Соловьёв
О Софии в России писали и до Соловьёва. Например, Флоренский ссылается на сочинения М. Сперанского. И всё-таки концепт Софии в русской философии придумал Соловьёв, для которого София – это «тёмного хаоса светлая дочь». То есть у Софии есть отец, и этот отец – хаос. Чтобы остаться в рамках христианского мировоззрения, Соловьёву нужно было хаос поселить в Боге. Что он и сделал, положив, что «в Боге есть хаос от века». Но что такое «хаос в Боге», Соловьёв не разъяснил. А без этого разъяснения его концепт Софии становится туманным. Ясно только то, что, полагая родственные отношения между хаосом и Софией, Соловьёв проблематизировал отношение Софии к порядку, к Логосу и, следовательно, сделал неочевидным место русской философии в интеллектуальном пространстве Европы.
Три Свидания
Соловьёв читал и перечитывал многих мистиков, но, на его взгляд, «почти все они имеют характер чрезвычайно субъективный и, так сказать, слюнявый». Это значит, что каждый из них видит свои сны и никто эти сновидения подсмотреть не может. Но самое интересное состоит в том, что опыт этих мистиков, несмотря на субъективность, совпал о опытом Соловьёва, особенно ценившего Бёме и Сведенборга.
До Соловьёва никто из русских мыслителей не смел дерзнуть и положить свои собственные видения в основание философии. Все ссылались на авторитеты, и Соловьёв ссылался. Но он был молод, талантлив и своенравен. Соловьёв едва ли не грезил наяву. «София» – это каприз Соловьёва, его детское видение, повторившееся затем в Лондоне и в Египте. София явилась ему так же, как когда-то явилась философия Боэцию, в образе женщины. Соловьёв говорил с ней, и она открыла ему глаза на мир. Под впечатлением от этой встречи Соловьёв написал в 1876 году работу под названием «София». Лосев назвал эту работу «довольно странной», незрелой.
Тем не менее русская философия заговорила в ней по-французски. Соловьёв пошёл по следам Чаадаева, который своё первое философическое письмо также написал на французском языке. На языке логоса они пытались передать русское понимание софийности. Но Европа, которая идентифицирует себя с Логосом Гераклита, не совпадает с Софией, с которой идентифицирует себя Россия. Поэтому объединение христиан, которого ожидал Соловьёв, не состоялось.
Солнца ищем в каждой непогоде
Мартин СВЕТЛИЦКИЙ
Родился в 1961 году. Польский поэт, прозаик. Автор многих книг. Лауреат литературных премий, в том числе премии "Гдыня", премии им. Георга Тракля. Живёт в Кракове.
Тропик Козерога
Волшебные слова весомее воплей,
они приходят только в особенную минуту -
либо во сне. Наши потрескавшиеся губы
произносят их редко, словно молебен, который
ещё никогда так не звучал.
Поезд отходит в неудобное время,
приходится прервать послеобеденную сиесту,
соскользнуть с женщины, которая
только тогда попросит: «не уезжай», пробежать
через рынок, ставший меньше себя самого,
обливаться п[?]том на солнце, которое,
как всегда на закате, абсолютно бесцветно.
В банках на подоконниках – белые солёные огурцы.
Городок автоматически стирается
из памяти, когда садишься в поезд и
уезжаешь, уезжаешь, не глядя в окно.
Милош БЕДЖИЦКИЙ
Родился в 1967 году в Словении, стихи пишет по-польски. Автор четырёх поэтических сборников, изданных в Польше, и одного – в Словении. Работает геофизиком.
Короткое дуновение
Это весьма неожиданно – когда ты говоришь со мной
по телефону, и в этот момент меня обвевает
твоим запахом.
Хотя ты едешь в поезде, далеко отсюда.
С каждой минутой
поезд, идущий из пункта А, приближается к пункту Б.
И прозвучало бы стильно, если бы я сказал,
что с каждой минутой
всё сильнее доносится до меня сквозь телефон твой запах.
Но это длится не больше минуты. Как шквал.
Дариуш СОСНИЦКИЙ
Родился в 1969 году. Дебютировал в 1994 году с книгой стихов «Марлево», очень тепло принятой критиками, чьи благожелательные прогнозы подтвердил очередной сборник поэта «Икарус». Автор восьми книг стихов, последняя из которых – «О вещах и людях» (2011).
