— Мы не знакомились. Во всяком случае, вы мне не представлялись, а сами наверняка тут же забыли мое имя, которое вам назвал мой тогдашний друг.
— У нас общие знакомые?
— Да. Бальдур фон Ширах. Но его больше нет.
— В каком смысле «нет»? Насколько мне известно, он в добром здравии…
— Я имел в виду, — недобро усмехнулся Ронни, — что больше нет того Бальдура фон Шираха, который позволял себе дружить с евреями. Да и вы хороши — проводите время в еврейском кабаке! Что скажет фюрер?
Пуци серьезно поглядел парню в глаза и честно ответил:
— А мне насрать.
…Он подходил к своему дому, ожидая увидеть свет в окнах, но окна были темны. Разумеется. Мария уложила Эгона спать и легла сама. У хозяев есть ключи, и вовсе незачем будить ребенка трезвоном в три ночи.
Если бы Хелен была дома, светилось бы окно гостиной. Она никогда не может заснуть, если не легла когда положено — будет сидеть и читать до утра, или смотреть фотографии, или рисовать штрихами танцующие ломаные силуэты в старом детском альбоме. Летящий подол платья, надежный изгиб пиджачного рукава… Взметнувшиеся волосы, прыгнувшая челка… У всех ее танцоров мужского пола, высоких и тонких, словно одетые фигуры Босха, обязательно были челки.
Снег снова падал, снег танцевал.
Эрнст был шагах в двадцати от подъезда, когда из-за поворота неловко вывернул тускло блестящий джип…
Высокий мужчина в светлом пальто выбрался из него, открыл дверцу, помог выйти даме. Дама — которую Эрнст узнал бы и в полной тьме — сделала ломкий шажок и оперлась на руку мужчины.
Эрнст еще не слышал ее, но и без того наизусть знал, что она говорит.
— Покурим?.. Хороший вечер — если б только нас тут не было…
Мужское «покурим» и эта вечная ирония…
Хелен — Эрнст видел это, за годы брака он научился определять ее состояние по любой малости — была пьяна, как штурмовик. Только в таком состоянии она могла позволить себе так цепляться рукой за любую подходящую опору — сейчас то был мужчина в светлом пальто. И, кроме этой судорожно сжатой на его предплечье руки в черной перчатке, ничто не говорило о том, как она пьяна. Нельзя было даже сказать, что она схватилась за него, ибо напряжена была не вся рука, а только вцепившаяся кисть. Уж она-то была сейчас тверже железа… А Хелен стояла, как обычно, прямо и непринужденно, и другая ее рука подносила сигарету в мундштуке ко рту обычным порхающим движеньем…
Мужчина в светлом пальто. Теперь Эрнст, замедливший шаги, с недоумением приглядывался… да нет, какое, не может быть… С чего бы…
Он не успел еще даже шагнуть в круг фонарного света, как мужчина обернулся, и Эрнст увидел то, во что не хотел верить — а именно, пьяную, красивую и доброжелательно улыбающуюся физиономию молодого Шираха.
— Те же. И муж, — сказал Ширах. Улыбаясь.
Нет, подумал Эрнст с болью, не шути так. Будто не видно, что у Хелен вместо косметики — недорисованный клоунский рот и черные, как у старой ведьмы, круги под глазами. Тушь потекла, а помаду кто-то смазал грубым поцелуем… и это был не ты, Бальдур фон Ширах, точно не ты. Уж я-то знаю.
Хелен засмеялась — неуместно и не по-своему, как часто смеются пьяные и виноватые женщины.
С ней все было ясно — не стоит принимать во внимание. Что бы ни делала. Домой и спать.
Эрнст сунул руку в карман и обнаружил — вот уж одно к одному — что опять оставил где-то портсигар. Может, там, в еврейском кабачке… черт.
— Бальдур, сигареты не найдется?
— Папиросы.
— Давайте… Благодарю.
Глазами он сказал — и за это тоже. За эту… мою жену.
Ширах так же, взглядом, ласковым пьяным взглядом ответил — не за что.
— Эрни, — сказала Хелен, — Эррни. Ты представляешь, как было…
Она прокатила это «р» на языке, словно засахаренный орех, огромный, сладкий. Эрни. Она все реже звала его так. Только спьяну, если уж честно. Пуци и Пуци… Да только сейчас-то какая разница.
— Как ваша голова? — спросил Эрнст у Шираха.
— Прошла… Что совершенно естественно… коньяк — это дело, я вам скажу…
— Как насчет продолжить?..
Ханфштенгль не хотел до утра сидеть, куря сигарету за сигаретой. И не хотел лежать рядом со спящей пьяным сном женой, постанывающей и ухмыляющейся вялыми губами. Ее тонкое тело, когда она спала вот так, напоминало о сломанной кукле. Она стонала и улыбалась, но не двигалась. Даже запястье не дрогнет. И это иногда будило в нем такие желания, о которых он потом не хотел и вспоминать.
