки, поднимают и куда-то несут. Он слышал только чей-то низкий голос, выделяющийся среди остальных.
— Погодите, ребята, — командовал тот, — еще не кидайте. Он пойдет ко дну, если мы не снимем с него ботинки!
— Конечно, — закричал другой, пронзительный голос, — надо дать ему шанс! Снимайте ботинки!
С Фроста стянули ботинки, он попытался что-то крикнуть, но смог лишь нечленораздельно прохрипеть.
— Штаны! Боже мой, ведь штаны утонут! — не унимался бас.
— Ребята, — вступил кто-то еще, — если он утонет, то нам его не вытащить!
Фрост сопротивлялся, но их было слишком много. Что он мог сделать? С него содрали и брюки, и пиджак, и рубашку, и все остальное.
Четверо схватили его за руки и за ноги, а в стороне кто-то принялся считать:
— Раз! Два!
Его раскачали и на счет «три» отпустили, и он, совершенно голый, взлетел над рекой и увидел, как навстречу ему падает вода.
Он рухнул плашмя, и вода обожгла его. Теряя сознание, он погрузился в холодную зеленую глубину, но собрался, вынырнул на поверхность и быстро заколотил руками и ногами — скорее инстинктивно, чем желая удержаться на плаву. Что-то толкнуло его, он попытался отпихнуть это от себя и оцарапал руку чем-то шершавым. Бревно. Он вцепился в него и поплыл, глядя назад и медленно приходя в себя.
Бродяги на берегу исполняли разудалый воинственный танец, орали что-то ему вслед, а один размахивал его брюками, словно скальпом.
29
Опять ночью крест повалился.
Огден Рассел сел и потер глаза, чтобы окончательно проснуться. Он смотрел на поваленный крест и думал, что это уже невыносимо. Пора, наверное, смириться. Он делал все, что мог, — подбирал на берегу куски дерева и подпирал его; нашел несколько валунов, потратив уйму сил и времени, и притащил их на отмель, чтобы привалить к основанию креста. Тщетно. Он копал яму за ямой, одна глубже другой, и старательно утрамбовывал песок…
Ничего не помогало.
Каждую ночь крест валился.
Или это знак? — подумал он. Ему дают понять, что пора оставить попытки, дорога к вере для него закрыта? Но, может быть, это только проверка — заслуживает ли он благодати?
Чем он плох? Где ошибается? Что делает не так?
Долгие часы он проводил на коленях, солнце превратило его кожу в шелушащийся лишай.
Он молился и стонал, и взывал к Богу, он охрип, а ноги его уже плохо сгибались. Изо дня в день он изгонял из себя все желания и потребности, и изгнал; все это должно было бы смягчить и каменное сердце.
Питался он лишь моллюсками и случайно пойманной рыбой, ягодами и водорослями, тело его ссохлось до костей и постоянно болело.
Но ничего не происходило.
Ни единого ободряющего признака.
Бог продолжал отвергать его.
Но и это еще не все беды. У него кончалось топливо. Он сжег два последних сосновых пня, которые обнаружил возле ивовых зарослей, на песчаном пляже. Он выкорчевал все корни, до которых мог добраться, и теперь все его запасы — обломок подобранной на берегу доски и сухой ивняк, толку от которого никакого — ветви моментально прогорали, почти не давая тепла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
