Поездка в Лондон.
Парламентские прения о морском бюджете. Меня снова вызвали в Лондон, на этот раз, чтобы представиться новому русскому послу. Накануне отъезда я обедал на линкоре «Superb». Мы много беседовали о неограниченной подводной блокаде, которая опять осуществлялась немецкими подлодками, и о том, насколько она может быть успешна. Под большим секретом мне рассказали, что неприятель уже за первую неделю блокады потерял 9 подлодок. Откуда шли подобные слухи? Я смеясь заметил, что слухи эти пускаются в оборот самим Адмиралтейством, чтобы влиять в желательном духе на общественное настроение, как у себя в стране, так и у противника. Один из присутствовавших командиров принял мои слова всерьёз и тотчас подтвердил их рядом примеров. Подобным слухам, однако, всегда охотно верили, так как Адмиралтейство принципиально не опубликовывало сообщений о потопленных неприятельских подлодках. Они доверчиво принимались даже во флоте, который обыкновенно скептически относился ко всяким слухам.
19-го февраля я уехал в Лондон в обществе курьера Адмиралтейства мистера Франса, депутата палаты общин, уже пожилого человека. От него я узнал, что в парламенте на следующий день начнется обсуждение морского бюджета и что ожидается весьма большой наплыв публики. Благодаря его любезности, я получил особую пригласительную карточку и мог на следующий день прослушать интересные прения, возникшие по поводу бюджета флота. Я увидел здесь адмиралов Джеллико и Фишера, сидевших невдалеке от меня. Адмирал Фишер долгие годы перед войной был наиболее светлой головой в английском флоте; это был самый одаренный и во многих отношениях интереснейший английский морской офицер. Им была проведена постройка дредноутов, введены турбины, жидкое топливо и целый ряд других новшеств в области морской техники, тактики и организации. Он придавал, однако, мало значения формальностям и был очень резок в обращении, что не могло создать ему особой популярности среди более старых офицеров.
Морской министр Карсон (первый лорд Адмиралтейства), известный юрист и лидер Ольстера, обособившегося от Ирландии, сообщил парламенту данные о торговом тоннаже, потопленном подводными лодками. Цифровой материал был, однако, так подобран, что на основании его трудно было составить себе ясную картину об истинном размере грозящей опасности. Ряд обстоятельств морской министр совершенно замалчивал и, в общем, склонялся к оптимистическим выводам. Хотя он и признавал опасность начатой противником подводной блокады, но находил, что цифры потерь, понесенные в первые недели, не могут давать повода к особому беспокойству. Все это доказывалось не столько статистическими данными, сколько политическими соображениями. Оппозиция использовала слабые стороны его аргументации, и Черчилль, в своей критике возразил, что угрожающую опасность нельзя преодолеть только политикой и моралью. Речь Черчилля была полна личных выпадов и язвительной иронии.
Между прочим, в газетах незадолго перед этим появился ряд нападок на адмирала Фишера, который после ухода с флота председательствовал в комиссии по испытанию военных и морских технических изобретений; адмирал, несмотря на свой преклонный возраст, был еще полон сил. Комиссия была образована в начале войны, чтобы поощрить частную инициативу в области всяких военных изобретений. Фишер за время своего долгого управления Адмиралтейством создал себе много непримиримых врагов, и они теперь все ополчились против него. Комиссия работала с соблюдением полной тайны, и поэтому ни общественные представители, ни корреспонденты газет не имели доступа на ее заседания; сам Фишер, как старый военный, отличался крайней необщительностью. Вдобавок работа комиссии, естественно, возбуждала недовольство у целого ряда лиц, чьи изобретения отвергались в силу конструктивных недостатков или практической невыполнимости. Возобновление неприятелем беспощадной подводной войны сильно встревожило общественное мнение, и оно обрушилось на комиссию и ее председателя за медлительность работы и якобы недостаток патриотизма.
Среди других выступил адмирал запаса флота Мью, который только что был выбран депутатом в нижнюю палату и, по-видимому, действовал под влиянием своей прежней вражды к адмиралу Фишеру. Черчилль в своей речи напомнил «досточтимому депутату от города Портсмута», что обе законодательные палаты, как и вся страна, хорошо знают заслуги адмирала Фишера. Публика с трибун горячо приветствовала эти слова, но лицо старого моряка не дрогнуло, как будто изваянное из камня, и только после конца речи Черчилля Фишер тяжело встал со стула и покинул трибуну. В течение моего почти трехлетнего пребывания в английском флоте я ещё ни разу не слыхал об интригах в морском ведомстве. Враждебная выходка бывшего адмирала меня крайне удивила, а способ, которым это выступление было отклонено в парламенте, доставил мне истинное удовлетворение. Морской министр ещё несколько раз брал слово и заявил, что все необходимые меры будут приняты, в особенности по части системы конвоев, которая будет введена, как только обстоятельства этого потребуют.
