Митяй вздохнул:
- Вот, значится, молодец ты мой, второе здешнее царство-государство Ливонская земля, а над ней князь немецких Божьих рыторей. На полдень от Ливонии земли его старшего брата - великого князя немецких Божьих рыторей в Прусской земле. Только там рыторе всех хлеборобов, бортников, коневодов и кузнецов в старые еще времена поубивали, мало кто сумел через Неман в Литву прибечь.
И так он это сказал - малец враз поверил. И испугался: куда же несет его нелегкая?
Митрий, будто разгадав опасения паренька, успокоил:
- То давно было, Николай. Теперь рыторе без нужды мужиков не побивают. Им кормильцы и трудники нужны гораздо. А ты едешь для них работать, рыбу ловить, им от твоего труда - прибыток. Они с тобой, может статься, и не заговорят никогда, разве их приказчики али старосты, но и убивать не станут.
"Умный, видать, мужик Митрий, и в торговле, понятно, удачливый: любого уговорит",- подумал Николка и уважительно взглянул на смолянина.
Холодной звездной ночью Юозас остановился на берегу какой-то реки возле ветхого мостика.
Николка слез с телеги. Митрий тоже спрыгнул на землю.
- Ну, прощай, добрый человек,- проговорил он с ласковой печалью.Дальше нам не по пути. Я с Юозасом поеду к Мемельбургу, а ты иди прямо. Здесь до залива рукой подать. К рассвету будешь на месте. Никуда не сворачивай, придешь в деревню, а там расспросишь, где лучше к рыбакам пробиваться: здесь ли - на заливе, там ли - на Куршской косе.
Николка обнял Митрия, потом Юозаса.
Перейдя через мосток, юноша поднялся на невысокий берег и оглянулся: Юозас и Митрий стояли рядом, глядели путнику вслед. Николка помахал им, покричал и, увидев, что телеги тронулись, зашагал в ту сторону, откуда прямо в лицо дул свежий сырой ветер.
Остаток ночи Николай провел в овине, забившись меж снопами не молоченного еще хлеба. Проснулся от недалеких голосов - бабы спозаранку вышли к реке полоскать белье. Говорили не по-русски. Отряхнувшись от половы, приосанившись, чтоб народ не пугать, вышел Николка на свет Божий.
Не отходя от двери овина, путник глядел во все глаза.
Первое, что он увидел, было море - широкое, как степь, и серое, как небо. По морю, как и по небу, бежали белые облачка. Только в отличие от небесных они и рождались на глазах, и здесь же пропадали, едва добежав до берега.
Прямо у его ног начинались огородные гряды, только содержали их хозяева как бахчу, без всякой изгороди.
По обе руки лежали огороды, а впереди, в полусотне шагов, рядком рассыпалось десятка три хат с низкими стенами и высоченными, крытыми соломой крышами. Половина из них стояла под глиняными трубами, к которым большими черными лукошками лепились аистиные гнезда. За домами начиналось море, простиравшееся до самого небозема, где небо сходилось с землею. Там, соединяя море и небо, тянулась тонкая желто-черная полоска - должно быть, какой большой остров.
Николка отлепился от стенки овина и пошел на голоса.
Три бабы, одна за другой распрямляясь, молча глядели на чужака, ждали, пока тот подойдет.
Паренек, подойдя, поклонился, проговорил учтиво по-литовски:
- Бог помощь.
Бабы поздоровались, загомонили - скоро, не враз и поймешь.
Одна, побойчее других, сказала:
- Постой здесь,- а сама быстро пошла к избам.
Две другие снова занялись бельем.
Вскоре бойкая портомоя подоспела к берегу с бородатым, нестарым еще мужиком. Оказалось, что
бородатый в деревне за старшего - о том говорили и зипун почище, и сапоги покрепче, и шапка поновее, чем у простых мужиков.
Староста, а по-литовски - войт, стал расспрашивать Николку: что за человек, откуда пришел, куда идет. Николка отвечал открыто, без утайки. Выслушав внимательно, войт сказал:
- Иди за мной.
Приведя Николку на самую кромку морского берега, где стояло несколько лодок, староста ткнул в одну пальцем:
- Садись и плыви до косы. Там между двумя дюнами найдешь кошару. Скажешь - прислал Ионас. Лодку при случае пусть обратно пригонят.- И, взяв с путника за помощь грош, буркнул: - Плыви с Богом.
В полдень Николка выскочил на твердый, укатанный морем песок, разминая ноги, присел пару раз, будто на свадьбе примеривался выкинуть замысловатое коленце. Поглядел вокруг - песок и море. Поглядел вверх небо, и под самым небом макушки сосен.
Вытянув лодку на берег, Николка зашагал к дальней дюне, которая была выше других. Там-то, в распадке, и должна была стоять рыбацкая кошара. Из-за дюны в небо подымалась струйка дыма, и, смело пойдя на нее, Николка скоро увидел большую ригу. В основании дома лежали крупные валуны, выше камни поменьше, верхняя часть стен была сделана из смеси глины с песком. Высокая двускатная крыша, покрытая водорослями, в маленьких окошках тускнеют рыбьи пузыри. Возле кошары громоздились бочки, лежали опрокинутые вверх днищем лодки, болтались рваные сети.
