- Силы небесные, в самом деле? Но ты не сердись, что я так опешила. Ведь это добрая весть. Ну, а с кем?
- Угадайте.
- С Марселем.
- Нет, не с Марселем.
- Не с Марселем? Ну, тогда уж не знаю с кем, да и знать не хочу! Нет, все-таки я должна узнать! Кто он такой?
- Леопольд Трайбель.
- Господи, твоя святая воля!
- А разве это так плохо? Вы что-нибудь имеете против?
- Боже упаси, с чего бы! Да и не мне об этом судить: Трайбели добрые и простые люди, особенно старый господин коммерции советник, он всегда такой веселый и все приговаривает: «Чем вечер длиннее, тем дружба теснее» и «Еще полсотни лет готов я видеть белый свет». И старший сын у них очень хороший, и Леопольд тоже. Правда, тощий немного, ну да жениться - это не в цирке у Ренца выступать. А мой Шмольке частенько говаривал: «Слушай-ка, Розали, это совсем не так плохо, как кажется, тут недолго и маху дать - худые и с виду слабые на деле бывают хоть куда». Да, детка, Трайбели люди хорошие, но вот мамаша, госпожа советница… не могу смолчать, есть в ней что-то такое, что мне не по душе. И вечно она из себя что-то корчит; если рассказывают какую-нибудь трогательную историю, например, о пуделе, который вытащил ребенка из воды, или профессор пробасит: «Как сказал бессмертный…» - и назовет имя, которого ни один христианин сроду не слыхивал, а госпожа советница и подавно,- так у ней тут же слезы навертываются. И вообще у нее глаза на мокром месте.
- Собственно, дорогая моя Шмольке, то, что она часто плачет, говорит о ее доброте.
- Да, может, у кого другого это и говорит о доброте и мягкосердечии. Но я уж лучше помолчу, я ведь и сама легко плачу… Боже, стоит мне вспомнить время, когда Шмольке был еще жив, да, тогда все было иначе и у него каждый вечер бывали билеты в третий ярус, а то и во второй. Вот тут уж я прихорашивалась, мне ведь, детка, в ту пору и тридцати не было и я еще очень недурно выглядела. Боже мой, Коринна, когда я об этом вспоминаю! Там была одна актриса, Эрхартен, она потом стала графиней. Ах, дитя мое, сколько светлых слез я пролила!
Я говорю «светлые слезы», потому что они облегчали душу. А уж в «Марии Стюарт» больше всего. Там зрители так всхлипывали, что ничего и разобрать нельзя было, особенно в конце, когда она прощается со своими служанками и старой кормилицей, все в черном, сама она держит крест, настоящая католичка! Но Эрхартен не была католичкой. И когда я обо всем этом вспоминаю, вспоминаю, как я лила слезы, то уж ничего не смею сказать против госпожи советницы.
Коринна вздохнула, то ли шутя, то ли всерьез.
- Почему ты вздыхаешь, Коринна?
- Почему я вздыхаю? Я вздыхаю, так как думаю, что вы правы, и против госпожи советницы действительно нечего сказать, разве только что она легко плачет и у нее вечно глаза полны слез. Господи, да ведь не у нее одной! Конечно, госпожа советница - женщина очень своенравная, и я ей не верю, а бедняга Леопольд ужасно ее боится, и неизвестно еще, как он ей во всем признается. О, тут еще предстоят яростные схватки! Но я иду на это, я крепко держу его в руках, и даже если моя свекровь настроена против меня, то в конце концов это не беда. Все свекрови всегда против своих невесток, и каждая считает, что ее сокровище попадет в плохие руки. Ну, да посмотрим. Он дал мне слово, а остальное все устроится.
- Верно, детка, держи его покрепче. Вообще-то я сначала испугалась, думала, что Марсель был бы лучше, очень уж вы друг к другу подходите. Но это я просто так говорю. И коли уж ты изловила трайбелевского сынка, никуда он от тебя не денется и как шелковый будет. А старуха и подавно. Старуха даже в первую очередь. Ну, да бог с ней!
Коринна кивнула.
- Ну, спи, девочка. Выспаться - самое главное. Никогда не знаешь, что будет завтра и сколько сил от тебя потребуется.
Глава двенадцатая
Почти в то же время, как карета Фельгентреев остановилась на Адлерштрассе у дома Шмидтов, карета Трайбелей подъехала к дому коммерции советника, и советница вместе с сыном Леопольдом вышла из нее, тогда как старый Трайбель остался на месте, чтобы проводить молодую пару - те опять пожалели своих лошадей - вниз по Кёпникерштрассе до самого их дома. Оттуда, после сердечных поцелуев (он с удовольствием играл роль нежного свекра), Трайбель велел свезти себя к Буггенхагену, где должно было состояться собрание его партии. Он хотел сам убедиться, как там обстоят дела, и, если понадобится, показать, что корреспонденция в «Национальцейтунг» отнюдь не выбила почву у него из-под ног.