— Вы приглашаете?.. — поднял брови Ширах.
— Да. Конечно. Ну куда вы поедете… в таком виде.
— Иногда я заезжал в никуда, — мечтательно откликнулся Ширах.
— И как там?..
— Тоже снег, знаете ли.
Хелен, вися на руках ворчащей Марии, благополучно отбыла в спальню.
Эрнст зажег в гостиной маленькие бра. Ширах словно только того и ждал — он присел на диван, вытянув длинные ноги, и прикрыл глаза.
— Как у вас хорошо, — сказал он, — когда не шумно.
Эрнст был совершенно согласен с ним. Он начал уставать от толпы, вечно снующей здесь, глупо болтающей об искусстве, пьющей и после этого еще более глупо болтающей о том же.
Эрнст поднял рюмку, и она словно подмигнула ему янтарным глазом.
— Бальдур, давайте выпьем.
— За что?
— За то, чтоб… никогда и ни в чем не знать разочарования.
— Ах, какой тост. Да.
— Разочарование — одна из самых ужасных вещей на свете.
— Согласен…
Ширах был все таким же непривычно тихим, хотя у него уже не болела голова.
— Почему вы решили ее проводить? — вдруг спросил Эрнст и смолк, смутившись. Коньяк шибанул в голову, что ли. Какого черта задавать глупые вопросы. Кто ж не проводит даму… но я-то имел в виду…
— Как так получилось, что вы ее проводили? Мне казалось, ей хотелось остаться.
Ширах склонил голову.
— Она плакала.
— Что?..
— Ничего. Плакала в прихожей, хотела уйти. Но не могла найти шубку. Прислуга уже спала… Я предложил отвезти ее домой.
Плакала. Как подло — и как приятно — думать о том, что у нее с ним не всё хорошо… Впрочем, не она — вино плачет. А я-то, я-то хорош. Вот уж действительно, не муж, а недоразуменье.
— А ваш шофер где же?.. — спросил Пуци, чувствуя себя неловко.
— Он уехал на свадьбу к брату. В Мюнхен. Уж с машиной я и сам справлюсь…
— Да, да.
Пустые разговоры. Ох, пустые… а о чем говорить. О моей Хелен, которая уже не моя?
— Вам очень плохо, — сказал Ширах, — выпейте еще. Я вижу, вам очень плохо.
— Вы правы, Бальдур, мне очень плохо.
— Давайте выпьем…
… - Ну а вы, вы-то зачем тратите свое время на… Пуци, которому… изменяет жена? Вы же так молоды. Вам… только и развлекаться. Веселиться. Может, вам весело просто смотреть на меня? Интересно?..
— Пуци не тот шут, над которым смеются, — ответил Ширах, — над вами плакать впору. Шут из «Короля Лира».
— Вот уж спасибо. Злой у вас язык…
— Не злей, чем у вас, когда вы того хотите… Отвечая на ваш вопрос — что я тут с вами делаю — то есть, какова была настоящая причина того, что я принял ваше приглашение — скажу вам, что причина у меня та же, что и у вас. Сегодня я чувствую себя жутко одиноким. И у меня нет женщины, которая хотя бы стала меня развлекать таким образом, как ваша супруга вас…
Тон Шираха задел Ханфштенгля: он не привык, чтоб о Хелен, какая б она там ни была, говорили в таком тоне.
— Так заведите себе подружку, жену, в конце концов, — буркнул Пуци, — Вы молоды, хороши собой, из хорошей семьи, любая юная национал-социалистка с радостью разделит с вами партийные заботы и супружеское ложе…
— Чтоб потом влюбиться в доктора Геббельса или в фюрера и заставить меня почувствовать себя ничтожеством? Спасибо, такое национал-социалистическое семейное счастье мне не нужно.
— Бальдур, не передергивайте уж так сильно. Думаю, вы, если подумаете, назовете множество пар, у которых все хорошо. Гессы те же.
— О да-да-да. То-то Руди проводит с фюрером больше времени, чем с женой, и своих дивных глаз с него не сводит!
— Бальдур, — усмехнулся Пуци, — не знал за вами чисто женской способности вот так перемывать людям кости.
— Это не единственная моя чисто женская способность. Притом что у меня и потребности, — Ширах неопределенно и нежно улыбнулся кому-то невидимому, не Пуци, — тоже чисто женские.
«Значит, я все же был прав, — подумал Пуци, — и зря жалел его. Его это нисколько не мучает. Какой мужчина столь легко признается в гомосексуальности?»
— А зачем вы мне это рассказываете, Бальдур?
— А вы как думаете, Эрнст? Заигрываю…
— Бальдур, ей-Богу, вы пьяны.
— Пьян, конечно. И чувствую себя не лучше вас, я уже говорил. У вас-то хоть завтра возможна иллюзия семейного счастья…
