Аллейн сказал:
— Простите, что беспокоим вас так рано, но мы кое-чем озадачены.
— Озадачены?
— И всерьез! Считаете ли вы возможным, — продолжал Аллейн с нарочитой любезностью, которую его жена считала грубоватой, — чтобы мы обратились к вам с просьбой в девять часов утра?
— Что вы имеете в виду? — Заплывшие жиром глаза леди Лакландер сверкнули.
Аллейн прибег к хорошо продуманной лжи.
— Мы считаем, — сказал он, — что убийца Картаретта до нападения прятался где-то поблизости.
— Да?
— Да.
— Я его не видела.
— Я же сказал — он спрятался. Наши попытки найти это место не увенчались успехом. Мы полагаем, что оно находилось там, откуда открывается достаточно хороший вид на мост и ивовые заросли, а также на ложбину, в которой вы сидели.
— Вы нашли место, где я рисовала?
— Клянусь вам, нет ничего проще. Вы пользовались мольбертом и табуреткой.
— А она под тяжестью моего веса, — сказала леди Лакландер, к ужасу Аллейна, раскачиваясь взад-вперед на своем сиденье-трости, — без сомнения, оставила след в земле.
— Дело в том, — пояснил Аллейн, — что, по нашему мнению, убийца ждал, пока вы уйдете, чтобы вылезти. Вы все время оставались в ложбине?
— Нет, я часто отходила от мольберта, чтобы посмотреть на мой эскиз издали. Из него все равно ни черта не получилось.
— Где же вы находились, когда смотрели на ваш этюд?
— На склоне между ложбиной и мостом. Вы еще недостаточно обследовали ложбину, иначе сами бы догадались.
— Почему? — спросил Аллейн, мысленно поплевав через левое плечо.
— Потому, мой славный Родерик, что я пользовалась сиденьем-тростью и так глубоко вогнала его в землю, что вынуждена была оставить его там, когда уходила, — и это не в первый раз.
— Вы оставляли его там, уходя домой?
— Разумеется. Как ориентир для слуги, когда тот придет за моими вещами.
— Леди Лакландер, — сказал Аллейн, — я хочу восстановить обстановку, какой она была после вашего ухода. Не можете ли вы одолжить нам ваше сиденье-трость и этюдник на час-другой? Мы обещаем обращаться с ними чрезвычайно осторожно.
— Не знаю, что вы задумали, — ответила она. — Но, видно, придется мне с этим смириться. Берите, что хотите.
Леди Лакландер тяжело поднялась с сиденья. Оно, как того и следовало ожидать, глубоко вошло в землю.
Аллейн хотел вытащить его с максимальными предосторожностями, может быть, даже выкопать вместе с дерном, а потом дать ему высохнуть и отвалиться. Но это у него не получилось: леди Лакландер повернулась и одним мощным рывком выдернула сиденье-трость из земли.
— Вот оно, — равнодушно сказала она, передавая Аллейну сиденье. — Этюдник в доме. Возьмете его сами?
Аллейн поблагодарил ее. Он взял сиденье-трость наперевес, и все трое направились к дому. Джордж Лакландер был в холле. Его поведение неожиданно изменилось: теперь он говорил с той туповатой торжественностью, с какой люди его типа входят в комнату больного или в церковь. Вновь, сославшись на свои обязанности мирового судьи, он оставался все так же заносчив и скрытен.
— Ну, Джордж, — сказала ему леди Лакландер и насмешливо улыбнулась, — если меня не выпустят под залог, не сомневаюсь, что тебе разрешат меня посещать.
— Ну что ты, мама!
— Родерик просит у меня мой этюдник, и, как мне кажется, под весьма неубедительным предлогом. Впрочем, он еще не сделал мне обычного в таких обстоятельствах предупреждения.
— Ну что ты, мама! — повторил Джордж с жалкой улыбкой.
— Пошли, Рори, — обратилась леди Лакландер к Аллейну и провела его через холл в чулан, полный зонтов, галош, ботинок, туфель, теннисных ракеток и клюшек для гольфа.
— Я все храню здесь, — пояснила она, — потому что часто рисую в саду. Мне лучше всего удаются цветы — ваша жена сумеет вам объяснить, что такое натюрморт для акварелиста.
— Ну, в ней эстетства нет ни на грош, — спокойно ответил Аллейн.
— Зато она замечательный художник, — сказала леди Лакландер. — Вот. Держите.
Аллейн поднял холщовый рюкзак, к которому были привязаны мольберт и тент.
— Вы пользовались тентом? — спросил Аллейн.
— Уильям, мой слуга, его поставил, но мне он не был нужен — солнце уже ушло. Когда я отправилась домой, я оставила его, но так и не открыла.
— Проверим, был ли он виден со стороны.
— Родерик, — вдруг спросила леди Лакландер, — каков был характер ранений?
