24. возвращение в Ринконондо
Бабка Тереза была личностью особенной. Это из-за нее в церкви появилось уведомление: «Особая просьба Богородицы: по четкам не молиться». Когда Терезе исполнилось всего двенадцать лет, она, пребывая в том критическом возрасте, когда внезапный расцвет девичьей чувственности выражается и находит утешение в приступе религиозного пыла, отправилась в пещеру трех изваяний. Тереза влюбилась в Христа. Он, окутанный славой, но по-прежнему с кровоточащими ранами, неизменно стоял перед ее мысленным взором, и ее обволакивала Его женственная нежность и окружала Его мощная мужественная защита. Лицо Терезы излучало такую безмятежную умиротворенность, что ее свежая прелесть не вызывала похотливых желаний у мужчин, и уже в том возрасте Тереза обладала невероятной способностью любить животных, что совершенно несвойственно общине, откуда она была родом, – крестьяне относились к своей скотине в лучшем случае с хозяйским безразличием, а в худшем – с бездумной жестокостью. В те дни Тереза держала у себя обезьянку-капуцина и носила ее за пазухой, а та обхватывала ее ручками за шею в объятии вечной любви и прижималась к щеке.
В пещере Тереза села у водопада и выпустила обезьянку, чтобы прочитать молитвы по четкам. Зверек быстренько вскарабкался на ветку пламенеющего цветами дерева и развлекался, обрывая цветки, а Тереза перекрестилась на распятие, закрыв глаза, прочитала апостольский «Символ веры» и по первой бусине четок начала «Отче наш». Она отложила третью бусину и стала повторять «Богородица-дева, радуйся», когда звонкий голос сказал:
– Тереза, прекрати, пожалуйста.
Девочка открыла глаза, огляделась, ничего не увидела и стала читать «Славен будь». Дойдя до средней бусины в четках, она приступила к десятикратной «Богородица-дева, радуйся» первого таинства, но прочитала только второй раз, когда тот же звонкий голос вновь прервал:
– Тереза, я что, по два раза должна тебя просить?
Вздрогнув, она открыла глаза, посмотрела наверх и увидела свечение вокруг головы статуи Пресвятой Девы, сияние такое яркое, что не различишь лица. Дрожащая Тереза прикрыла глаза рукой, но подняться и убежать не смогла.
– Имей в виду, – сказал голос, – ты сделаешь мне большое одолжение, если не будешь больше читать молитвы.
Юная Тереза, не найдясь, что бы такое сказать умное и значительное, спросила:
– Почему? – и тут же пожалела о своем нахальстве.
Глубокий вздох раздался из-под яркого сияния, вздох, выражавший, казалось, всю мировую скорбь.
– А как бы тебе понравилось, Тереза, все это слушать? Только представь, для одного полного цикла на четках мне приходится шесть раз выслушивать «Отче наш», апостольский «Символ веры», шесть «Славен будь», длинную литанию, заключительную молитву и пятьдесят три раза «Богородица-дева, радуйся». Некоторые осиливают все пятнадцать таинств, и тогда мне приходится выслушивать «Богородица-дева, радуйся» сто пятьдесят раз.
– Сто шестьдесят пять, – поправила Тереза.
– Совершенно верно, – ответил голос, – и терпеть это уже выше моих сил. Вообрази, ежеминутно миллионы людей по всему миру в неприличной спешке тарабанят молитвы. Такое впечатление, будто голова постоянно засунута в улей, где гудят рассерженные пчелы. Если хочешь вознести молитву, пожалуйста, читай «Богородица-дева, радуйся» только раз для каждого таинства, и медленно, со вниманием.
Тереза, ничего не принимавшая на веру, возразила:
– Но, Пресвятая Матерь, в моем молитвеннике сказано, что у Фатимы ты настаивала, чтобы мир читал эти молитвы, и там еще говорится, что четки дали святому Доминику, чтобы одолеть ересь.
Раздался еще один невероятно тяжелый вздох:
– Говоря между нами, святому Доминику за многое придется ответить. Ты сделаешь, как я прошу?
– Да, Пресвятая Матерь, – сказала Тереза, по-прежнему прикрываясь рукой от несказанного, а теперь и пульсирующего лучезарного сияния.
– Еще одно, – продолжил голос, – у меня весточка тебе от Моего Сына. Он говорит, ты должна научиться любить Его не только истинного, но и каким найдешь Его в своих собратьях.
