– Что он успел сообщить вам?
– Немногое. Мари-Анжелин дю План-Крепен жива, и она где-то здесь.
– Здесь? Это что-то странное... Как-то туманно. Соважоль никогда не говорил туманно.
– Он был на пороге смерти, разве этой причины недостаточно? – возразил Альдо, которого задел обвиняющий тон комиссара, в котором он привык видеть друга.
– Вы можете точно повторить то, что он сказал?
– Мль План... Машен, она... здесь. Жива. Она была... Это были его последние слова. Больше добавить нечего...
– Вы уверены, что ничего не забыли?
– Я пока не глух, не страдаю маразмом, так что передаю информацию точно. К тому же я был там не один.
– Хорошо, мы еще поговорим об этом. А теперь – в больницу.
– Без меня, – вскинулся Морозини. – Вы мне не верите, и мне вовсе не хочется, чтобы это недоверие было мне оказано при более широкой публике. К тому же сейчас у меня есть другие дела.
– Какие?
– Мы поговорим об этом позже, – Альдо направился к машине, а за ним последовал обеспокоенный Адальбер.
– Тебе не кажется, что ты слишком резок? У него же горе! Ты что, не понимаешь?
– Нисколько не сомневаюсь, но горе – не основание делать из меня виноватого. Не я убил Соважоля. И не ты тоже!
– Согласен. И что ты собираешься делать?
– Осуществить идею, которая пришла мне в голову. У тебя случайно нет фотографии План-Крепен?
Адальбер невольно фыркнул.
– Я люблю План-Крепен, но носить ее фото на сердце, как ты носишь фотографию Лизы с детишками, прости! Впрочем, нет, погоди! Я забыл!
Адальбер достал из внутреннего кармана бумажник, конечно, менее элегантный, чем у Морозини, но зато более пухлый, потому что в нем лежало множество всякой всячины. Порывшись, он торжественно достал фотографию: перед отелем "Олд Катаркат Ассуан" улыбается довольная троица (и четвертый – счастливый ослик) – госпожа де Соммьер, Мари-Анжелин и юный Ибрагим, который очень привязался к старой деве и открыл ей неведомый Египет, что ютится на окраинах пустыни. Адальбер протянул фотографию Альдо.
– Держи! Ты видишь, моя мания возить с собой всякий хлам, как ты его называешь, имеет положительные стороны. Мари-Анжелин тут вполне узнаваема, так что мы сможем реализовать твою идею.
– Мне кажется, я тебе еще не сказал, в чем именно состоит моя идея. Она же только мелькнула у меня в голове и...
– Ты хочешь предложить вознаграждение тому, кто найдет План-Крепен. Так?
– Совершенно справедливо. А теперь возвращаемся в жандармерию и ждем Вердо, – заключил Альдо и уселся в машину.
Но Адальбер не спешил занять место за рулем. Он явно колебался.
– Вердо ничего не будет делать без разрешения супрефекта. И потом, я думаю, ты ведь не собираешься объявлять войну Ланглуа? После стольких лет... скажем так, сотрудничества, которое переросло в дружбу, ты же не собираешься повернуться к нему спиной?
– Можешь не волноваться! Я готов принять его в свои объятья, похлопывать по плечу и всячески утешать, но и наше дело нужно сделать.
– Ладно. Поехали в жандармерию. Ланглуа, конечно, будет обедать в супрефектуре, но в жандармерию зайдет непременно. А мы тем временем переговорим с Вердо.
Жандарм, регулирующий движение, остановил их машину.
– Куда это вы так мчитесь?
– К вашему начальству. Хотим повидать капитана. Мы с ним вместе работаем.
– Хорошо, проезжайте.
Жандарм дал свисток, открыв их автомобилю зеленую улицу, так что они вмиг домчались до центра. Вердо тоже принял их сразу. К немалому удивлению друзей, суровый капитан, который, топорща усы, добавлял себе суровости, на этот раз был преисполнен благожелательности и едва ли не улыбался:
– Рад видеть. Огорчен, если заставил ждать. С чем пришли?
– Если вы одобрите мое предложение, то я хотел бы назначить вознаграждение тому, кто доставит нам сведения или саму мадемуазель дю План-Крепен.
– Дю План... что?
– Крепен. Она вовсе не иностранка. Святой Крепен – покровитель сапожников. А сама мадемуазель моя родственница.
– И сколько вы думаете предложить?
– Десять тысяч, если она жива, и тысячу в противоположном случае.
– Черт побери! А вы щедрый человек!
– Она стоит много больше. Мы очень ее любим.
– Охотно верю. А это правда, что вы князь?
– Не стоит об этом! Никогда не поверю, что вас интересуют подобные глупости. Я им родился и ничего не могу с этим поделать.
Вердо неожиданно улыбнулся широкой улыбкой.
– Но это должно привлекать к вам... скажем так, симпатию?
– Или крайнюю антипатию, – счел нужным добавить Адальбер.
– Должен вам сказать, что жена супрефекта крайне огорчена, что вы не были у нее на обеде. Она с удовольствием обменяла бы все Министерство внутренних дел, президента республики и даже папского легата – а она женщина очень набожная – на вас одного! А вы кто такой? – спросил капитан, скосив глаза на Адальбера. – Герцог или маркиз?
– Всего-навсего археолог, – проворчал Адальбер, впрочем, очень довольный, что не увенчан не столь значительным титулом барона.
– Ладно, ладно, – прочувствованно произнес Вердо. – Я и так все понимаю. Проходите ко мне в кабинет, – и он распахнул перед своими гостями дверь. – Мы провернем это дельце без волокиты. Фотография у вас есть?
Адальбер достал драгоценный кусочек картона. Капитан внимательно рассмотрел фотографию.
– А кто эта пожилая дама?
Необходимые сведедения дал Адальбер:
– Маркиза де Соммьер, тетя Морозини и... В какой-то степени моя. Как раз у нее и живет мадемуазель дю План-Крепен...
– Они что, живут в Африке?
– Нет, в Париже. Их сфотографировали, когда они путешествовали по Египту, и я нахожу фотографию очень удачной. Особенно хорошо получилась мадемуазель, которую мы ищем.
– Отлично! Сейчас вызову нашего городского фотографа. У малого тоже талант, поверьте!
Чего-чего, а властности у капитана хватало, но он умело умерял ее, когда имел дело не со своими непосредственными подчиненными. Фотограф пришел очень быстро и пообещал, что объявления будут готовы сразу после полудня. После чего бывших журналистов попросили вымыть руки и сесть за стол. Капитан Вердо имел честь пригласить их разделить свою трапезу.
– Сами убедитесь, – пообещал он, – хоть "Почтовая" и отличнейшая гостиница, но по части стряпни никто в нашем городе не сравнится с мадам Югетт Вердо!
И он оказался прав!
Гостей ублажили копченой ветчиной из О-Ду, нарезанной тончайшими ломтиками, огузком телятины, нежным, как масло, с крутонами и сморчками в сметане – сушеными, конечно, но приготовленными великолепно, – а затем жидким сыром "Морбье", окруженным хрусткими листиками салата. На десерт был меренговый торт с черникой, а затем кофе, который взыскательный Морозини нашел безупречным. Они как раз принялись за вторую чашку, когда в кабинет пожаловали Ланглуа, Дюрталь, супрефект и... фотограф с объявлениями. В первый момент Ланглуа с недоумением взглянул на листки с портретом Мари-Анжелин, но сумма вознаграждения все ему разъяснила.
