«Я не знаю, кто тут кого спасает, – думал профессор, – мне стыдно перед собой, перед Таней, перед этим дедом. Как мог я позволить себе раскиснуть, сдаться?»
Старик удивительно быстро поправлялся, опасность раневой инфекции вроде бы миновала, но чем лучше ему становилось, тем настойчивей одолевал его страх, что будут искать. Не досчитаются одного трупа в кузове, пойдут прочесывать больницы.
В его карте записали вымышленное имя, сдвинули время поступления на четыре часа раньше, ранения назвали не пулевыми, а ножевыми, придумали историю об уличных грабителях.
Его правда искали. Он был арестован по какому-то важному делу. Уже на следующий день в госпиталь явились двое молодых чекистов. Но их заверили, что больные с огнестрельными ранениями за прошедшие сутки не поступали. Чекисты посмотрели карточки и ушли. Им неохота было бродить по вонючим палатам, разглядывать лица лежачих больных, сверять их с фотографией и приметами сбежавшего «контрика».
Старику об этом визите решили ничего не говорить, чтобы не пугать его, он и так боялся, и с нервами у него было совсем худо.
Через неделю чекисты пришли опять, и на этот раз не поленились, отправились в палаты. Старика не узнали. Голова его была обрита, щеки заросли густой щетиной, к тому же на всякий случай Таня успела сделать ему повязку на глаз. Но когда опасность миновала, у старика случился сердечный приступ.
Михаил Владимирович обнаружил спазм венечной артерии, инфаркт миокарда, острую левожелудочковую недостаточность.
«Все равно он должен выжить», – упрямо повторял про себя профессор.
Его не покидало чувство, что старик, сам того не ведая, спас его от безнадежного черного уныния, которое вполне могло перерасти в душевную болезнь. И вот он загадал: если выживет этот спасительный дед, значит, все будет хорошо. Он успел так убедить себя в этом, что у него просто не оставалось выбора. И будто нарочно банка с цистами оказалась в саквояже, хотя он не мог вспомнить, когда ее туда положил.
Достоверность в науке доказывается повторяемостью феномена. В третий раз препарат был введен умирающему человеку. И в третий раз опыт прошел успешно. Старик выжил. Но опять Михаил Владимирович не решился сделать никаких выводов и ни слова не написал об этом в своей тетради.
Слабый, худой, как скелет, с шелушащейся кожей, с голым черепом, без бровей и ресниц, спасительный дед покинул госпиталь в середине июля.
Перед уходом он долго, тихо разговаривал с Таней. Михаил Владимирович не слышал о чем, только видел, как старик поцеловал ее в лоб и перекрестил. Потом он обнял на прощанье профессора и сказал:
– Храни тебя Господь, доктор. Никогда никого лучше тебя я не встречал и вряд ли встречу. Молиться за тебя буду неустанно, на этом свете и на том.
* * *
Зюльт, 2007
Герда спрятала за пазуху Сонину шапку и медленно побрела назад по мокрому песку. Издали она видела дым, чувствовала едкий запах гари. Пространство вокруг пепелища оцепили, натянули желтую ленту. Герда хотела пройти мимо. Пора было возвращаться к Микки. Больше всего она боялась, что кто-нибудь опередит ее, явится к старику, расскажет о пожаре и, не дай Бог, начнет выражать соболезнования. Она нарочно отвернулась, когда проходила мимо желтой ленты, и ускорила шаг. Это было трудно. Ноги закоченели, тапки промокли и сваливались. Она почти ничего не видела, шла наугад. Слезы текли, хотя она вовсе не собиралась плакать.
– Герда, подождите! – прямо перед ней возник полицейский Дитрих. – Как вы себя чувствуете? С вами все в порядке?
– Спасибо, Дитрих. Я себя чувствую нормально. Только очень спешу, извини.
– Мне совсем не хочется вам это говорить. Там обнаружили тело. Его опознать трудно, от лица, от одежды ничего не осталось, но если бы вы могли посмотреть…
Герда зажмурилась и молча помотала головой.
– Нет, смотреть на труп не нужно, не пугайтесь. – Дитрих взял ее за локоть. – Там, знаете, кое-какие вещи. Сапоги женские. Это займет пару минут, и я сразу провожу вас домой.
Дитрих говорил быстро, возбужденно и крепко держал Герду за локоть, как будто боялся, что она сейчас потеряет сознание, упадет или вырвется и убежит прочь.
– Дитрих, пожалуйста, отпусти мою руку. – Она открыла глаза, но из-за слез все равно ничего не видела. – Почему именно я должна глядеть на барахло, которое вы там откопали?
– Никто из сотрудников лаборатории точно сказать не может, чьи это вещи.
– Никто не может, – повторила Герда, – а я почему? Ну, Дитрих, объясни, почему ты считаешь, что именно я должна узнать какую-то чужую обувь? Мне надо поскорее домой. Микки один, а я тут с тобой болтаю.
