— Ты кто? — храбро спрашивает Надж.
— Я Гозен.
Нос у Надж смешливо сморщился:
— Как японские пельмени, что ли?
62
— Японские пельмени называются гедза, — шипит Клык.
— Откуда ты такой взялся, Гозен? — во мне поднимается новый приступ ярости за то, что он сделал с Ангелом. — На кого ты работаешь? Кто тебя в наемные убийцы нанял?
Гозен повернул в мою сторону свою огромную голову и посмотрел на меня своими нечеловеческими, сияющими голубым светом глазами:
— Я Гозен. Я командир. Ты сиди тихо. Ты молчи.
— Давай, давай приказывай ей, — бурчит себе под нос Игги.
— Мы приземлимся через четырнадцать часов тридцать девять минут, — объявляет Гозен.
Так… Что у нас в пятнадцати часах лету от Антарктики? Увы, большая часть мира. Не Канада и не северная Европа. И не Арктика. Но в остальном, можно в любое место карты тыкать.
— Куда мы летим? — я пробую расспросить нашего тюремщика.
— Не твое дело.
— Как же так, не мое, ваше тролльство. Очень даже мое. Мы беспокоимся. У нас дела. Нас люди ждут. Говори немедленно, куда вы нас везете?
С быстротой молнии, быстрее, чем я смогла засечь даже с моим орлиным зрением и стремительной реакцией, он пинком вышиб у меня из-под ног землю.
Только я оперлась на руки, как он обрушил на меня новый удар и чуть душу из меня не вытряс, оставив меня валяться на полу с исключительно привлекательным видом вынутой из воды рыбы.
Кроме Ангела, вся стая вскочила было на ноги, но я жестом приказала им сидеть. И вовремя — потому что солдаты уже двинулись вперед. Медленно втягивая в себя воздух и лелея надежду, что они не начнут сейчас лазарить все вокруг направо и налево, осторожно произвожу перечень нанесенных мне увечий: ноги — целы, ребра — сильный ушиб или даже перелом. Боже, больно-то как! Видать, с непривычки. Давненько мне не ломали кости. Пора освежить бойцовские навыки.
— Ты здесь приказаний не отдаешь, — говорит Гозен странным, почти человеческим — но только почти — голосом. — Ты здесь повинуешься МОИМ приказаниям.
Прикусываю себе язык, так что мне удается удержаться и не сказать ему, чтоб подавился своими приказаниями. Оказывается, его раздражает, если ему нахамить. С такими, как Гозен, мы еще не встречались. Он не просто больше, и реакция у него не просто быстрее, чем у всех его предшественников. В нем даже есть какие-то свойственные человеку эмоции. Но он — робот, и главное, чего у него нет, — это совести. А еще я про него думаю, что он слишком тяжел и ему не поднять свою тушу в воздух.
Подбираю под себя ноги и упрямо не разрешаю себе морщиться от боли. Не спуская глаз с Гозена, осторожно поднимаюсь и жестами показываю своим, чтобы держались у меня за спиной, подальше от его длинных рук. Хотя это, конечно, не спасет, если он в состоянии палить из глаз, как из пушки. С него и такое станется.
— Мы против глобального потепления, — ни с того ни с сего монотонно сообщает вдруг Гозен.
Это что, утверждение или вопрос? И, может, все-таки можно уточнить, кто такие «мы»?
— Ага, — я пячусь назад, подальше от него. — Это хорошо.
— Поэтому мы против вас, — продолжает Гозен.
Совсем нехорошо.
Я быстро понимаю, что глобальное потепление — абсолютная реальность.
— Но мы тоже против глобального потепления. Мы потому и оказались в Антарктике, чтобы помочь его остановить. — Я внимательно смотрю, куда нацелены его ботинки-трансформаторы.
— Нет. Эту проблему создали люди. Люди уничтожают землю. Вы уничтожаете жизнь.
— Гозен, послушай, ты допускаешь много ошибок. Во-первых, мы не совсем люди. Ты что, наших крыльев не видел? Плюс, я же тебе сказала, что мы против, на все сто процентов против глобального потепления.
— Конечно, против, — говорит у меня из-за спины Газзи. — Мы хотим спасти мир. Это наша высокая миссия.
Гозен медленно поворачивается в его сторону, и сердце у меня замирает, когда глаза его останавливаются на Газзи. Немного передвигаюсь, чтобы заслонить его своим телом.
— Вы часть проблемы, — талдычит свое Гозен с той жесткой механической логикой, которая никогда не срабатывает, потому что в заданных условиях какой-нибудь один существенный компонент обязательно отсутствует. — Я буду рад видеть, как вы умрете.
И с этими словами он выходит в дверь в начале грузового отсека. Надо было бы попробовать проскочить туда, если выдастся такая возможность.
