В делах, которые она считала своими кровными, она была и внимательна, и работоспособна. Одним из неоконченных дел Петра I было издание Библии на русском языке. Удивительное дело, но в домашнем обиходе в России ходила только Псалтирь польского происхождения «для чтения и пения во славу Бога». Священные тексты – то есть Библия, изданная на греческом или славянском языках, – и читались только в церкви. Вряд ли Петр в 1703 году помышлял о переводе Библии на русский разговорный язык, но помог случай. Переводом Библии на русский занимался известный пастор Эрнст Глюк, тот самый пастор, в доме которого Шереметьев заприметил красивую девушку, ставшую со временем императрицей Екатериной I. Глюк изучил русский, поскольку в Лифляндии жило много русских, особенно бежавших от притеснения староверов. Глюк перевел Новый Завет, но перевод погиб в 1703 году при взятии нашими войсками Мариенбурга. Пастор с семьей переехал в Москву, там, по поручению Петра, основал гимназию и опять стал переводить Библию на русский язык с подлинного текста. В 1705 году Глюк умер. Мы не знаем, завершил ли он свой труд или нет, бумаги его исчезли. Тогда же дело с переводом Библии на русский язык заглохло, Петру было не до этого.
Елизавета решила вернуть этот проект к жизни. В 1743 году по приезде в Москву Синод получил от нее такой приказ: «Понеже дело неправления Библии, к напечатанию оной вновь давно уже зачатое, и поныне не завершено, а нужда в том церковная и народная велика: того для сим нашим указом повелеваем, дабы св. Синода все члены в сию святую четыре десятиницу в направлении оной Библии к печатанию оной вновь трудились от получения сего нашего указа каждый день поутру и пополудни, кроме недельных дней, чтоб, ежели возможно, оное исправление окончить к празднику св. Пасхи…» Как мы видим, речь идет не о переводе, а о правке перевода Библии и подготовке его к печати. Но в 1744 году дело не сдвинулось с места. Амвросий Новгородский, который должен был заниматься правкой, попросил уволить его от этого по причине нездоровья, «потому что головой весьма немощен, а дело требует довольного рассуждения».
Елизавета согласилась на отсрочку, тогда голова ее была занята поиском невесты для наследника, но через год она вернулась к этой идее. В ноябре 1745 года Синод опять получил именной приказ издать в этом же году Библию для народного употребления, а если члены Синода не согласны, то пусть дадут письменное «мнение». Мнения были поданы, члены Синода были единодушны – Библию издавать рано, потому что исправление было давно, а без «заручения» тех справщиков «сомнительно есть, нет ли в ней каковой попорчки, чего ради оную без оговорения печати предать опасно». То есть «определили оную с печатью словенскою прочесть и исправить», но ни читать, ни исправлять никто не взялся, и дело заглохло.
Но Елизавета была настойчива. В 1747 году Синод определил вызвать из Киева двух иеромонахов, знающих греческий язык. Те иеромонахи стали исправлять Библию, но дело это было долгое и трудное, и 1 марта 1750 года Синод получил высочайший приказ: печатать без всякого отлагательства. Начали печатать. Библия вышла в свет в 1752 году. Соловьев С.М.: «23 февраля императрица указала публиковать из Сената по всей империи, что начавшаяся исправлением при жизни Петра Великого Библия ныне совсем уже окончена и напечатана, которую продавать велено без переплету по пяти рублей, и чтоб всякий, зная о том, более пяти рублей не платил, чтоб перекупщикам пресечь путь к повышению цены, ибо книг печатается и впредь будет печататься довольное число».
Выправленное и грамотно переведенное Евангелие от четырех авторов на русском языке было издано в России только в 1860 году, через два года опубликовали Деяния апостолов и Апокалипсис. Тогда же начали переводить на русский Ветхий Завет. Первая полная Библия на русском языке была издана в 1876 году.
Елизавета была верующим человеком, не показно религиозна, как Екатерина II, а истинно. XVIII век тоже был заражен вольтерьянством, но Елизавета не поддалась этому влиянию. Она постоянно посещала монастыри, постилась, соблюдала все праздники, часами стояла перед иконами, советовалась с Господом и святыми угодниками, как поступать в том или ином случае. Понятно, что она радела о чистоте православия, а слишком большая истовость в этом вопросе в многонациональной стране приводит иногда к серьезным неприятностям. Императрица очень оберегала вновь обращенных, но при этом многие мечети уничтожались, активно она боролась и со староверами. Действие всегда вызывает противодействие, среди старожилов опять появились случаи самосожжения. Кроме того, развелось большое количество сект, например, хлыстов, с которыми активно и часто жестоко боролись.