— Разве ваш внук ничего вам не сказал?
— Нет, иначе бы я не спрашивала.
— Ранения черепные.
— Вы можете не спешить с возвратом вещей. Я сейчас не расположена рисовать.
— Очень любезно с вашей стороны, что вы их нам предоставили.
— Надеюсь, Кеттл все мне расскажет, — сказала леди Лакландер.
— Разумеется, — поспешил согласиться Аллейн, — и гораздо лучше, чем я.
— Что заставило вас уйти с дипломатической службы и заняться этим неблагодарным делом?
— Это было давно, — сказал Аллейн, — но, помнится, дело было в моем пристрастии к фактам.
— Факты — это не всегда истина!
— Но все же ее основа. Не стану вас дольше задерживать. Большое спасибо за помощь, — сказал Аллейн и посторонился, чтобы пропустить леди Лакландер.
Полицейские направились к роще, затылком чувствуя, что грузная старая леди провожает их взглядом с крыльца. Аллейн нес сиденье-трость, а Фокс — все остальное.
— Могу себе представить, — сказал Аллейн, — до чего у нас сейчас дурацкий вид.
Скрывшись за деревьями, они рассмотрели свои трофеи.
Аллейн положил сиденье-трость на берегу и сел перед ним на корточки.
— Диск, — сказал он, — навинчивается на трость, заканчивающуюся двухдюймовым шипом. Все в земле, даже диск, который не отвинчивали по меньшей мере месяц! Ладно… Если это орудие убийства, оно было вымыто в Чайне и вытерто, а затем воткнуто в мягкую землю, но, так или иначе, его не разбирали. Не исключено, что под диском имеются следы крови. Мы должны сейчас же отдать эту штуку Кертису. А теперь посмотрим этюдник.
— Но ведь он нам не нужен!
— Как знать! Этюдник складной, с ножками-шипами, и тент складной, и тоже кончается шипом. Шипов сколько угодно, однако сиденье-трость подходит лучше всего. Теперь залезем внутрь. Вот, — сказал Аллейн, развязывая ремни, — большая коробка с акварелью. Пачки чистой бумаги. Кисти. Карандаши. Палитра. Банка для воды. Губка. Тряпка. Тряпка! — тихо повторил он, склонившись над этюдником и принюхиваясь. Аллейн вытащил большую, испачканную краской хлопчатобумажную тряпку. Она была вся измазана акварелью, было на ней также и одно бурое пятно, и в этом месте она была особенно сильно смята, словно в нее что-то заворачивали.
Аллейн взглянул на своего коллегу.
— Понюхайте, Фокс, — предложил он.
Фокс опустился около него на корточки и с силой втянул воздух носом.
— Рыба, — сказал он.
3Перед тем как вернуться назад, они еще подошли ко второй метке и взглянули на долину со стороны Нанспардона. Отсюда был виден дальний конец моста и верховья реки. Как и с противоположного склона, нижнее течение реки и часть моста, расположенная ближе к Нанспардону, были скрыты деревьями, сквозь которые виднелась часть той ложбины, где леди Лакландер писала этюды.
— Смотрите! — сказал Аллейн. — Отсюда миссис Картаретт и этот осел Джордж Лакландер видели, как браконьерствует мистер Финн, а вот оттуда, снизу, леди Лакландер заметила их.
Он повернулся и посмотрел на купу деревьев на площадке для гольфа.
— Готов побиться об заклад что все эти их занятия гольфом не более чем повод, чтобы пообжиматься на законном основании.
— Вы так думаете, мистер Аллейн?
— Не исключено. А вот и Олифант — там, на мосту, — сказал Аллейн и помахал рукой. — Мы попросим его отнести вещи Кертису, который уже должен быть в Чайнинге. Вскрытие должно начаться в одиннадцать. Доктор Лакландер предоставил Кертису возможность работать в больничном морге. Мне поскорее нужны результаты экспертизы по сиденью-трости и тряпке.
— А молодой доктор будет присутствовать при вскрытии?
— Наверное, будет. Думаю, наш следующий шаг — это официальный допрос капитана Сайса.
— Это его упоминала мисс Кеттл? У него еще люмбаго? — заметил Фокс. — Сомневаюсь, чтобы он что-нибудь видел.
— Это зависит от того, где стоит его кровать.
— Противная штука — люмбаго, — задумчиво произнес Фокс.
Они вручили имущество леди Лакландер сержанту Олифанту вместе с сопроводительной запиской доктору Кертису и велели сержанту прочесать равнину в поисках пропавшей форели или хотя бы ее части. Затем они двинулись по Речной тропинке к «Нагорью».
Они миновали хаммеровскую рощу и вошли в подлесок, принадлежащий капитану Сайсу. К одному из деревьев была прибита небольшая свежевыкрашенная дощечка, на которой было аккуратно выведено: «Берегись! Ведется стрельба из лука».