С этого момента в городке Ринконондо не молились по четкам, а Тереза искала Иисуса в лицах родных, в беззубых физиономиях нищих бродяг, в выражении глаз мэра, в наигранной лихости городских шлюх и в объятиях человека, с которым прожила всю жизнь, – он умер незадолго до того, как ей исполнилось семьдесят. Когда это случилось, Тереза купила у батрака дона Маскара другую обезьянку-капуцина, рассудив, что этой невинной любви ей хватит дотянуть до собственной кончины, когда все, как и полагается, вернется на круги своя.
Тереза сидела на площади и лущила каштаны, время от времени скармливая ядрышки своей подружке обезьянке, когда во главе отряда из двадцати головорезов – большинство верхом на мулах и лошадях, и все вооружены ружьями и мачете, – в поселке вновь появились отец Валентино и отец Лоренцо.
Кто же были эти люди и тысячи им подобных, что поподняли ряды крестоносцев? Пожалуй, стоит объяснить; оглядываясь на прошлые события, многие ломали голову: как же получилось, что народ, и без того растревоженный бандитизмом и раздраем в стране, поддался возрождению бесконечного религиозного конфликта, который стал бедствием на десятилетия и разрешился только непростыми конституционными компромиссами? В прошлом либералы безжалостно убивали, пытали и насиловали во имя современного светского государства, а консерваторы делали ровно то же самое во имя католической теократии; войны продолжались так долго, что никто уже не знал, когда заканчивалась одна и начиналась другая. Военные конфликты длились веками, и в конце их ни один человек не мог вспомнить, из-за чего они затевались и какими были исходные претензии сторон. Финальный мирный договор включал требования либералов, которые изначально были консерваторами, а те настаивали на внесении в договор пунктов, за которые по первости сражались либералы. Единственный способ постичь столь невероятный исход – понять, что в психологии народа существовало атавистическое стремление к возбуждению войной, которое неодолимо искало самовыражения, особо не заботясь о поводах и цепляясь за малейшие, непозволительно инфантильные предлоги. Менталитет нации не видел противоречия в захвате чужой страны и навязывании ей пацифизма. Вместе с тем он непременно обладал жаждой наживы и был столь наивен, что совершенно не осознавал собственного цинизма. Таким образом, война за идеалы проявлялась разгулом грабежей, когда добычей становились ничтожные пожитки бедняков и неприкосновенность женского тела. В такие времена страх и презрение мужчины к женщине выливаются в поток изнасилований и увечий, а стремление к превосходству и острым ощущениям оставляет след из мертвецов, что гниют в земле со вздувшимися от червей собственными яйцами во рту.
В общем, отцу Лоренцо и отцу Валентино не составило труда набрать «охрану» – многочисленнее, чем предполагалось, слишком своенравную и бесконтрольную; в конечном счете отцам пришлось смириться со зверствами и утешаться мыслью, что при сотворении великого блага всегда совершается и некоторое зло. За посулы полного отпущения грехов нашлись люди, готовые уйти из-под занудливой опеки жен, люди, ради приключений бросившие изнурительную работу за гроши, такие, кто был счастлив разбойничать во имя Иисуса Доброго, Кроткого и Смиренного. Отцы начинали ведущими, но из опасения стать ведомыми превратились в соучастников. То же произошло и со всеми остальными священниками, в результате обнаружившими, что их усилия обернулись разорительным нашествием человеческой саранчи, во главе которой стояла мрачная несокрушимая фигура монсеньора Рехина Анкиляра. Разъезжая на громадном коне, он будто находился одновременно повсюду, а в распятии, что висело у него на цепи, мелькали отсветы горящих лачуг и красный блеск луны.
На площади отцы зазвонили в колокольчики и призвали к покаянию, а когорта охранников развалилась под деревьями; одни наполнили бутыли из корыта с дождевой водой, другие набрали веток для костра, чтобы на ножах поджарить мясо, как делают пастухи. Нудные песнопения привлекли жителей, у которых глаза светились веселым любопытством и удивлением: надо же, после вссх унижений сволочные попы столь опрометчиво прикатили снова. Как и в тот раз, гуайява рассекла воздух и расплющилась на голове отца Лоренцо. Но теперь прогремел выстрел, и главарь бандитов угрожающе поднялся.
– Слушайте, что человек говорит, – сказал он и сплюнул на землю – мол, возражения не принимаются. Люди стали слушать.
Они услышали, как отцы порицают все, почитаемое священным: Рикардо Ринконондоского изображают сумасшедшим, Магомета поносят как еретика и многоженца, пещеру называют языческой гробницей порока, под страхом вечной адовой муки велят убрать минареты и восстановить чтение молитв по четкам. Вот тут-то бабка Тереза поднялась и проковыляла к отцу Лоренцо. Опираясь на палку и поддерживая цеплявшуюся за шею обезьянку, она призвала всю ярость старого хилого тела и сказала:
