отразилась неприкрытая неприязнь.
Карна встретила её взгляд прямым ответным. Все уже привыкли к тому, что История не упускала случая отпустить колкость в её адрес. Карна хорошо держала удар, но никогда не била в ответ. Возможно, её равнодушие злило Историю ещё больше.
— Да, Карночка, К моему огорчению, слова Велеса нам всем тогда были мало понятны, да и волнение… все растерялись, — поддержала их Муза Павловна. — Ты не могла бы пересказать, хотя бы приблизительно… в общих чертах?
Карна покосилась на Музу, потом перевела мрачный взгляд на Кая:
— Не могла бы. Пересказать не могла бы.
Муза Павловна, закусив губу, потянулась к окну, будто поправляя занавеску. Дед Егор накрыл своей ладонью её руку.
— Я могу только… это… — последнее слово Карны, прозвучавшее как вздох, гулко отдалось в ушах каждого многократным эхом, пространство кухни заполнилось отголосками затухающего, переходящего в шёпот звука. Но этот шёпот не угасал. Карна закрыла глаза. Воздух над головами задрожал… окружающие предметы покрылись какой-то рябью, создавая иллюзию плывущего раскалённого воздуха, словно в пустыне. Через несколько мгновений вокруг стола, вокруг них, источая жар, строка за строкой, складываясь в слова и фразы, начали проявляться горящие фиолетовые буквы.
Муза ахнула. Дед крутил головой, проговаривая вслух обрывки загорающихся и затухающих строф: «время западной звезды»… «трое посвящённых»… «Врата Гнозиса»… трибога в душу тарантас…
История, вскочив со своего стула и отпрянув к окну, заткнула уши. Кай, не обращая внимания на капельку пота, стекающую по виску, как заворожённый вчитывался в висящие строки, спотыкаясь на каждой фразе: «цикл злонаследия»… «на череде потомков»… «жертвой»… «грехи могилы»… «главе честной вернуться должно»…
Кай почувствовал, что изображение теряет чёткость. Следующие строки всплывали совершенно неразборчивым потоком. Буквы не складывались в осмысленное. Он уловил странный звук в перепонках, будто под воздействием белого шума, как на испытании прибора на факультативе с Горынычем. Неясное и тревожное шипело в ушах беспорядочным акустическим сигналом.
Все замерли. Страшное осмысление поразило их разом, всех одновременно. Взгляд Кая на секунду застыл на лице Музы Павловны.
«Закланник», — прошептала она и тут же прикрыла рот ладонью.
Лучше бы он этого не слышал. Лучше бы и вовсе не видеть эти испуганные глаза вокруг. Вот зачем он хтонику. Вот какую цену тот назначил Каргеру. И тот согласился…
Не каждый день твой путь или судьба на долгие годы, а, по словам Каргера, даже на несколько веков, загорается над кухонным столом. Цепочки слов в медленном кружении вспыхивали в воздухе фиолетовыми бликами, как и той ночью спиралью огибая сидящих за столом. Но, к сожалению, после того, как начерталось последнее «и слову плотью бысть», слова Пути буква за буквой растворились в дневном свете. Через несколько минут лишь слабая фиолетовая дымка кружила под потолком. А потом и вовсе испарилась.
Карна почти не дышала, руки её безвольными плетями сползли со стола, она словно уснула… Муза Павловна спохватилась первая. Она схватила её за руки, те оказались холодными, слишком холодными. Она кинулась к плите, схватила горячий чайник и обдала кипятком полотенце, быстро свернула его и приложила ко лбу Карны, голова её была ледяной.
— Грейте, растирайте ей руки, или она не проснётся, — чётко скомандовала Муза, и Тори с дедом бросились к окоченевшему телу. — Кай, неси ещё полотенца.
Несколько минут Карна не дышала и не шевелилась, вообще никак не реагировала. Муза обложила её горячими полотенцами, и температура тела понемногу начала повышаться. Минут через десять она едва заметно повела головой, потом раздался тихий вздох, очень похожий на шипение. Казалось, теперь она просто спит.
Кай ясно помнил, что в ту ночь хтоник что-то говорил о дереве, если его, кажется, напоить, то оно расцветёт или в таком духе. Но сейчас этих слов не было. То есть этот кусок присутствовал, но зрительно его невозможно было различить. Потом более чётко проявились всякие благословения и панегирики, как в старинных одах. Не интересные вовсе строки, но их он прочитал хорошо. Он посмотрел на взволнованную Музу, и кажется она думала сейчас о том же.
— Судя по всему те последние строфы Карне не запомнились, — предположила Муза Павловна, переводя взгляд со спящей девушки на обрывки тающего над головами фиолетового марева.
Тори откинула волосы с лица и глаза её сверкнули.
— Не запомнились? А что если и вовсе не открылись? Может этой змее о них и знать не положено?
Кай не согласился.
— А нам? Тоже не положено? Мне? Я тоже не услышал. Услышал какие-то в конце восхваления, толку с них? Исполнять как?
История умолкла, сердито зыркнув на Карну.
— Что в них вообще такого было? — бросила она.
— Про дерево там и каких-то родственников что ли. Сыновей или племянников. Семейное что-то… Я не запомнил.
— Спросим. При случае у Велеса, — хлопнул себя по коленям дед и встал. — Может и вовсе так задумано.
— А что если он и сам не знает всего? — задумалась Муза. — Может быть такое, что эта часть и ему неизвестна?
— Может, — раздался слабый голос Карны. — Он лишь открывает Пути. А Пути и ему неисповедимы.
Ещё через несколько секунд она с шумом втянула воздух, будто загоняя его в заиндевевшие лёгкие, а затем открыла глаза.
— Карночка, деточка, не надо было… — Муза обтирала её лоб и шею парующими полотенцами. — Обошлись бы как-нибудь… Ты же знала…
— Что знала? — встрял дед.
— Ох… дура старая… это я виновата…
— Что знала? — снова требовательно осведомился дед.
— Что она змея, — сверкнула глазами Муза. — Холоднокровное существо. Такая отдача тепла для неё могла закончиться вечным сном. Вечным.
— Нет, я хотела сама… — прошелестел шёпот Карны. — Я уже в порядке, простите.
История быстро вышла из кухни. Взгляд её фиолетовых глаз отражал смешанные чувства. Кай проводил её взглядом.
Карна почти пришла в себя, Муза Павловна всунула ей в руки большую чашку горячего молока. Кажется, это ей помогало.
Через минуту История вернулась в кухню с листом и шариковой ручкой в руке, она с холодным видом уселась на свой стул и начала писать, изредка поднимая глаза, будто роясь в памяти. Через несколько минут понятная часть текста Пути ровными каллиграфическими строками был изложен на бумаге. Непонятная состояла из единичных слов, совершенно не складывающихся в единый смысл.
— Ловко у тебя выходит, — дед Егор с искренним восхищением рассматривал листок.
— Можешь начинать воплощать, — История подтолкнула лист к Каю, подтянув ноги на стул и уткнувшись подбородком в колени. Потом повернула голову к деду и уже теплее произнесла, — у меня фотографическая память. Мне нужно только один раз хорошо посмотреть — и я уже никогда