Но зловещее клацанье замка явственно возвещает нам, что возможность упущена.
— У этого амбала напрочь отсутствует чувство юмора, — замечает Клык.
— Полностью, — соглашаюсь я, сажусь и с величайшими предосторожностями прислоняюсь к стене, чтобы поберечь свои ребра. — Но есть еще кое-что похуже отсутствия у него чувства юмора.
— Что? — интересуется Надж.
— Нам лететь еще четырнадцать часов. И сомневаюсь, что на борту этого самолета можно ждать горячих обедов или бесплатных развлечений.
63
Значит так, давай, дорогой читатель, обобщим вкратце: нас похитили из Антарктики. Там был холод собачий, не в обиду нашим собакам будет сказано. Сплошной снег, лед и ветер. Никаких фруктов. Купальник ни к черту не нужен. Телика нет. Кофе выпить негде.
А куда нас теперь эти поганцы доставили?
В Майами.
Любой нормальный человек решит, что, если хотеть напакостить, логичнее было бы делать наоборот. Перенести нас из Майами в Антарктику. Там, как в Сибири, только с пингвинами.
Ан нет.
Эти денежные мешки и всемогущие психи делают, что их задней ноге захочется. А нам остается только просить: мы к золотой молодежи никакого отношения не имеем, так что, пожалуйста, не тащите нас из ледяной Антарктики в развлекаловку богатеев и знаменитостей.
Почему? Да потому, что в Антарктике у нас свобода и полная смысла работа, которой мы можем гордиться. А на Майами мы пленники, охраняемые бездушными роботами-убийцами.
Согласись, дорогой читатель, ситуация — обхохочешься.
Не буду утомлять тебя описанием извечных деталей наших многочисленных похищений: скрученные липкой лентой руки и ноги, связанные крылья, запихнутые в черные пластиковые мешки для мусора, и так далее, и тому подобное. Короче, старая история, такая надоевшая, что у меня даже не хватает энтузиазма сопротивляться в полную силу. В результате, помимо ребра, сломанного в самолете, единственные последствия — фонарь под глазом да вывихнутая кисть.
Даже скучно.
Когда они развязали наши мешки и сорвали липкую ленту, которой мы были повязаны, выяснилось, что нас притащили на последний этаж высоченного здания. Вокруг целый лес таких же небоскребов. Внизу один из пляжей Флориды: белый мягкий песочек и океан. Я бы полжизни отдала, чтобы туда нырнуть. Правда, не сейчас, а когда прекратится этот страшенный ливень. Но сейчас все небо в тяжелых серых облаках и из них хлещет, как из брандспойта. Даже слышно, как дребезжит стекло под напором.
Я поначалу удивилась. В комнате полно окон, а они нас развязали. Не знают, что ли, про нашу привычку выпрыгивать из них при первой попавшейся возможности. Но Гозен быстро разъяснил причины такой беспечности:
— Эти окна выдерживают ураган силой до ста двадцати миль в час.
Он подошел к одному из окон и, с размаху навалившись всей тушей, поддал в стекло плечом. Мы было решили, что под страшный звон вот-вот с ним распрощаемся, но он только отлетел в сторону, а стекло даже не треснуло. «Черт побери!» — думаю я про себя. На самом деле, то, что я думаю, в печати не пропустят, поэтому условно давай, дорогой читатель, считать, что «черт побери» примерно отражает суть моей реакции на его наглядную демонстрацию.
— Через час начало аукциона, — оповещает нас Гозен. — Вас накормят.
Он выходит, и я не могу не выразить восхищение его пониманием наших срочных потребностей.
— О каком таком аукционе он мелет? — интересуется Газзи.
— Понятия не имею.
Я обхожу комнату. На двойных стальных дверях полно замков и запоров. Они явно считают, что лишние меры предосторожности с нами не помешают. Горжусь нашей репутацией. Но, с другой стороны, как из-под запоров вырваться, совершенно не понимаю.
— И что теперь? — Ангел, бледная и несчастная, с черными кругами под глазами, едва стоит на ногах. Держу ее под мышки и тащу к одному из стульев, расставленных вокруг стола.
— Поди сюда, пожалуйста, — прошу Игги. Он подходит и поразительно чутко и внимательно легкими движениями ощупывает ее руку. — Ты можешь что-нибудь сделать?
— Рука сильно распухла, но, похоже, перелом чистый. Ни осколков, ни смещений. — Он на секунду остановился. — Дай-ка я еще подумаю. — Нежно и аккуратно он поворачивает ей руку.
Лицо у Ангела сереет, но она не издает ни звука. Ласково, но крепко держу ее за плечи и стараюсь мысленно успокоить. Вдруг раздается какой-то скрежет и щелчок, и Ангел облегченно вздыхает:
