— Здравствуйте, — остановившись у дверей, поздоровался он.
— Здорово, барин, коли не шутишь, — угрюмо отозвался молодой мужик.
Он, как раз, подкладывал в печурку дрова. Из-за занавески выглянула женщина и, без всякого стеснения, в упор стала изучать пришедшего.
— Я к вам поговорить пришёл.
— Много вас тут шастает, — неласково отозвался мужик. — Не нужна нам ваша революция.
— Так, она и мне, как зайцу курево, — насмешливо хмыкнул опер. — Я хозяин прииска.
— А ты, часом, не врёшь? — с сомнением протянула баба.
— Зачем мне врать? — удивился Стас. — Чтобы матюков от вас наслушаться? Тоже мне, счастье!
На их разговор из полутьмы барака стали появляться новые лица. Такими уж измождёнными они, определённо, не выглядели. Но лица у всех безрадостные, потухшие какие-то.
— Ты, правда, начальник? — спросил низкорослый мужичок, зырянин, судя по выговору.
— Правда.
— А мне энтот коин[37] говорил, что Столыпин у нас начальник, — не унимался мужичок. — Видал я его, лабутной[38] такой. Не ты это.
— Какой ещё коин? — удивился Стас. — А со Столыпиным на паях мы.
— Коин — это волк по-зырянски. Федотыча он так кличет. Волк и есть.
Это ответил крепкий мужик вида самого уголовного. Стас, едва на него взглянул, сразу определил — варнак. Ничем разумным и никакой наукой это не объяснить, но мент и уголовник определяют друг друга с первого взгляда. Судя по «добрым» глазам каторжанина, тот тоже с ходу определил истинную сущность собеседника.
— Ладно, мужики, всё это не к делу. Какие жалобы? Давайте по-порядку.
С таким же успехом он мог попросить горный обвал кидать по одному камешку. Жалобы хлынули, как из рога изобилия. Кое-что он уже знал от мастеров, кое-что слышал впервые. Например, что Егорка требовал от мальчишек возить его на спине с работы и на работу. Да, много чего ещё.
— Так, стоп! — поднял он руки. — Вы так до вечера орать будете, я всё одно, ничего не разберу. Давайте так — обсудите тут меж собой всё, как следует, каждый барак своего выборного определит, вот пусть они и придут ко мне в контору. Постепенно все стихли.
— Вот, так, — усмехнулся Стас. — Нам надо, чтобы прииск работал. С прошениями тоже лишнего не загибайте, я вам не добрая фея. Будете пахать, как волки, буду платить.
Пирожных к чаю не сулю, но мастеров прижму, чтобы лишнего себе не позволяли. В общем, жду.
Слова о пирожных были встречены смешками. Но, в целом, обстановка разрядилась. Развернувшись, Стас толкнул дверь и вышел в темноту. Пока он разговаривал в бараке, снаружи вовсю разгулялся хиус[39], нахально задувал под пальто и сёк лицо мелким, колючим снегом. Прикрывая лицо воротником пальто, Стас зашагал в контору, однако, не пройдя и десятка шагов, почувствовал, что кто-то идёт следом. Он насторожился. Край-то здесь, действительно, варначий, не зря его «подмосковной Сибирью» кличут. Стас прибавил шагу и, завернув за угол барака, мимо которого проходил, встал в тень.
Шаги приблизились почти вплотную, затем остановились.
— Эй, хозяин, слышь, как тебя?
Стас узнал голос варнака. Матёрый, сучара, не клюнул. Он спокойно вышел из-за угла.
— Чего крадёшься, как тать в ночи?
Лица каторжанина видно не было. Освещения тут никакого, а луна уже на ущербе, ночи тёмные.
— А ты уже испужался?
Голос сочился ехидством.
— Бережёного Бог бережёт, небережёного конвой стережёт.
— Может, оно и верно, — хмыкнул уголовник.
— Чего хотел? — сухо спросил Стас.
— Дык, валенки у тебя купить хотел. Только, чтобы ношенные, а то у меня мозоли больно нежные.
«Здравствуй, Марья, я твой Яков! — пронеслось в голове Стаса. — А Барон-то слов на ветер не бросает».
— Сроду валенками не торговал, — отозвался он, как было условлено. — Только кавказскими папахами.
— Привет тебе от Барона.
— Да я уж понял, что не от кайзера Вильгельма, — хмыкнул опер. — Что про этот кипеш сказать можешь? Чует моё сердце, не обошлось тут без керосина[40] со стороны.
— Верно сечёшь. Есть у здешнего инженера помощник, типа маркшейдера, французик. Кручёный ферт, по-русски шарит, как мы с тобой. С конторскими свой в доску, и с мужиками вась-вась. Моё дело, конечно, сторона, только неделю назад приезжал какой-то фараон из Питера. Вроде, как, из ваших. Видел я, как они шушукались, а потом этот кипеш начался. Нутром чую, без них тут не обошлось.