Богомолье императрицы часто превращалось в фарс, но она этого не замечала. У нее были свои искренние и чистые отношения с Богом. На богомолье ходят пешком, а до Троице-Сергиевой лавры от Москвы восемьдесят верст. Такое расстояние не пройдешь за один день, надо где-то ночевать. Постоялые дворы не подходят, там бедность, вонь и насекомые, а потому рубятся в неделю путевые царские дворцы, мебель везли с собой. Не успели подготовить деревянное жилье, разобьем в чистом поле шатры. Во время охоты Петра II обычай этот прочно вошел в обиход царского двора. На богомолье с царицей идет целый штат – тут и статс-дамы, и фрейлины, иногда и министры с женами, тут же слуги, повара и прочие. Застолья в поле широкие, народу много, весело! Иногда на такие путешествия уходило все лето. Понятно, что в этой круговерти заниматься государственными делами нет ни охоты, ни возможности.
Она по-своему любила искусство, впрочем, его каждый любит по-своему. Музыка играла очень большую роль в ее жизни – здесь и церковное пение, и опера, и, конечно, народные малороссийские и русские мелодии, с этого началась ее любовь к Разумовскому. Читать не читала, привычки такой с детства не было, но любила театр, ей важны были тексты, которые доносили до нее актеры. Она любила красивую одежду. Это была ее эстетика, ее отношение к миру.
Теперь о любви к нарядам. Сочиняя наряды себе и другим, разбирая украшения и драгоценные ткани, она находила в этом такую радость, ощущала такую полноту жизни, которую иным испытать не дано. Это был ее художественный поиск, ее потребность. Юдашкин в юбке, при этом не заикающийся, мелкого роста мужчина, а русская красавица со всей полнотой власти. Вот и результат. Она могла жить только так, а не иначе.
Если бы не было в этой заботе о собственной красоте привкуса скандала, то об излишествах императрицы в платьях, чулках и башмаках никто бы и не вспомнил. Вот цифры: во время пожара в московском дворце там сгорело четыре тысячи платьев, после смерти Елизаветы осталось пятнадцать тысяч платьев, тысяча пар обуви, а еще более сотни кусков французских тканей. В чем в чем, а в модах она разбиралась. В порт приходил корабль из Франции. Об этом ей сообщали первой. Она сразу направляла своих людей на борт судна, чтобы ткани или косметика, если таковые имелись, не успели попасть прежде к госпожам Румянцевой или Нарышкиной, или, не приведи Господь, в модную лавку, в распродажу.
Валишевский пишет, что в 1760 году, то есть за год до ее смерти, посланник Бехтеев в Париже, направленный туда для возобновления дипломатических отношений между нашими странами, был еще всерьез озабочен тем, чтобы привести в Петербург модные шелковые чулки для императрицы. А ведь это было за год до ее смерти! Правда, Елизавете было всего 52 года, мы сейчас это называем деликатно «бальзаковский возраст» (у Бальзака, правда, фигурировала цифра тридцать), а в XVIII веке это был возраст старости. Екатерина в «Записках» называет императрицу этого периода – колода! Понятно, что для молодой женщины интерес старухи к чулкам кажется смешным.
Но я на стороне Елизаветы. Одна моя приятельница, тоже красавица, на каком-то возрастном этапе вдруг сказала грустно: «Знаешь, меня перестали “видеть” в метро». То есть раньше она все время ловила восхищенные взгляды, а потом вдруг словно исчезла, смешалась с безликой толпой. Елизавета не могла этого допустить. Ее, конечно, всегда «видели», она была императрица, но видеть можно по-разному. Ей важно было ловить не только льстивые и подобострастные взгляды, а восхищенные, удивленные, восторженные. Это вообще свойство красивых женщин, и никуда от этого не деться.
Екатерина II пишет: «…опыт научил меня быть настороже относительно того, что высказывала государыня в гневе». А в гневе Елизавета могла вести себя совершенно непотребно. Здесь и ругань, как в портовом кабачке, и рукоприкладство; правда, отходила быстро. Я уже рассказала о случае с Лопухиной на балу. Такая же история приключилась раньше с княжнами Нарышкиными, только на этот раз не роза была в волосах, а бант, который императрица вырвала вместе с прядью волос.
С фрейлинами Елизавета была строга. Из «Записок» Екатерины мы знаем о каверзном случае, когда все фрейлины ее величества вдруг предстали перед публикой в иссиня-черных париках. Объяснялось все просто. Накануне бала в Петергофе парикмахер Елизаветы покрасил ей волосы, но перетемнил, подкачала французская краска. Императрица признавала только светлый цвет и потому страшно разгневалась. Парикмахер стал колдовать с волосами, но все испортил, они еще больше потемнели. Тогда появилась идея с черными париками – пусть у всех будут темные головы! А где найти такую уйму пристойных париков? В ход пошли старые, косматые и нечесаные, даже детские. Если парик не налезал на голову, несчастную фрейлину стригли наголо. Об этой истории в Петербурге долго судачили.