Зимой, за три часа до рассвета
Зимой, за три часа до рассвета
поезда в далёких предместьях,
как волки, перекликаются с ночью,
приспущенной до половины мачты.
Окна нашего дома так низко,
ставни открыты, и лютый ветер
играючи хлопает по стене
крыльями из полусмятой жести.
Легко переваривает доски пола
влага, и в воздухе чувствуешь
запах гниющего дерева,
и одежда становится тяжелее.
Мы согреваем лохмотья постели
и наши тела у остывающей печки.
Богдан ЗАДУРА
Родился в 1945 году в Пулавах. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик с русского, украинского, английского и венгерского языков. Дебютировал как поэт в 1962 году. Автор книг и многочисленных журнальных публикаций.
Декабрьский вечер
Из окна поезда
я видел указатель с надписями
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПАРК МИРА
И ДРУЖБЫ НАРОДОВ
ВОЕННОЕ КЛАДБИЩЕ
На витрине книжного магазина
я видел книгу
«Пророчества и предсказания
о конце света и благе для Польши»
Я из дома
больных на голову
Одна лишь просьба, Америка,
не могла бы ты
оживлять свои мифы
у себя дома?
Перевёл Игорь БЕЛОВ
Чеслав МИЛОШ
(1911– 2004)
Поэт, писатель, переводчик. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1980 года. В 1930-м опубликовал первые стихотворения в студенческом журнале. В годы Второй мировой войны публиковал стихи в подпольных изданиях Варшавы. После войны занимал должность советника по культуре в посольствах Польши в США и во Франции. В 1960–1981 гг. преподавал на отделении славянской филологии Калифорнийского университета в Беркли. Слава пришла к писателю в 1980 году, после присуждения ему Нобелевской премии по литературе.
ВАЛЬС
Уже зеркала звуки вальса вращают,
Уже канделябр уплывает вглубь зал.
Смотри: сто подсвечников мрак освещают
И в сотнях зеркал отражается бал.
И розовой пылью, как роз лепестками,
Искрятся подсолнухи трепетных труб.
Ширóко расставлены, словно крестами,
Стекло, чернота, белизна плеч и рук.
И пары кружатся в роскошном убранстве,
И шёлк, наготу прикрывая, горит...
И жемчуг, и перья в гремящем пространстве,
И шёпот, и возглас, круженье, и ритм.
Десятые годы двадцатого века,
В песочных часах шелестит лет песок.
Но вскоре пробьёт час расплаты, час гнева,
Горящим кустом смерть взойдёт на порог.
А где-то родится поэт на планете.
Но сложит он песнь не для них, не для них.
Над хатой висит Млечный путь ночи летней,
В деревне ещё лай собак не затих.
И пусть его нет, пусть он будет когда-то,
Ты кружишься в танце, красавица, с ним.
И вечно тем танцем ты будешь объята,
Вплетаясь в боль войн, в громы битв и дым.
А он сквозь истории чёрную бездну
Тебе на ушкó тихо шепчет: гляди.
Печаль на челе его, и неизвестно,
Поёт это вальс или плач твой в груди.
К окну подойди и сквозь плотные шторы
В неведомый мир, словно в сон, загляни.
Здесь вальс заглушён золотых листьев хором,
За стёклами ветер морозный звенит.
Поле ледяное в рассвете цвета крови,
Ночь разорвавшись, взгляду откроет,
Тóлпы бегущих со смертельным воплем,
Которого не слышишь, лишь читаешь с губ.
Смертью кипящее, кровью обагрённое,
До самого неба раскинулось поле,
На тел[?], застывшие в каменном покое,
Дымящееся солнце роняет утра пыль.
Вот река течёт полуприкрыта льдами,
На берегах маршируют рабские колонны,
Выше синих туч, выше вод чёрных
В красном свете солнца сверкает бич.
Там, в этом марше, в рядах молчаливых,
Смотри, это сын твой. На щеке рана
Кровавая, а он идёт с улыбкой обезьяны,
Кричи же! Он в рабстве счастлив.
Ты понимаешь. Есть предел страданий,
За которым смиренная улыбка возникает,
Так человек проходит и вскоре забывает,
За что был должен биться и зачем.
Наступает озарение в скотском покое,
Когда он смотрит в небо, на облака и звёзды,
Пусть другие умерли, он умереть не может.
И тогда он медленно умирает.
Забудь. Ничего кроме яркого зала,
Букетов и вальса, и звуков, и эх.
Лишь свечи горят, в зеркалах отражаясь,
