В ожидании ответа от Лиан я то и дело поглядывал на своего соседа. Внезапно мне послышалось, как кто-то произнес мое имя. В тот момент, кажется, все бы отдал, лишь бы остаться никем не замеченным зрителем, где-нибудь в самом последнем ряду партера! Увы, этому желанию не суждено было сбыться. Выступить мне все-таки пришлось…
Погруженный в тяжкие раздумья, я не сразу понял, к чему клонит высокий, смуглый мужчина, густой зычный бас которого доносился из глубины партера. "Интересно, о чем же он все-таки говорит? — с тревогой подумал я. — Неровен час, придется отвечать на вопросы, которых даже не слышал". К счастью, все обошлось благополучно: оратор достаточно четко сформулировал свою мысль.
— Пользуясь случаем, — заявил он, — прежде всего свидетельствую свое уважение высокочтимому профессору Бирмингу. Мне и моим товарищам хотелось бы узнать, что делается для скорейшего освобождения Нилла Керсена и студентов университета, брошенных за решетку? Вот мы здесь разглагольствуем об искусстве, о высоком призвании артиста, а тем временем наши друзья томятся в тюремных застенках. Ясно, средства у нас весьма ограниченны, но тем более надо использовать все возможности. Вот я и пришел за этим. К тому же мы не знаем, в каких рамках следует вести борьбу, к каким методам прибегать? Я прочел обращение, подписанное выдающимися прогрессивными деятелями культуры, которые призывают к терпимости и взаимопониманию во имя гуманности. Это. замечательный-документ! Но что делать тем, у кого куда более скромные возможности? Вот мы у себя на предприятии, где из нас выжимают все соки, провели получасовую предупредительную забастовку. Правда, некоторые рабочие бастовать не соглашались. Опасаются, как бы репродуцированные люди, чего доброго, не заменили их на рабочих местах. Все же большинство — люди сознательные. Они справедливо рассудили, что в такой момент думать только о себе нельзя…
Краткое выступление посланца рабочих было встречено возгласами одобрения и дружными аплодисментами зала. Едва стихли рукоплескания, как председатель объявила, что слово предоставляется профессору Бирмингу.
Я встал. Право же, мне вовсе не хочется задним числом изображать себя героем, откровенно говоря, в тот момент я проклинал себя за опрометчивый приход в театр! Но отступать было поздно — приходилось расплачиваться за собственное безрассудство.
По обыкновению, прежде чем начать, я внимательно оглядел аудиторию. Мой взгляд упал на Дотти Скотт. Она сидела в ложе, вся устремившись вперед, ее лучистые глаза, с надеждой устремленные на меня, сияли словно звездочки. "Ну, ну, старина, сделай все, что можешь, только не зарывайся!" — подбадривал я самого себя.
Мне показалось, что слушатели были несколько разочарованы. По-видимому, они надеялись услышать более глубокий анализ событий, более обстоятельные разъяснения и указания. Но мне, пожалуй, не в чем упрекнуть себя. Вначале, грешным делом, я было подумал: "Ну вот, наконец-то поставлю все точки над "i", расскажу обо всем и начистоту объявлю, что есть два Бирминга, причем тот, кого они считают своим идейным вождем и властителем дум, вовсе не я, а мой теледвойник, и я не разделяю его взглядов". Но я сразу же отказался от этой мысли. То ли из-за боязни, как бы такой финал не вызвал у публики окончательного разочарования, то ли просто струсил…
В критический момент человеческий мозг работает с лихорадочной быстротой, и те считанные секунды, в течение которых я находился в нерешительности, только мне одному показались мучительно долгими.
Вероятно, я слишком строгий себе судья, так как вопреки ожиданиям мое выступление встретило бурное одобрение присутствующих. Но, боюсь, этим успехом я обязан лишь своему теледвойнику. Воображение публики дополняло мои слова теми идеями, которые он успел высказать ранее на различных собраниях и митингах и о которых я сам знал только из газет.
Итак, вернемся все-таки к выступлению. Поначалу я намеревался коснуться лишь судьбы Нилла Керсена и совершенно не затрагивать принципиальные идеологические вопросы. Однако это мне не удалось.
— Нилл Керсен мне хорошо известен как способный и скромный молодой ученый, — так начал я. И, сказав еще несколько слов о его достоинствах и положительных чертах, продолжал: — Я неоднократно подчеркивал, что превыше всего дорожу свободой личности и считаю неотъемлемым правом каждого иметь собственные убеждения…
На какое-то мгновение я запнулся, спохватившись, что невольно сам переступил границы дозволенного. Пытаясь как-то выпутаться, я пустился в дальнейшие рассуждения, чем только усугубил и без того запутанное положение.
— …Поэтому теперь мне хотелось бы сказать не столько об убеждениях Нилла Керсена, сколько вот о чем: мне кажется, свободу одной личности нельзя отстоять за счет того, чтобы упрятать за решетку другую.
Эта фраза показалась мне недостаточно убедительной, и я поспешил добавить:
— За решетку следует упрятать убийц и грабителей!
Очевидно, эти слова слушатели истолковали по-своему, так как они разразились громом аплодисментов.
Я продолжал:
— В тюрьму надо сажать тех, кто стремится достичь благополучия, преуспеть за счет других. Повторяю, я не верю, будто личную свободу одного человека можно обеспечить ущемлением свободы других людей.
С этими словами я направился на свое место под овации всего зала и, усевшись за стол президиума, вытер платком вспотевший лоб. Только заметив в глубине зала смуглого рабочего, выступавшего до меня, я вспомнил, что так и не ответил на его вопрос о методах дальнейшей борьбы. Но я почувствовал себя опустошенным и обессиленным, словно после только что перенесенной изнурительной болезни, и мечтал единственно о том, чтобы рядом сидела Лиан.
Должно быть, директор театра испытывал неловкость, так как я поминутно бросал в его сторону нетерпеливые взгляды, словно он сам вместо Лиан мог написать ответную записку. Виновато поглядывая на меня и даже будто став меньше ростом, он всем своим видом как бы говорил: "Ну что поделать?" Как же он просиял, как многозначительно взглянул на меня в ожидании похвалы — дескать, не зря старался? — когда пододвинул ко мне конверт с противоположного конца стола! На конверте довольно большого размера (помню, я еще удивился, где это Лиан сумела раздобыть конверт, не сходя со сцены) крупными печатными буквами значилось: "Профессору Бирмингу, лично. Совершенно конфиденциально!"
Вместо ожидаемой записки Лиан в конверте оказались две газетные вырезки из вечерних газет.
Микланс Трибюн
ДВА БИРМИНГА! КТО ЖЕ НАСТОЯЩИЙ? ЗАГАДКА СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ!
Сегодня около восьми вечера очевидцы видели одного и того же человека одновременно в двух противоположных концах города. Этим человеком оказался профессор Бирминг!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
