Затем, словно из ниоткуда, появились его жена и многочисленные родственники и обустроили свою колонию в большом доме на площади. Народ предположил, что жена, видимо, уродлива, потому как всегда скрывает лицо, но, объяснил Магомет, это для того, чтобы избавить красавицу-жену от домогательств и уберечь мужчин от жалящих уколов внебрачной похоти. Естественно, все мужчины страстно возжелали хоть мельком увидеть ее лицо; вуаль с годами соскальзывала все ниже и ниже, потом незаметно для сирийцев пропала совсем, а мужское население забыло о своих похотливых мечтах.
Поскольку не было ни священника, ни имама, чистота верований разжижалась. Семьи роднились и перемешивались, детей нарекали Абдулой и Фатимой, какие-то исламские законы привились в местный обычай, соединились Великий пост и Рамадан, христиане изготавливали статуэтки Пророка, а мусульмане носили на шее крестик. Некоторые мужчины брали по две-три жены, что разумно, ибо мужчины жили меньше и явно были не способны к единобрачной верности, а певцы вводили муэдзинские вопли и завывания в искаженные церковные гимны предков.
Все бесконечно упрощалось тем обстоятельством, что почти никто не умел читать, и со временем все позабыли, какая история про Иисуса, а какая – про Магомета, словно мудрость двух сказаний неприметно соединилась в одну божественную ткань.
А потом Рикардо-козопас выгуливал у водопада своих подопечных, и ему нанесли визит. Рикардо, можно сказать, был придурковат, или, если помягче выразиться, – святая простота. Он почти не говорил, хворал чем-то вроде паралича, отчего у него сильно подергивалась голова, и обиходить себя совершенно не мог. Но он обладал сверхъестественным даром заботиться о животных и тем обеспечивал себе право на существование в сельской общине, где собаки по непонятным причинам вдруг начинали грызть себе хвосты или коровы сутками не могли отелиться, а потом давали чудо-приплод с двумя головами и двумя парами внушительных гениталий.
Рикардо сидел в теньке и угощался оладьями из подорожника, когда в цветастой радуге на водяной пыли водопада стало вырисовываться нечто. Одним глазом Рикардо наблюдал за видением, другим караулил коз. Нечто разделилось натрое, и он отчетливо увидел: это – Мария, а по бокам у нее – две мужские фигуры, которым она матерински возложила руки на плечи.
– Смотри! – повелела Мария, и очертания Магомета и Иисуса выдвинулись вперед, соединившись в одно.
– Слушай меня! – сказала она. – Сие сын мой, он вернулся, поелику ни един человек не понял, что есть любовь, пока не познал ее во всех проявлениях.
Она заставила Рикардо повторить эти слова, и лишь затем он осознал, что впервые произнес законченную фразу, а паралича больше нет.
Рикардо бросил стадо и с сияющими глазами помчался на площадь – он исцелен и благословлен откровением! Его чудесное выздоровление убедило всех до одного, что видение – не галлюцинация дурачка, и без долгих разговоров все пришли к выводу (возможно, ошибочному): Иисус вернулся в облике Магомета, чтобы познать любовь женщины. В честь события жители установили под водопадом изваяния, что на время вызвало кой-какие нехорошие чувства у тех мусульман, кто полагал, что не следует изображать человека, но в конечном счете водопад стал излюбленным святилищем, где молились и размышляли в ожидании мелких чудес.
На полках в классной комнате отец Лоренцо и отец Валентино обнаружили неумело отпечатанный учительницей рассказ о богоявлении, несколько экземпляров Корана, преданно переведенного на кастильский диалект, отыскали собрание писем Камило Торреса – священника, что принял марксизм и тут же стал мучеником, проявив бессмысленный героизм не там, где нужно. Прищелкивая языком от праведного отвращения, попы свалили книги в кучу возле двери и стали дожидаться освобождения в четыре часа.
Когда полицейские отперли дверь, двуличные отцы изобразили смирение. Они просили прощения и умоляли показать им святыню у водопада. Мэр, более благодушный, поскольку дневная жара остывала, выразил готовность лично их проводить, и священники, как подобает, восхитились святым местом, вознесли пару молитв и вообще вели себя дружелюбно и сговорчиво. У мэра зародились подозрения, но он все же организовал отцам ночлег в ратуше, а те сказали, что в знак примирения хотели бы пожелать спокойной ночи каждой семье.
