«А привязанность превращает в болонку!»
В гостиной нашлось подобие бара. Небогато, но не ужасно. Пожалуй, даже наоборот. Нынешняя конспиративная квартира удобствами не уступала апартаментам на Васильевском. Двухэтажный дом в Сосновом бору, прямо на краю того самого бора, на границе дюн. Из окон вид на море и лес, внутри скромно, но отнюдь не бедно. Чисто и уютно, по-домашнему опрятно, и, что называется, «на ходу».
— Кто-нибудь хочет выпить? — спросила в пространство.
Ответа не последовало. Если ее и слышали, отвечать не собирались. Эта часть дома принадлежала им двоим: ей и Генриху.
«Генриху и его шалаве…»
Натали открыла бутылку старки, взглянула мимолетно на этикетку — «ржаная… двенадцать лет выдержки… бочки из-под портвейна… листья яблони и груши…» — плеснула в стакан на треть. Закурила, рассматривая стакан на свет, понюхала, выпустив дым первой затяжки. Водкой не пахло, скорее, коньяком и яблоневым садом.
— А что?! — спросила вслух. — Не чужие, чай, люди, ведь так?
Отпила из стакана. Кивнула одобрительно. Долила стакан до половины, прихватила пачку папирос и пошла искать ванную комнату. Третья дверь — как третье желание — оказалась «той самой дверью». За ней было жарко, в подсвеченном желтыми, «солнечными», лампами воздухе плавал пар.
— Не помешаю?
Генрих сидел в огромной чугунной ванне, стоявшей посередине облицованного метлахской плиткой помещения. В печке-голландке, за чугунной дверцей трещал огонь. Дышал жаром разожженный камин. Пламя плясало, стреляя и потрескивая, на березовых поленьях. Генрих курил. Смотрел устало, молчал.
— Ладно, — кивнула Натали, — не обижайся, уйду.
— Оставайся, раз пришла. Места вполне хватит на двоих.
— Тогда я, пожалуй, разденусь…
— Ну, это логичный шаг, нет? — усмехнулся Генрих. — Спасибо!
— За что? — не поняла она.
— Ты пришла.
— Ерунда… Ольга ведь не твоя дочь?
— Нет.
— А?…
— Сначала сними бюстгальтер и трусы.
— Да, да, конечно! — заспешила она и вдруг поняла, что ведет себя, как последняя дура. — Ты из меня веревки вьешь! А ты знаешь, кто я?
— Какой ответ тебя устроит? — пыхнул он дымом. — Баронесса Цеге фон Мантейфель? Идейная анархистка? Террористка? Кличка Бес, не так ли?
— Знаешь, — кивнула Натали, успокаиваясь. — Все-то ты знаешь, Генрих… Хорошо, я сниму бюстгальтер.
— У тебя красивая грудь.
— Ерунда! — отмахнулась она, отбрасывая бюстгальтер в сторону. — Дурацкая лесть! Маленькая…
— Как раз под мою руку, — улыбнулся Генрих.
— Не ври! — возразила она, снимая трусы, — под твою руку целого размера не хватает…
— Не придирайся к словам!
— А ты не ври!
— Я не вру, Тата, — покачал он головой. — Просто мы смотрим на одни и те же сиськи разными глазами. Тебе сколько лет?
— Двадцать три, ну почти двадцать четыре.
— Когда день рождения? — он смотрел на нее, и усталость стекала с его лица, как грим.
— Двадцать пятого декабря.
— В Рождество! Ну, надо же!
— Это не православное рождество!
— Если честно, мне не важно. А ты что, православная?
— Кальвинистка! — фыркнула Натали и, отпив из стакана, полезла в горячую воду.
— Вот странно, — сказала она, опускаясь в воду, — я вроде, только что метрах в пяти от тебя была…
* * *
В дверь постучали. Интеллигентно, но настойчиво.
— Да! — крикнул Генрих. Ему никого не хотелось видеть, кроме Натальи, разумеется, но как раз она-то была сейчас с ним, а значит… — Да! — подтвердил он свое прежнее решение.
Дверь медленно отворилась и спиной вперед в ванную комнату вошел Людвиг.
— Буквально на минуту, но она мне нужна.
— Входи и говори, — вздохнул Генрих. А что еще он мог сказать? Людвиг просто так нарушать его покой не станет.
— Бекмуратов возмущен. Это он просил передать. Приносит свои глубочайшие извинения. Разгром флотской базы принимает на себя, но с адмиралами связываться не хочет. Просил передать дословно. «Не сегодня. И, по-видимому, не завтра». Рекомендует день-два побыть на нелегальном положении. Возникли проблемы с военной полицией, прокуратурой и министерством финансов.
— Сукин сын! — Но, разумеется, это всего лишь эмоции. По большому счету, Бекмуратов прав — нечего размахивать красной тряпкой перед взбесившимся быком.
