Виктория знала, что сейчас он безрассуден и несправедлив:
— Если бы Томас все время ревел и требовал дедушку с бабушкой, капризничал, мочился в штанишки и вел себя так, как ведут себя большинство детей в подобной ситуации, ты бы тоже обвинял во всем Арчеров.
— Ты рассуждаешь, игнорируя логику, и впадаешь в порочный круг.
— А вот и нет, — ответила Виктория, не зная толком, что такое порочный круг с точки зрения логики, и поэтому не имея возможности продолжать спор. Она замолчала. Надо обязательно позвонить миссис Арчер, думала она. Или написать ей, или как-то еще сообщить. Оливер должен сообщить ей, что с Томасом все в порядке. Может быть, чуть позже.
Это была, пожалуй, их единственная ссора. В других отношениях вся эта безумная затея, которая, казалось, просто обречена была закончиться провалом, развивалась весьма успешно. Все шло как по маслу — было просто, легко, приятно. Зимние дороги пусты и без пробок; чудесный пейзаж за окнами, чистое небо — все способствовало наслаждению и радости.
В Озерном крае шел дождь, но они надели непромокаемые куртки и совершили длинную-предлинную прогулку с Томасом, как всегда веселым, на плечах у отца. В их спальнях в крошечном отеле на берегу озера приветливо горели камины. К пристани в конце сада были привязаны лодки. Вечером услужливая горничная посидела с Томасом, пока они ужинали при свечах запеченным лососем и бифштексами с кровью, которые никогда не знали, что такое морозильная камера.
Той ночью, лежа в мягкой темноте под теплыми одеялами в объятиях Оливера, она наблюдала за колыхавшимися занавесками — окно было слегка открыто — и ощущала на щеках прохладу влажного воздуха. Из темноты за окном доносился лишь плеск волн и скрип привязанных к стенке лодок, и что-то подсказало ей, что подобная идиллия не может продолжаться долго. Обязательно что-то случится. И все испортится.
Но ее опасения не подтверждались. Ничего плохого не случалось. Следующий день был еще лучше. Дорога бежала на север в Шотландию, и когда они пересекли границу, выглянуло солнце. После обеда впереди показались острые, покрытые снегом вершины Западного нагорья. У подножия Гленкоу они остановились в пабе; выпили чаю и съели домашние блинчики, обильно политые маслом. А дальше окрестности стали еще живописнее, и Оливер, сказав Виктории, что это место называется Лохабер, начал напевать песню «Дорога к островам».
«И конечно, мы поедем через Таммел, через Лох Ранох, через Лохабер…»
Сегодня они в Лох Мораге. Завтра или послезавтра будут в Бенхойле. Виктория потеряла всякое ощущение времени. Наблюдая за Томасом, она укуталась потеплее. Счастье, решила она, должно быть осязаемым. Этаким нечто, что можно взять в руки и спрятать подальше, как бы в коробочку с крышкой или бутылку с затычкой. Чтобы когда-нибудь, когда станет грустно, вынуть его, оглядеть, потрогать рукой, понюхать и снова стать счастливой.
Томасу надоело бросать песок в море. Он поднялся на ножки и огляделся по сторонам. Заметил сидевшую все на том же месте Викторию. Заулыбался и пошел к ней по замусоренному пляжу.
Сердце Виктории переполнилось нежностью. Она думала: если я так привязалась к Томасу за четыре дня, что же должна чувствовать миссис Арчер, которая даже не знает, где он находится?
Размышлять об этом было невыносимо. Она испуганно отогнала неприятную мысль подальше и протянула руки навстречу Томасу. Он дошел до нее, и она заключила его в свои объятия. Ветер, играя длинными волосами Виктории, пощекотал ему щечку, и малыш рассмеялся.
Пока Виктория с Томасом сидели на пляже, Оливер ходил звонить. Накануне вечером в Бристоле состоялась премьера «Гнутого пенса», и ему не терпелось узнать, что написали критики в утренних газетах.
Не то чтобы он места себе не находил — он знал: пьеса хороша, лучшая из тех, что он написал. Но нельзя сбрасывать со счетов некоторую непредсказуемость критиков, которая может застать врасплох. Ему не терпелось узнать, как прошел спектакль, как приняла пьесу публика, оправдала ли начинающая актриса Дженнифер Клей ожидания, которые они с продюсером на нее возлагали.
Он проговорил с Бристолем почти час, слушая цитаты из восторженных отзывов, доносившиеся с расстояния в шестьсот миль по гудящей телефонной линии. Критики из «Санди таймс» и «Обсервера», как ему было сказано, собираются приехать посмотреть спектакль в конце недели. Дженнифер Клей находилась на полпути к славе, и пара важных театральных деятелей с Уэст-Энда уже выразила некоторую заинтересованность пьесой.
— Короче, Оливер, по-моему, у пьесы есть все шансы стать гвоздем сезона.
Оливер остался доволен, но он бывал на репетициях и особенно не удивился. Закончив разговор с Бристолем, он позвонил своему агенту и услышал подтверждение сказанного. Более того, кто-то в Нью-Йорке проявил интерес к его пьесе «Человек во тьме», которая с успехом прошла прошлым летом в Эдинбурге.
— Тебя это интересует? — спросил агент.
— В каком смысле «интересует»?
— Поедешь в Нью-Йорке, если придется?
Оливер обожал Нью-Йорк. Один из его самых любимых городов.
— Я готов ехать, даже если не будет особой нужды.
— Как долго тебя не будет?
— Пару недель.
— С тобой можно как-то связаться?
— После четверга я буду в Бенхойле, в Сазерленде. В гостях у приятеля по имени Родди Данбит.
— Тот, что написал «Орлиные годы»?
— Тот самый.
— Какой у него номер телефона?
Оливер открыл свой кожаный еженедельник, полистал его.
— Криган, два, три, семь.
— Хорошо. Записал. Если будут какие-то новости, позвоню.
— Буду очень обязан.
— Ну, тогда счастливо, Оливер. Прими еще раз поздравления.
Агент положил трубку. Чуть помедлив, словно не желая прекращать такой значимый разговор, Оливер тоже положил трубку на рычаг, посидел какое-то время, глядя на телефон, и тут понемногу в нем стало нарастать чувство облегчения. Ну, вот и все. «Гнутый пенс» выпущен в жизнь, как выросший ребенок. Ребенок, зачатый в любви, появившийся на свет в нечеловеческих родовых муках, выкормлен, выпестован, выращен не без помощи угроз и уговоров, и больше Оливер за него ответственности не несет.
Все кончено. Он вспомнил о долгих, мучительных репетициях, об амбициях актеров, об их капризах и слезах. Чего только не было — и паника, и переписывание отдельных сцен, и отчаяние, и полное неверие.
По-моему, у пьесы есть все шансы стать гвоздем сезона.
Скорей всего, пьеса принесет ему немало денег. Может быть, он даже станет богатым. Но это лишь малая награда по сравнению с чувством облегчения и свободы, которые он сейчас испытывал при мысли, что все позади.
