Внезапно он осекается. Да, а как же Катрина, как быть с ней? Мартынь останавливается у ржаного поля и почти испуганно, широко раскрытыми глазами смотрит на Катрину.
— А я не могу тебе помочь? — тихо говорит она потупясь. Жалобная улыбка трогает ее губы.
— Ты? Чем ты мне поможешь! Ты мне будешь только обузой… — и, сам испугавшись последних слов, умолкает.
В нем впервые пробуждается предчувствие: то, что он замыслил, разрушит все, что было до сих пор, перевернет его жизнь. Словно он должен броситься в водоворот. В душе зазвенела какая-то нежная струна. И становится так тепло и грустно… Его мучат сомнения…
Но Катрина, видно, опередила Мартыня — она себя переборола.
— Конечно, обузой, — говорит она твердо и берет жесткую руку Мартыня. — Ты обо мне не беспокойся, я как-нибудь… Делай, что задумал. Только будь поосторожнее, сам знаешь, какие теперь времена.
С минуту оба молчат. Мартынь обнимает Катрину. Никогда еще он не прижимал ее так горячо к сердцу. Когда она потом бежит через ржаное поле к дому, голова у нее слегка кружится.
У дверей Катрина оглядывается. Мартынь стоит на том же месте. В предрассветном сумраке фигура его кажется такой же серой, расплывчатой и неподвижной, как и пни, которые один за другим возникают из мглы.
Отец лежит в своем углу с раскрытыми глазами, в зубах у него трубочка. Он, видно, давно уже не спит.
— Где ты шатаешься по ночам? — спрашивает он сердито, вынимает изо рта трубочку и, не вставая, сплевывает. — Где была?
Катрина не в силах даже взглянуть в его сторону. Она чувствует, какая пропасть разделяет отца и Мартыня. Один прирос к своей вырубке, работает до потери сознания, терпит голод и не смеет поднять голову, подумать о том, что было позади и что впереди, в будущем. Другой стряхнул с себя цепи трусливого долготерпения, бросил все, даже ее, и ушел искать справедливости для себя и для других. Сердце Катрины не мечется меж двух огней. Она знает, откуда берется та сила, которая даже черный, обгорелый пень заставит выпустить молодые, зеленые побеги. Она чувствует, как эта чудодейственная, волшебная сила захватила и ее, коснулась губ, лба. Грудь ее наполняет чувство непонятной, до сих нор не изведанной гордости.
Не раздеваясь, падает она на постель. Но сон не приходит: уже поздно. По всему телу пробегают мурашки. Она лежит с открытыми глазами и ждет, когда в маленьком окошке блеснет первый солнечный луч. Тогда можно будет встать…
— Ночью у Мартыня была? — спрашивает отец.
Отложив косу, он садится на охапку свежескошенной травы и ест принесенный Катриной завтрак.
У нее в руках грабли. Она пришла ворошить вчерашнее сено, отгрести от пней и куч хвороста — после обеда можно будет метать его в копны. Катрина стоит спиной к отцу.
— У Мартыня.
— Ну, что он? Все на своем стоит?
— Конечно. Сегодня утром ушел.
— Р-рехнулся мальчишка. То-то я смотрю — у шалаша ни котелка, ни мотыги, одни грабли валяются. Добром он не кончит. Ну, что поделаешь — у каждого своя голова.
Катрина настораживается. В голосе отца уже не чувствуется ни задетого самолюбия, ни злости на то, что мечты его пошли прахом. А ведь он никогда так быстро не забывал обид.
— Всем будет лучше, — говорит она неопределенно, желая выведать его мысли.
Отец смеется. Это уж и вовсе странно… Катрина может припомнить все случаи, когда он смеялся. Она уходит, думая о том, что отец что-то прячет от нее за этим смехом.
На вырубке косят рожь.
Катрина одна в поле. Отец у опушки боронит новь под рожь. Копны стоят близко друг к другу. Неубранным остался только маленький клочок. А рожь-то в нынешнем году, что лозняк. Со звоном отскакивает коса от сухих и крепких стеблей. Если завтра не будет большой росы, можно начать с рассвета, и к вечеру все будут убрано. Взглянув на солнышко и сдвинув цветистый красный платочек на затылок, Катрина начинает новый ряд. Будто в сердцах подымает и опускает руки.
Коса со звоном отскакивает от сухих и крепких стеблей. Наискосок ложатся охапка за охапкой.
Уже в который раз Катрина слышит знакомый звук: словно кто-то вдруг трогает пальцами струну цитры. Случайно приподняв голову, она сразу выпрямляется и замирает с занесенной косой в одной руке и поднятыми граблями — в другой. От опушки отец прокладывает прямую борозду через участок Мартыня. Катрина стоит и смотрит, потом бросает косу и грабли. Затенив рукой глаза от солнца, сама себе не веря, всматривается еще пристальнее. Может быть, она ошиблась? Ведь отец боронил новину… откуда же взялась соха, да еще на участке Мартыня! Но какое там ошиблась! Она за версту узнает и лошадь и сгорбленную фигуру отца.