— Понял. Что я должен? — прямо спросил Стас.
— Ништо, — с ухмылкой отозвался варнак. — Барон сказал помочь, я помогаю.
— Лазаря мне не пой, — хмыкнул опер. — Знаю я ваше бескорыстие.
— Ну, ежели когда в ответку поможешь.
По голосу было слышно, что урка ухмыляется. Не дурак, однако. Сообразил, что помощь Стаса подороже денег будет.
— Ладно. Надо будет — обращайся. За любую помощь не подписываюсь, но что без палева — помогу. Как звать-то тебя?
— Спросишь Алёху Фарта — любой покажет. Пращевай, начальник.
И тень растаяла в темноте.
В конторе его ждал какой-то парень.
— Вот, — показал на него Федотыч. — Караульный привёл, грит, вас требовал.
— Привет, кацо, — повернулся к гостю Стас, безошибочно определив в нём грузина.
— Какое у тебя ко мне дело?
Он с интересом ждал — что тот ответит. Сам факт общения с Джугашвили — для присутствующих не тайна. Но парню об этом знать неоткуда.
— Э, уважаемый, ты бы мне хоть чаю с дороги предложил, — широко улыбнулся тот.
— Язык наш знаешь, стало быть, и обычаи знать должен.
— Ну, пойдём, — усмехнулся Стас. — Чаю попьём, поговорим.
Когда они вошли на его половину дома (живя здесь, они со Столыпиным делили один дом на двоих), опер скинул пальто и, достав нож, стал щипать лучину.
— Присаживайся, — он кивнул гостю на стул. — Печку растопим, чаю попьём, поговорим спокойно.
— Товарищ Коба привет тебе передавал, — сев на стул, доложил грузин.
— Я, вообще-то, его самого ждал.
— Извини, дорогой, никак ему сейчас нельзя, — сочувственно отозвался тот. — Арестовали его три дня назад. Меня Шота зовут, Коба сказал, чтобы ты мной располагал, как им.
«Угу, — мрачно подумал опер, подкладывая тонкое полешко на весело пляшущие язычки пламени. — Умри, верблюд, всё одно не снести ослу его шкуры».
— Тогда скажи, Шота, только без обид, а ты потянешь то, что я на Кобу повесить планировал?
— Э, дорогой, — оскалил белые зубы гость. — Если Коба мне доверяет, значит, смогу.
— Ну, смотри, тебя за язык никто не тянул, — ухмыльнулся Стас. — Значитца, так. Становишься управляющим прииском — это раз! Никакой пролетарской солидарности — это два! Чтобы работали, как ломовые кони, процент от прииска идёт на революционную деятельность. Но об этом знаем только трое — ты, я и Сосо. Для остальных ты — строгий управляющий. Конспирация — прежде всего. Вот тебе, Шота, и весь сказ.
И с удовольствием полюбовался на растерянное лицо пламенного борца за счастье народа.
Глава 16. Пришла беда, откуда не ждали…
От солдатских сапог и пимов несло не по-детски. Ядрёные запахи дёгтя, махорки и сосновой смолы, казалось, въевшиеся намертво в зипуны и кожухи выборных, ощутимо щипали в носу. Уже битых полчаса в конторе шли переговоры. Впрочем, то, что здесь творилось, хотелось назвать совсем другим словом. Настоящие переговоры длились не более трёх минут. Потом начался такой хай, что хоть святых выноси.
«Хорошо, что Столыпин уехал, — мысленно усмехнулся Стас. — Он бы их тут мигом по стойке „смирно“ всех поставил. А я лучше послушаю, а потом уже „разводить“ начну».
Мастера и управляющие лаялись с представителями рабочих бригад так, что уже не за горами была самая настоящая потасовка. Вот, теперь можно и вмешаться. Он громко хлопнул ладонью по столу и встал.
— Так! Птичий базар закончен!
— Так, они, блядские души…, - не удержавшись, выругался Федотыч и замолчал, наткнувшись на жёсткий взгляд Стаса.
— Переходим к переговорам. Всё я слышал, всё я понял. Значит, дальше будет так. Расценки я поднимаю в полтора раза. Молчать, я сказал! — рявкнул он, видя, что обе стороны готовы открыли, было, рты. — Далее. Иван Федотович уволен, его место займёт Шота Георгиевич, прошу любить и жаловать.
— Станислав Юрьевич, дык, я…, - бывший управляющий был в полной прострации.
— Вон, к кассиру, полный расчёт, и пошёл нах…, - спокойно ответил Стас. — Умел прокудить, умей и отвечать.
Иван Федотович повернулся и молча вышел, бросив на прощанье тяжёлый взгляд через плечо.
— Теперь запомните вы, — он повернулся к выборным. — Работать на совесть! Будет построена баня и ещё пять бараков для семейных.
Он обвёл глазами присутствующих — равнодушных не было, но все держали рты на замке.
