Филипп прислонился к дверному косяку, загородив собой весь дверной проем и лишив Элайзу возможности к бегству. Руки он скрестил на груди, его лицо было каменным и безучастным.
Остальная часть песни? Да она дара речи лишилась, что уж говорить о пении! Элайза подняла в руке скалку, как Посейдон поднимает свой трезубец.
– Лорд Ла Вей… – едва слышно проговорила она. – Я…
Она – что?
– Да, это действительно мое имя. И как удобно, что с ним рифмуется так много слов.
Так оно и есть – это очень удобно, только Элайза не была расположена соглашаться с его словами прямо сейчас.
Она кивнула.
Боже, зачем она это сделала? Ее лицо словно огнем опалило.
Его лицо было как-то странно напряжено, как будто он что-то скрывал.
– Вам не составит труда опустить ваше оружие, миссис Фонтейн?
– Мое оружие… О! – Элайза осторожно и беззвучно положила скалку на стол. Поскольку ей было нужно куда-то девать руки, она крепко сжала их и повернулась лицом к ла Вею.
– Вот что меня тревожит, – серьезным тоном проговорил принц. Ее сердце сорвалось и долго-долго падало. – Видите ли, я – человек многогранный, миссис Фонтейн. Вы хорошо подметили мои воинственные качества, но у меня есть и другие. К примеру, вы не использовали слово «очарование», которое так чудесно рифмуется со словом «касание».
Элайза застыла.
А потом ее охватил восторг и она рискнула:
– Не говоря уже о словах «причина для тревоги».
Ла Вей задумчиво посмотрел на нее, и было что-то в этом взгляде, отчего у нее возникло чувство, будто по ее спине провели пальцем.
– Это про меня? – вкрадчиво спросил он.
Боже, да! Но только не так, как он думает.
Жар пополз вверх по ее шее.
– Вы так чудесно поете, – неожиданно заявил принц.
Теперь она уже была уверена, что он поддразнивает ее.
Ла Вей улыбнулся. Медленно, чтобы она смогла оценить его улыбку, а улыбка – обвить сердце Элайзы, остановить ее дыхание. Его улыбка – порочная, восхитительная – наполняла собой пространство, делала его лет на десять моложе. Его красота причиняла боль, но боль чудесную. А его улыбка казалась благословением.
Элайзе пришло в голову, что на свете едва ли найдется много вещей, которые помешали бы ей зарабатывать улыбки такого рода.
– Вы такой милый, когда улыбаетесь… – Святой Господь! Она не хотела произносить этого вслух.
И что того хуже, в ее голосе прозвучали скептические нотки.
Элайза поспешно зажала рот рукой, словно могла затолкнуть свои слова обратно.
Ла Вей засмеялся.
Вот что он пытался подавить – безудержный смех, такой же чудесный, как солнце после бури. Его смех звучал так свободно, так естественно. И это, решила Элайза, было больше всего необходимо дому, чтобы очистить углы и освежить воздух. Много такого смеха. Даже если он смеется над ней.
– И я уже давно этого не делал, – весело пропел Ла Вей своим баритоном.
Элайза от удивления открыла рот, а потом тоже рассмеялась и хлопнула в ладоши, отчего в воздух поднялось облако муки. Элайза закашлялась, но все же успела заметить, что Ла Вей смеется снова и смех его перешел в счастливый вздох, а потом он замотал головой, как будто она стала для него бесконечным источником веселья.
– Я попрошу вас прислать наверх яблочные пироги и чай из ивовой коры, когда закончите стряпню, миссис Фонтейн, – заявил принц. – Дело мое может подождать. О, да у вас мука на… Он обвел в воздухе указательным пальцем ее левую грудь.
Порочный, порочный мужчина!
А потом Ла Вей вышел, напевая:
О, лучше вам не вставать на путиМогущественного лорда Филиппа ла Вея.
– Думаю, тут лучше использовать слово «могущественный», не так ли, миссис Фонтейн? – бросил он через плечо и продолжил:
Он съест яблочный пирог, а то и два,Прежде чем проткнет вас шпагой!
Элайзе показалось, что она увидела, как он сделал выпад рукой, будто в ней действительно была шпага.
Да уж, чай из ивовой коры явно помогает.
Глядя, как принц уходит, Элайза отгоняла от себя подозрение – чудесное, лишающее ее присутствия духа подозрение, что единственной причиной, заставившей его спуститься вниз и зайти в кухню, было желание… увидеть ее. Просто увидеть ее.
Несколько мгновений она стояла не двигаясь и смотрела ему вслед. Элайза знала, что многие младшие слуги в больших домах довольно часто даже не видят своих хозяев, до такой степени отделены друг от друга миры, в которых они живут, пусть и под одной крышей. А владельцы этих домов не знают имен младших слуг, не встречают и не замечают их. Большинство владельцев богатых особняков имеют дело только с дворецким или с управляющим.
Считается, что слуги должны быть молчаливыми, скромными и послушными.
Если лорд Ла Вей оценивает ее именно по этим качествам, то она уже проиграла.
Элайза тряхнула головой. «Что за отвратительная ерунда, – твердо сказала она себе. – Он спустился в кухню, потому что может это сделать. Ты восстановила его способность двигаться с помощью чая из ивовой коры, так что отныне он может оказаться где угодно, когда ты этого совсем не ждешь, просто для того, чтобы ты все время была начеку».
Элайза вспомнила о возможной конфронтации со слугами. Вот придут они и скажут, готовы ли остаться в доме. Эта мысль, как ни странно, улучшила ее настроение. Она же сказала им, что любой вызов ее веселит.
А ожидание встречи с Джеком через час отбросило все остальные заботы на второй план. Никто, даже привлекательный лорд Ла Вей, не остановит мать, настроенную позаботиться о своем сыне.
Элайза стояла у кухонной двери, глядя на холмы, раскинувшиеся между домом принца и жилищем викария. Ее сердце подскочило от радости, когда две фигурки – одна маленькая и, как всегда, бегущая, другая повыше, несущаяся за первой и размахивающая руками в тщетной попытке поймать первую, чтобы придержать ее, – попали в ее поле зрения.
– Мама!
– Добрый вечер, Джек, моя любовь!
Джек с разбегу уткнулся лицом ей в живот и, смеясь, обхватил ее руками.
– Ух! – Джек рассмеялся еще сильнее. – Мама, у нас есть для тебя кое-что!
Шеймус, тяжело дыша, подошел к ним, остановился и поклонился, а затем, прижав руку к сердцу, пропел:
Розы красные,Фиалки редкие,Миссис Фонтейн будет великолепно выглядетьС этими цветами в волосах,Но у нас есть только лилии – и вот они.
Шеймус и Джек показали ей цветы. Конечно же, это были лилии. Элайза со смехом взяла их и сделала книксен.
Лилия Джека была более помятой, чем лилия Шеймуса, который – благослови Господь его переменчивое сердце повесы – был словно бальзам на ее душу после лорда ла Вея. Шеймус не очаровывал ее, не приводил в ярость, не рвал ей нервы, как ветер срывает пожелтевшие листья, не занимал ее мысли в течение всего дня. Но он подольщался к Элайзе, и ей было легко смотреть на него.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