«Не коммунист, чай!»
— Не без этого! — согласился Людвиг. — Но это наш сукин сын, командир.
— Я не столь оптимистичен! — Генрих взглянул на Наталью. — А ты что думаешь?
— У Бекмуратова репутация очень умного и очень хитрого господина, — Наталья говорила медленно, взвешивая слова. — Из полевых агентов, не трус и не самодур. Осторожен.
— Закончил юридическую школу в Новогрудке и Специальный факультет Общекомандной Академии, — мягко добавил Людвиг. — Но дело в том, что он вложился в проект Профессора по-полной. С этого поезда ему уже не соскочить.
— Играет ва-банк?
— Именно это я и хотел сказать.
— Это все?
— Нет. Прибыл гонец от Профессора. Ваши два ящика — он сказал, вы знаете, о чем речь — прибудут завтра утром. Я доставлю их сюда, или есть другие распоряжения?
— Привози. Еще что-то?
— Да, — подтвердил Людвиг. — Профессор просил передать, он начинает в любом случае. Предлагает слушать радио.
— Тут есть радио?
— Тут есть даже телевизор.
— Великолепно! Это все?
— Он ждет ответа до послезавтра и надеется, что ответ будет положительным.
— Что ж, семь бед — один ответ. Передай всем службам — «Браво!» Мы начинаем «Общее наступление», пусть трубят «Сбор»!
— «Браво», — подтвердил Людвиг, — «Общее наступление», «Сбор».
— Тогда… — начал было Генрих, которому, на самом деле, стоило бы сейчас остаться в одиночестве, один на один с самим собой, ну, или хотя бы вдвоем с Наташей, которая неплохо умеет молчать.
— Можно я скажу пару слов Наталье Викторовне?
— Говори.
— Наталья Викторовна, — было забавно наблюдать за разговором повернувшегося к собеседникам спиной мужчины и абсолютно голой женщины, — вы сегодня посетили одну квартиру на Кирочной улице…
— Следили? — поморщилась Наталья, которая, похоже, хвоста не заметила.
— Присматривали, — деликатно поправил ее Людвиг. — Но я, собственно, вот, что хотел сказать. Господин Свирский покинул квартиру буквально через пять минут после вас. А еще через пять минут он позвонил некоему господину Павловскому и имел с ним довольно продолжительный и крайне нервный разговор.
— Вы умеете работать, — кислым тоном признала Наталья. — Я в восхищении.
— Я польщен, — когда он хотел, Людвиг умел быть весьма обходительным. — Но дело в том, что следующий его звонок был в дежурную часть Корпуса жандармов…
— Мило… — голос Натальи заледенел и, словно бы, похрустывал, как тонкий лед под тяжелым башмаком. — А кому позвонил Павловский?
«Умная, — в очередной раз признал Генрих, — и чуткая. Ловит на лету!»
— Павловский звонил небезызвестному вам капитану Зарецкому.
— Разговор слышали?
— Увы, нет.
— Жаль… Постойте-ка, Бог троицу любит, не так ли?
— Так, — согласился Людвиг. — Дело в том, что госпожа Родимова — уж, извините, не знаю ни ее подлинного имени, ни партийной клички — сразу после ухода господина Свирского звонила со своего домашнего номера в городское управление Сыскной полиции и имела беседу с титулярным советником Слуцкером, заместителем начальника политического отдела. Вот вам и третий персонаж.
«Н-да!»
— Смотрю я, Тата, — Генрих и впрямь смотрел на нее, — ничего в этом мире не меняется. И в подполье, как в подполье: на одного порядочного человека — трое выблядков.
Сказал, и на сердце полегчало. Отпустило вдруг, оставив в недоумении, отчего никто еще не заметил терапевтической силы русского мата?
«Не хуже облепихи, право слово! И уж точно, эффективнее кефира!»
* * *
Выбрались из ванной, а за окнами уже совсем темно. Шумит море — волны с клекотом накатывают на пологий берег, шумит лес — ветер гуляет в сосновых кронах. Седьмой час — поздней осенью да на шестидесятой широте — практически ночь.
— Голодная? — спросил Генрих.
Натали принюхалась. Со стороны кухни отчетливо пахло жареным мясом.
— Да. Очень. Приглашаешь на ужин?
— И на обед, и на ужин, — усмехнулся Генрих, — и на попойку! Тебе, как бойцу, в военное время да после боя двойной рацион положен и выпивка от командира за победу.
— Ты мне не командир! — Этот вопрос следовало выяснить, даже если ничего выяснять уже не хотелось.
— Ошибаешься! — посмотрел через плечо, снизу вверх, но так, что казалось, смотрит свысока. — Командир, Тата, и с этим — уж извини — тебе придется смириться. Никаких больше кошек, гуляющих сами по себе. Ты меня поняла, товарищ идейная анархистка?