Советница, обычно смотревшая на политические затеи своего мужа весьма насмешливо, если не подозрительно, что тоже случалось, сегодня благословляла Буггенхагена, радуясь возможности час-другой пробыть в одиночестве. Прогулка с Вилибальдом так много в ней растревожила. Уверенность в том, что тебя понимают,- что может быть выше этого? «Многие мне завидуют, а что я в конце концов имею? Лепные потолки, позолоту да кисло-сладкую физиономию Патоке в придачу. Трайбель - добрый человек, в особенности со мной, но проза жизни тяжким бременем лежит на его плечах, он, может, этого и не ощущает, зато я ощущаю… И кроме того - все коммерции советница да коммерции советница. Это тянется уже десятый год, выше он подняться не может, несмотря на все усилия. Если так будет продолжаться,- а так оно и будет! - то, право, не знаю, не благозвучнее ли был бы титул, свидетельствующий о причастности к наукам и искусству. Очень возможно!.. И вечное это благополучие! Я ведь тоже могу выпить только одну чашку кофе, а когда я ложусь в постель, важно лишь, чтобы я заснула. Березовая мебель или ореховая, не все ли равно, а вот сон или бессонница, тут разница большая, сон нередко бежит меня, а ведь сон лучшее, что есть в жизни, ибо он помогает забыть эту жизнь… И дети могли бы быть другими. Вот я смотрю на Коринну, все вокруг нее так и светится весельем и жизнерадостностью, и ей ничего не стоит заткнуть за пояс обоих моих мальчиков. Отто умом не блещет, а уж Леопольд тем паче».
Погруженная в сладостный самообман, Женни подошла к окну и рассеянно поглядела на палисадник и улицу. В доме напротив, в открытом окне мансарды, точно темный силуэт на светлом фоне, стояла гладильщица и уверенной рукой водила утюгом - советнице на мгновение почудилось, что она слышит, как девушка поет. Не в силах оторваться от прелестной картины, советница даже ощутила нечто вроде зависти.
Она все еще смотрела в окно, когда позади нее открылась дверь. Фридрих принес чай.
- Поставьте чай на стол, Фридрих, и скажите фрейлейн Патоке, что она может быть свободна.
- Хорошо, госпожа советница, вот письмо для вас.
- Письмо? - вырвалось у советницы.- От кого?
- От молодого господина.
- От Леопольда?
- Да, сударыня, и если будет ответ…
- Письмо… Ответ… Рехнулся он, что ли? - С этими словами она вскрыла конверт и пробежала глазами письмо.
«Дорогая мама! Если это хоть сколько-нибудь возможно, я бы хотел еще сегодня иметь с тобою небольшой разговор. Дай мне знать через Фридриха, согласна ты или нет.
Твой Леопольд».
Женни была до такой степени ошарашена, что всю ее сентиментальность как рукой сняло. Не подлежит сомнению, что за всем этим кроется нечто зловещее. Но она взяла себя в руки и сказала:
- Передайте Леопольду, что я жду его.
Комната Леопольда находилась над ее комнатой, и она отчетливо слышала, как Леопольд быстро ходит взад-вперед и, что вообще-то ему было несвойственно, с шумом выдвигает и задвигает ящики стола. И вслед за этим, если слух ее не обманывал, на лестнице раздались шаги Леопольда.
Нет, Женни не ошиблась; он вошел и хотел было (она все еще стояла у окна) пройти через всю комнату и поцеловать ей руку. Но взгляд, которым она его встретила, был настолько отстраняющим, что он остановился и ограничился полупоклоном.
- Что это значит, Леопольд? Сейчас десять, время позднее, пора спать, а ты вдруг вздумал писать мне записку и настаивать на неотложном разговоре. Для меня новость, что у тебя на душе есть такое, что не терпит отлагательства даже до утра. В чем дело? Чего ты хочешь?
- Жениться, мама. Я обручился.
Советница отшатнулась, и счастье ее, что окно, возле которого она стояла, послужило ей опорой. Ничего доброго она не ждала, но обручение без ее ведома - это превзошло все ее наихудшие опасения. Одна из девиц Фельгентрей? Женни обеих считала дурочками, а всех Фельгентреев - людьми не своего круга. Старик некогда заведовал складом в большом кожевенном предприятии и в конце концов женился на хорошенькой экономке своего принципала, частенько менявшего женскую прислугу. Вот с чего начался этот брак, по ее мнению, оставлявший желать много лучшего. Но если сравнивать их с Мунками, то это еще не самое худшее; и она только спросила:
- Эльфрида или Бланка?
- Ни та, ни другая.
- Так. А кто же?