В Лондоне я не заметил особых перемен, может быть, потому, что на этот раз пришлось быть там слишком короткое время. Общее настроение и тон прессы показались мне, однако, более тревожными, чем раньше. В гостиницах и ресторанах были установлены новые ограничения в отпуске пищи. Нельзя было заказывать различные блюда десерта, пирожные, сладости и т. п. На хлеб и сахар были введены карточки, и газеты посвящали ежедневно длинные столбцы экономическим вопросам.
Возвращение на флот.
За время моего отсутствия из Скапа-Флоу флот только один раз выходил в море для тактических занятий, и, судя по тому, что мне рассказывали, в тактическом отношении не было предпринято ничего нового. Походный строй оставался все тот же. Развертывание флота в линию баталии происходило также по старому образцу, с той лишь только разницей, что адмирал Битти сделал опыт развернуть кильватерную колонну флота ближе к противнику, в расстоянии 70-80 кабельтов. Многие, однако, находили, что дистанция эта слишком мала и не дает возможности использовать нашу главную силу – превосходство в крупной артиллерии. После маневров результаты их обсуждались командирами судов каждой эскадры. Такое же собрание из флагманов было созвано главнокомандующими. Это было уже нечто новое, и идея мне казалась весьма удачной. Разделение флота на эскадры или хотя бы на две боевые колонны, с правом каждой действовать самостоятельно в случае боя, не было, однако, еще испробовано. Командование было по-прежнему слепо увлечено идеей, что единая кильватерная колонна является единственно возможным боевым порядком. Даже опыт Ютландского боя не смог изменить этой точки зрения.
В Скапа-Флоу происходили по-прежнему тактические занятия на рейде по старым расписаниям и с той же методической основательностью, как и раньше. Производились стрельбы из крупных орудий со стволами, испытывались приборы для управления огнем средней артиллерии, и, наконец, при торпедных стрельбах делались опыты сосредоточивать торпеды нескольких судов по одной и той же цели. Кроме того, упражнялись в отражении атак миноносцев и подлодок и занимались дневными и ночными эволюциями. Занятия происходили почти ежедневно. В промежутках между ними прислуга орудийных башен практиковалась в наводке орудий по движущимся целям, военным кораблям и другим судам, проходившим по рейду. Вдобавок ко всем этим занятиям на Гранд Флите производилось подготовительное обучение кадров добровольного запаса флота (Naval Voluntary Royal Reserve) для назначения на торговые суда, к вооружению которых лёгкой артиллерией было уже приступлено. На каждый пароход требовалось от 10 до 20 запасных, обученных стрельбе из орудий малого калибра, вплоть до 6-дюймовых пушек.
8-го марта в гавани Киркваля (на Оркнейских островах), куда приводились для осмотра все захваченные пароходы, в непосредственной близости от рейда Скапа-Флоу, эскадренный миноносец «Albakoro» подорвался на мине, поставленной неприятельской подлодкой. У миноносца взрывом оторвало всю носовую часть; все же он остался на плаву и смог быть отбуксирован в Скапа-Флоу. Подлодка, выставившая заграждение, была накануне обнаружена нашими сторожевыми судами и с большим трудом спаслась от преследования.
9-го марта я был приглашен на обед к новому командующему флотом на его флагманский корабль «Queen Elisabeth». Битти расспрашивал меня о положении в России и рассказывал о своем пребывании в Петербурге и Москве в 1914 году. Правящие круги и в особенности придворная камарилья не произвели на него приятного впечатления; его удивляло, каким образом в самое критическое время войны такие личности, как Протопопов, могут играть роль при дворе и даже в правительстве. Он неоднократно встречался с этим министром в Петербурге и считал его, как человека и как государственного деятеля, полным ничтожеством. Я спросил адмирала Битти, предполагает ли он, что германский флот ещё раз выйдет в море и будет искать решительного боя? Адмирал был того мнения, что при нормальном дальнейшем ходе войны на это едва ли можно надеяться; соотношение сил было бы теперь значительно хуже для противника, чем во время Ютландского боя. Однако, внутреннее политическое положение в Германии в связи с изменчивостью событий на сухопутном фронте войны таково, что нужно быть готовым ко всякого рода неожиданностям. Чем более ухудшаются перспективы на сухопутье, тем вероятнее, что общественное мнение, военные круги и сам кайзер Вильгельм захотят поставить на карту флот, в надежде, быть может, таким способом добиться поворота к лучшему.