Домов с книгами нашлось совсем немного, но где книги все же были, один из отцов ухитрялся стащить и спрятать предосудительное чтиво в складках просторной сутаны. Вот так они унесли томики Ортеги-и-Гассета, несколько экземпляров Корана, протестантскую Библию, романы Маркеса и книгу Пауло Фрейре о просвещении бедняков. Потом забрали кучу книг из школы и спрятали в своей комнате в ратуше. В конце, перед отходом ко сну, они посетили бордель, где опасных книг не нашли, но, вероятно, попытались перевоспитать несколько заблудших душ.
Городок проснулся на рассвете от звучной вдохновенной проповеди и запаха гари. Горожане с кружками кофе и еще не прояснившимися от подвигов во сне мозгами выходили из домов и видели двух священников, которые жгли груду книг, призывая город к покаянию и отказу от ереси. Одно это оскорбляло, но тут люди стали различать в обугливающейся куче дорогие сердцу книги, да еще донна Сисимота на всех парах примчалась с известием, что изваяния в святом месте разбиты вдребезги.
Волна гнева прервала увещевания попов, излившись шквалом плодов и камней. Отцов схватили, связали им ноги в лодыжках, перебросили через ветку дерева, безжалостно избивали палками и плашмя лупили мачете до прибытия мэра, который попытался всех успокоить. Когда его известили о происшедшем, он отвязал священников и опять запер в школе, пока советовался со старейшинами, как быть.
Порешили на традиционном наказании кечуа и заставили отца Валентино и отца Лоренцо неделю таскать камни. Из этих камней построили по небольшому минарету по углам местной церкви – вот так завершился проект, из-за которого несколько лет спорили. Затем отцов освободили, измазав им лица навозом и напустив в сутаны кусачих рыжих муравьев, и попы двинулись в скорбный путь к столице, чтобы доложить монсеньору Рехину Анкиляру о жестоком с ними обращении, а тот немедленно принял решение навербовать отряды верующих для защиты своих проповедников.
Рассказывают, что в годовщину явления Непорочной Девы и ее спутников Рикардо-козопасу изваяния самопроизвольно восстановились у водопада, и народ считал, что теперь они еще божественнее, живоподобнее и безмятежнее.
23. тварь и трехсотлетний старик
– Он мне напоминает Дон Кихота, – сказал учитель Луис, и Дионисио Виво ответил:
– А мне – короля Пелинора.
У них нечто вроде интеллектуального соперничества, когда дело касается сравнений.
Помнится, произошло это в тот день, когда Аурелио рассказывал Парланчине сказки. Спешу заметить, что я Парланчину никогда не видел, но Дионисио нарисовал ее портрет и показал мне: высокая, очень стройная, а волосы до самого пояса. Парланчина чрезвычайно красивая и, по общему мнению, такая очаровашка, что вертит отцом, как хочет, заставляет его сказки рассказывать одну за другой. Когда Аурелио рассказывает на площади, народ собирается послушать – всех совершенно пленяет его умение развлекать покойников. Иногда приходит и Федерико, в потустороннем мире он женат на Парланчине, и мне говорили, у них маленький ребенок, которого она кормит грудью, пока слушает истории. Ее оцелот, тоже невидимый, изводит городских ягуаров, озорно нападая исподтишка; обычное дело – какой-нибудь наш здоровенный зверь катается в грязи, пытаясь сбросить с загривка маленького котяру, что, очевидно, крепко вцепился острыми коготками. Когда приходит Федерико, это всегда большая радость для его отца Серхио, который для колдовства дает напрокат череп своего брата-близнеца.
Вот для таких необыкновенных событий я и завел Дневник; пишу время от времени, решив без прикрас заносить в него все происходящее в городе. Пока я служил в армии, мною владело желание классифицировать всех здешних колибри и бабочек, но когда дезертировал и перебрался сюда, понял: меня больше привлекает непостижимая действительность Кочадебахо де лос Гатос, где можно совершенно забыть, что я – знаменитый генерал Карло Мария Фуэрте, и погрузиться в жизнь народа, чьи верования и поступки гораздо экзотичнее иволг и морфид.
В характере этих людей есть две отличительные черты: одна – способность любить, другая – мания строительства. Но, сказав так, я понимаю, что с тем же успехом мог написать: «умение веселиться и жажда знаний». Просто их любовные романы и хитроумные сооружения заметнее всего. Да, конечно, погоня за любовью для них неизмеримо важнее остального, но, осмелюсь утверждать, чужака прежде всего ошеломляют плоды их трудов. И лишь когда поживешь здесь какое-то время, понимаешь, что работа для этого народа – развлечение в перерывах между любовью.
