Бледные на тарелке четыреста тридцать три испанца воскликнули одногласно и недружелюбно:
Убийству произойти пора-с.
И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил Степанова-Пескова. Впрочем о чём тут говорить.
Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую картину. Поперёк третьего стола стояла следующая картина. Представьте себе стол и на нём следующую картину.
Воззрясь на картину,Грудецкий держалв руке как картинукровавый кинжал.Ложилась на землюи капала кровь,вращалась земляи планеты кружились.Лежал на полуСтепанов-Песковподобно орлубез сапог и носков.Лежал он босойкак шиповник.Укушен осойбыл чиновник.
Тут снова входит Лиза и кричит:
Ага-ага я говорила, что убийство свершится.
Все на неё закричали, все зашикали.
Тише, Лиза, Лиза, тише, тише, вы одна из двух.
Потом опять стал говорить он.
Он.
Мы видели бедное тело,оно неподвижно лежало.В нём жизнь непрерывно ределапод диким ударом кинжала.Глаза как орехи закрылись.Что знаем о смерти мы люди.Ни звери, ни рыбы, ни горы,ни птицы, ни тучи мы будем.Быть может страна иль диваны,быть может часы и явленья,морские пучины, вулканыимеют о ней представленье.Жуки и печальные пташки,что тихо летают под тучейв своей небогатой рубашке,—для них смерть — изученный случай.
Он.
Который час.Они бегут, бегут.
Он.
Я обратил внимание на смерть.Я обратил внимание на время.
Он.
Они бегут, бегут.
Он.
Вновь курсистка появилась,как лапша,и студент над ней склонился,как душа.И курсистка состоялась,как цветок.Тройка быстрая умчаласьна восток.
Он.
Который час.
Он.
Листва стоит в лесу как гром.
Он.
Сейчас я буду говорить.
Уже усталая свечапылать устала как плечо,а всё курсистка говорила —целуй Степан ещё ещё.Ты мне и ноги поцелуй,ты мне и брюхо поцелуй.Степан уж был совсем без сил,он страшно вдруг заголосил:я не могу вас целовать,сейчас пойду в университетнаук ученье изучать:как из металла вынуть медь,как электричество чинить,как слово пишется медведь,—и он склонился как плечобез сил на милую кровать.
Тут пришёл Козлов и стал лечиться. Он держал бруснику в руках и всё время страшно морщился. Перед ним вставали его будущие слова, которые он тем временем произносил. Но это всё было не важно. Важного в этом ничего не было. Что тут могло быть важно. Да ничего.
Потом пришёл Степанов-Терской. Он был совершенно лют. Он не был Степанов-Песков. Тот был убит. Не будем об этом забывать. Забывать об этом не надо. Да и к чему нам об этом забывать.
Сцена на шестом этаже
Фонтанов.
Вот пять лет живём мы вместе,ты и я, ты и я,будто филин и сова,как река и берега,как долина как гора.Ты курсистка как и прежде,волоса твои седеют,щёки женские желтеют,жиром ты за это время,врать к чему, не налилась.Полысело твоё темя,обветшала твоя сласть.Раньше думал я о мире,о мерцании светил,о морской волне, о тучах,а теперь я стар и хил.На свинину, на редискунаправляю мысли я.Не курсистку, а модистку,видно, в жёны приобрёл.
Маргарита или Лиза (ныне ставшая Катей).
Чем жить? Душа моя слетаетс запёкшегося рта. Фонтанов,ты грубым стал и жалким.Твоя мужская сила где она?Я стану у открытого окна.Смотри какой громадный воздух шевелится.Смотри соседний виден дом.Смотри, смотри, смотри, смотри кругом.Смотри на подоконник я влезаю,на подоконник веткой становлюсь.
Фонтанов.
Курсистка подожди меня.
Она.
На подоконник кружкой становлюсь.
Фонтанов.
Курсистка что с тобой.
Она.
На подоконник свечкой становлюсь.
Фонтанов.
Курсистка ты сошла с ума.
Она.
Я приезжаю.
Тут нигде не сказано, что она прыгнула в окно, но она прыгнула в окно. Она упала на камни. И она разбилась. Ох, как страшно.
Фонтанов.
Долго думать я не буду,я последую за ней.Я побью в шкапах посуду,уничтожу календарь.Я зажгу повсюду лампы,позову сюда дворецкогои возьму с собой в дорогунавсегда портрет Грудецкого.
Потом три часа играла музыка.
Он.
Маргарита Маргаритадверь скорее отвори,дверь в поэзию открыта,ты о звуках говори.Мы предметов слышим звуки,музыку как жир едим.Маргарита для наукимы не верим что мы спим.Мы не верим что мы дышим,мы не верим что мы пишем,мы не верим что мы слышим,мы не верим что молчим.
Он.
Ночь на небо поднималась.тусклый месяц как душанад землёю возносился,в камышах густых шурша,рыба бегала по речкеи печальный лев рычал.Города стояли прямо,за добычей мчался бобр.
Он.
Я миролюбие своё терял.
Он.
Неизбежные годанам шли навстречу как стада.Кругом зелёные кустыневзрачно, сонно шевелились.
Он.
Нам больше думать нечем.У него отваливается голова.
<1931–1934>
Приглашение меня подумать*
Будем думать в ясный день,сев на камень и на пень.Нас кругом росли цветы,звёзды, люди и дома.С гор высоких и крутыхбыстро падала вода.Мы сидели в этот миг,мы смотрели всё на них.Нас кругом сияет день,под нами камень, под нами пень.Нас кругом трепещут птицы,и ходят синие девицы.Но где же, где же нас кругомтеперь отсутствующий гром.Мы созерцаем часть реки,мы скажем камню вопреки:где ты ночь отсутствуешьв этот день, в этот час?искусство что ты чувствуешь,находясь без нас?государство где ты пребываешь?Лисицы и жуки в лесу,понятия на небе высоком, —подойди Бог и спроси лису:что лиса от утра до вечера далеко?от слова разумеется до слова цветокбольшое ли расстояние пробежит поток?Ответит лиса на вопросы Бога:это всё исчезающая дорога.Ты или я или он, мы прошли волосок,мы и не успели посмотреть минуту эту,а смотрите Бог, рыба и небо, исчез тот кусокнавсегда, очевидно, с нашего света.Мы сказали: да это очевидно,часа назад нам не видно.Мы подумали — намочень одиноко.Мы немного в один мигохватываем оком.И только один звукощущает наш нищий слух.И печальную часть наукпостигает наш дух.Мы сказали: да это очевидно,всё это нам очень обидно.И тут мы полетели.И я полетел как дятел,воображая что я лечу.Прохожий подумал: он спятил,он богоподобен сычу.Прохожий ты брось неумное уныние,гляди кругом гуляют девы синие,как ангелы собаки бегают умно,чего ж тебе неинтересно и темно.Нам непонятное приятно,необъяснимое нам друг,мы видим лес шагающий обратностоит вчера сегодняшнего дня вокруг.Звезда меняется в объеме,стареет мир, стареет лось.В морей солёном водоёменам как-то побывать пришлось,где волны издавали скрип,мы наблюдали гордых рыб:рыбы плавали как маслопо поверхности воды,мы поняли, жизнь всюду гаслаот рыб до Бога и звезды.И ощущение покоявсех гладило своей рукою.Но увидев тело музыки,вы не заплакали навзрыд.Нам прохожий говорит:скорбь вас не охватила?Да музыки волшебное светилопогасшее имело жалкий вид.Ночь царственная начиналасьмы плакали навек.
<1931–1934>