Дым шел не из трубы на крыше, а из-за дома. Паренек обогнул постройку и увидел старика кашевара, подбрасывавшего сучья в костерок. Огонь играл внутри кольца, выложенного из камней. На камнях стоял старый, весь в саже, казан.
Николка, учуяв дух овсяной каши, сглотнул слюну и сразу же вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. На шорох шагов старик обернулся. Николка увидел выцветшие, когда-то голубые глаза, рыжие космы, рыжеватую бороденку - будто по переспелой ржаной соломе щедро сыпанули мукой. Приблизившись, Николка понял, что перед ним очень старый человек.
Старик, проводивший все дни в одиночестве, рад был поговорить с новым человеком. К тому же чувствовалось, что артельщики относились к старому свысока:
мы-де добытчики, а ты почти что дармоед - возле нас кормишься, бабьей работой себя оправдываешь. Здесь же все было наоборот - пришелец нуждался в нем, и старый рыбак мог оказать новичку если не покровительство, то поддержку.
Кашевар сказал, что зовут его Зикко, а прозвище ему Угорь.
- А лет тебе сколько, дедушка? -полюбопытствовал Николка.
- Точно не знаю. Знаю, что отец мой был как ты, когда князь Ягайло побил гроссмейстера Ульриха. А я родился через пять лет после этого. Выходит, теперь мне семь десятков с лишним.
Николка не понял, о каких Ягайле и Ульрихе говорит старик, да и не это было ему сейчас интересно. Собравшись с духом, юноша горохом рассыпал вопросы об артели, о людях, о порядках.
Старик отвечал толково и с явной охотой. Выходило, что живет в артели разный народ - и свободные, и тяглые орденские люди. Тяглецы прибиваются не надолго - ранней весной и поздней осенью, когда в поле дел немного. Так что сейчас здесь одни вольные. Ближе к зиме все рыбаки убираются по домам. Остаются лишь те, кому некуда податься.
- А я,- горестно сказал старик,- живу здесь круглый год - никого у меня нет.
Николка подумал: "Вот и я, видать, с дедом буду зиму зимовать",
К вечеру вернулись рыбаки. Порасспросили - кто да что, откуда да почему, надолго ли и зачем. Порядив недолго, приговорили - оставаться.
И прибился Николка к рыбацкой артели между небом и морем, на песчаной и сосновой косе с загадочным названием Курши-Нерия.
Удивительное это было место - Курши-Нерия! Зикко, помнивший чертову бездну историй и сказок, былин и небылиц, рассказывал, что Курши-Нерию Бог создал в последний день творения, когда уже и солнце в небе горело, и луна плыла, и звезды сияли, когда и твари земные теплу и свету радовались, и рыбы плескались, и праотец Адам удивленным оком взирал на мир. А на седьмой день, попы говорят, решил Господь отдохнуть. В общем-то, так оно и было, старые люди подтверждают, что в седьмой день отдыхал Вседержитель и Творец всего сущего от великих шестидневных трудов. Да вот утром седьмого дня, полюбовавшись на Землю, увидел Господь, как хороша Земля и подобна прекрасной невесте, только не хватает ей украшения. И тогда надел он красавице янтарное ожерелье - Курши-Нерию, лучшее, что сотворили руки Господни.
Слушал Николка рассказ старика - верил и не верил, но глядел вкруг себя и думал: "А ведь и правда, не может быть на земле места краше".
Курши-Нерия в самом деле была излюбленным и ни с чем не сравнимым капризом Творца. Лежавшая посреди моря золотым мостом длиною в восемьдесят верст, коса соединила земли жемайтов и пруссов. Янтарный сок катился по медным стволам ее сосен, тысячи птиц, разгоняя ветром крыльев облака, летели над нею, и, наверное, поэтому небо здесь почти всегда было чистым, а золотое солнце грело белые дюны.
Минул месяц. Теперь Николке казалось, что он родился здесь и ничего, кроме песка, сосен, воды и неба, никогда не видел. Рыбацкое дело сразу пришлось мальцу по душе. Было оно чем-то сродни делу казацкому. В море выходили артельно - не ямы рыть, не землю драть - встречь ветру, на волну, не таясь от опасности. Работали споро, весело. Как в воинском деле - могла их ждать удача, могли прийти домой и пустыми.
Рыбаки - литвины ли, пруссы ли, русские ли - были по большей части людьми угрюмыми и молчаливыми. Такими сделала их работа - опасная, трудная и не больно-то прибыльная. Взяв Николку в артель и приглядевшись к нему немного, увидели они, что проку от нового рыбака немного - их непростого ремесла он не знал, на берегу - солить ли, коптить ли, вялить ли рыбу - не умел. Во многом все же был парнем пришелец вполне подходящим - не робким, не жадным, да и зла никто от него не видел.