– Простите, Герда. Всего пара минут. Протокол мы потом оформим, вы только посмотрите, пожалуйста, очень вас прошу.
– Не могу я смотреть. Слезы текут от этого проклятого дыма.
– Вот, возьмите. – Дитрих вытащил из кармана упаковку бумажных носовых платков.
Герда вытерла слезы, высморкалась. Глаза стали лучше видеть. Возле полицейского фургона собралось несколько человек. Пожарник, двое полицейских, еще какие-то люди в униформе и в штатском. Герда уставилась на них и побледнела до синевы.
– Что с вами? Может, позвать врача? – спросил Дитрих.
– Нет. Я в порядке. Пойдем. Только ты стой рядом, гляди в оба, не забывай, что ты полицейский.
Теперь уж не он держал ее за локоть, а она тащила его, тянула так сильно, что он чуть не упал. Все лица повернулись к ним. В небольшой толпе у фургона стихли разговоры. Один из полицейских нырнул в фургон и через минуту появился с двумя прозрачными пластиковыми пакетами в руках. В каждом лежало по сапогу.
– Пожалуйста, вы только взгляните, мы потом оформим протокол.
Вчера вечером Герда натирала мягкую коричневую кожу водоотталкивающим обувным кремом и, конечно, не могла не узнать эти сапоги. Она даже вспомнила, как Софи рассказывала, что их купила для нее мама, привезла в Москву из Сиднея. Но сейчас это не имело никакого значения.
Прямо перед Гердой маячила физиономия Фрица Радела. Жидкие седые патлы трепал ветер. Мерзавец стоял вместе с полицейскими, пожарниками, экспертами, сотрудниками лаборатории и спокойно, нагло глядел на Герду. Но никто не обращал на него внимания, все здесь считали его честным человеком, добропорядочным гражданином.
– Герда, вы узнаете эти сапоги? Посмотрите внимательней, – повторил полицейский.
– Узнаю.
– Они принадлежали фрейлейн Лукьянофф?
– Принадлежат. И что с того? – Герда надменно вскинула подбородок. – Какое это имеет значение? Вы странные люди. Тратите время на всякую ерунду. Возитесь с этим несчастными сапогами, вместо того чтобы сию минуту задержать и допросить преступника.
– Герда, о чем вы? Успокойтесь.
– Я совершенно спокойна. А вот он нервничает, хотя со стороны это и незаметно. – Она схватила Радела за ворот куртки. – Он преследовал Софи, он постоянно крутился возле Микки, он приставал даже к Дмитрию, сыну Микки, отцу Софи, хотя Дмитрий приезжал сюда всего на десять дней. Что ему нужно, я не знаю. Но факт остается фактом. Вчера вечером он вместе с Софи вернулся из Мюнхена, а сегодня она пропала. Пожар только для отвода глаз и сапоги – тоже.
– А тело? – тихо спросил Дитрих.
– Не знаю! Софи жива, что бы вы тут мне ни говорили!
У Герды колотилось сердце, во рту пересохло. Все напрасно, никто ее не слышал, никто ей не верил. Она готова была предъявить свой главный аргумент, вытащить из-за пазухи и показать шапку Софи, рассказать, что нашла ее на берегу, в двух километрах отсюда, на старой заброшенной пристани. Лучшего места не придумаешь, чтобы незаметно причалить, погрузить на борт человека и отчалить, смыться, раствориться в холодном тумане Северного моря.
«Они смотрят на меня как на дуру, как на слабоумную. Может, они и правы. Но шапку я им не отдам. Отнимут, запечатают в пластик. Не отдам!»
Легким движением Радел отцепил ее руку от своей куртки, вздохнул, покачал головой, сказал одному из полицейских:
– Она не в себе. Шок сильный, это можно понять. Такое несчастье, подумать страшно. Бедняга Микки.
Дитрих взял Герду за плечи.
– Я провожу вас домой, вызову врача.
– Да, мне пора домой, – сказала Герда, – а вы все-таки потрудитесь проверить, где этот сукин сын Фриц Радел был сегодня утром, от восьми до десяти.
Она быстро пошла прочь, не оборачиваясь. Дитрих догнал ее у поворота.
– Хотите, я сам все скажу Микки?
– Что – все?
– Герда, не стоит обманывать себя и его. От этого только хуже. Тело опознать трудно, будет длительная экспертиза, но уже сейчас очевидно, что это молодая женщина. Рост, телосложение, все совпадает. Кроме Софи, никто не мог находиться в здании. Вы сами заявили, что утром она ушла в лабораторию. Вы опознали сапоги.
– Отстань ты от меня с этими несчастными сапогами! Софи жива.
– В таком случае где она?
– Не знаю! Ты полицейский, вот и ищи. Она жива, ясно?