Яркий румянец вспыхивает на лице девушки и угасает. Только кое-где на загорелых щеках остаются белые пятнышки — будто пальцем надавили. Быстрыми шагами идет она наперерез отцу. Высокое жнивье шуршит под ногами, обутыми в новые лапти и белые онучи.
Отец выпускает рукоятки, когда лошадка с тихим ржанием вдруг останавливается и тянется губами к переднику Катрины. Взглянув на дочь, он шмыгает носом, в смущении опускает глаза и снова берется за соху.
— Ну… — бурчит он. — Чего балуешься? Отойди.
— Что ты делаешь? Зачем ты землю Мартыня распахиваешь? — Каждое ее слово падает как тяжелый камень.
— Снял… — говорит отец, отворачиваясь. — Вчера управляющий приходил… А я давно надумал: совсем рядом, и пригорок такой славный, а ольшаник в наш луг вклинивается… У нас уже все выжжено и выкорчевано… Бог даст, к будущему лету другую лошадь купим…
Все это он выпаливает одним духом — торопливо, почти виновато. Но, взглянув в лицо дочери, хмурится и сразу умолкает.
— Обезумел… — сдавленным голосом говорит Катрина. — Землю Мартыня!
— Ну и что Мартынь… Вот и снял. Раз сам не хочет. Да и не вернется он, это уж наверняка. Скоро, услышишь, упрячут его господа…
— Обезумел… Распрягай, сейчас же распрягай!
Отец не может оправиться от смущения и улыбается.
— Будет дурить-то! Уходи с борозды!
— Распрягай! Вернется или не вернется — все равно. Это его участок.
— Да что ты — маленькая? Его участок… Сам ушел, работать неохота… Мы не возьмем — возьмут другие.
— Никто не возьмет — никто! — Катрина вся как в огне. — Не по лени он ушел, не ради своей выгоды. А вы сразу же на его землю, как вороны на падаль.
Она подбегает и начинает отвязывать постромки.
— Не балуй…
По голосу отца чувствуется, что он сердится уже не на шутку. Делает движение плечом и останавливается. Как-то неловко замахнуться на взрослую дочь.
— А мы не пойдем, — говорит она, — на землю Мартыня не пойдем. Ну, а когда ты… ладно, работай один, я завтра же ухожу.
Она закидывает постромки через спину лошади и снимает с нее повод.
— Ну, коняга… — Отводит ее на свой участок, на скошенное ржаное поле, и треножит.
Отец стоит с минуту, не зная, что делать. Сердито глядит он вслед дочери. Наконец сплевывает.
— Тьфу! Вот поди подерись с такой…
Он нагибается, вытаскивает из-под корневища лемех, с ожесточением взваливает соху на плечи, несет к своему полю. Сбрасывает ее так, что звон раздается, и, постояв немного, принимается вязать снопы и складывать в бабки. Время от времени останавливается, покашливает, видно, хочет что-то сказать, потом сплевывает, снова берется за снопы. На его коричневом от загара лице каждая морщина выражает недоумение и злобную тревогу.
Однако следующей весной на участке Мартыня появляются новые обитатели…
Ранняя теплая весна. Середина апреля. На вырубке не осталось снега даже в болотистых низинах. Перед обедом Катрина возвращается с луга с охапкой калужницы за спиной. Вдруг прямо на нее, спасаясь от чужого рыжего пса, мчится кувырком ее серый кот. Катрина сбрасывает охапку калужницы через голову и подставляет передник.
— Анцит!
Анцит кидается ей на руки. Хвост у него взъерошен, глаза горят, когти выпущены. Дрожа всем телом, прижимается он к своей спасительнице. Катрина проворно хватает с земли обломок корневища и кидает в рыжего. Пес взвизгивает и, поджав хвост, бежит в сторону. Разозлившаяся Катрина гонится за ним, и все, что попадается ей под ноги, кружась в воздухе, летит вслед псу.
— Ну и ну! — останавливает ее вдруг чей-то низкий голос.
Катрина отбегает на несколько шагов за свою межу и останавливается. На участке Мартыня стоит, опершись на мотыгу, плотный, широкоплечий молодой человек в синей бумазейной куртке, с короткой свалявшейся бородой. Голос у него сердитый, но он старается улыбнуться, и лицо его становится от этого еще некрасивее.
— Чего ты на моего пса так напустилась? — Он бросает мотыгу и подходит поближе.
— А чего он на моего кота набрасывается?
Катрина опускает передник и гладит кота. Он почти совсем успокоился, вкрадчиво мурлычет и свертывается в клубок.
