— Учишь их тут, понимаешь… — проворчал Булычев, наливая коньяк в бокалы.
— Может, не тому учишь? — усмехнулся Барский, еще нянча в душе спокойно-дружеский тон Андропова и его фразу: «Полчаса тебе хватит?»
Шум на улице заставил его отвлечься и снова глянуть в окно. Там еще одна черная «Волга» миновала милицейское оцепление и двигалась к ОВИРу сквозь медленно расступающуюся толпу демонстранток.
— Кто это? — спросил Барский, но Булычев только пожал плечами. Однако через минуту Барский и сам узнал, кто это — из машины вышел и вальяжно, вразвалку прошел к подъезду Сергей Игунов, главный специалист ЦК КПСС по сионизму, доктор исторических наук, автор книг «Фашизм под голубой звездой», «Сионизм без грима», «Вторжение без оружия» и редактор еще десятка изданий того же направления.
— Убрать? — спросил Булычев у Барского, кивнув на коньяк.
— Почему? Он что, нерусский? — усмехнулся Барский, гадая, что заставило явиться сюда самого Игунова.
— Валя! — крикнул Булычев секретарше. — Еще рюмку!
Через минуту Игунов, собственной персоной, входил в кабинет начальника ОВИРа. Он был молод, не старше тридцати пяти, высокий, крупный, круглолицый, курносый, с гладко зачесанными назад пепельными волосами, светлыми серыми глазами и с веками, набрякшими не то от больной печени, не то от алкоголя. На нем был летний костюм и белая рубашка-апаш.
— Так! — сказал он, даже не поздоровавшись. — Доигрались, бля! От жидов по улице не проехать! — Он взял с подноса бокал с коньяком, выпил залпом, как воду, и спросил у Барского: — Ну, и что делать будем?
И по одному этому «будем» вместо «будешь» Барский тут же понял игру Игунова. Федор Кулаков, на которого ставил Игунов, прокололся на последнем заседании Политбюро, и теперь Игунов ищет контактов с Андроповым. Но с какой целью? По поручению Кулакова или, наоборот, втайне от него и по поручению Шауро, Долгих и прочей цековской «молодежи»? Или просто сам сбегает с корабля, получившего течь?
Однако выяснить это Барский не успел, поскольку в кабинет вошла секретарша Булычева с третьим бокалом в руках и с тарелкой, на которой лежал не очень аккуратно нарезанный лимон. Она была одного роста с Игуновым, и они оба уперлись друг в друга взглядами, как два питона, неожиданно встретившиеся на лесной тропе.
— Хм… Тут такая ситуация… — начал Булычев. — Полковник Барский предложил ликвидировать демонстрацию силами рабочих…
Взгляды секретарши и Игунова расцепились, она вышла из кабинета, а Игунов повернулся к генералу и спросил:
— Твой станок? Или мне отдашь?
Видимо, положение советника ЦК давало ему право тыкать и генералам, невзирая на то, что он был моложе Булычева на пятнадцать лет.
— Ну… — замялся Булычев.
— Чего стесняешься? — сказал Игунов. — Между прочим, Петр Первый не стеснялся еб… баб прилюдно и за обедом, между супом и кулебякой. — И повернулся к Барскому: — Ну? Так как мы будем ликвидировать это сборище?
Барскому не понравился этот нажим на «мы», а потому он сухо изложил Игунову свою идею насчет «строителей» и сказал, что эти «строители» должны вот-вот появиться.
— Хорошо, подождем. — Игунов налил себе полный бокал коньяка, взял стул, поставил его у окна и сел, вытянув ноги, в упор глядя на шумевшую на улице толпу женщин.
Сквозь двойные рамы окна в кабинет доносились только их отдельные выкрики насчет Хельсинкских соглашений, свободы эмиграции, незаконности отказов и прочие глупости. Прищурившись и потягивая коньяк, Игунов вдруг спросил:
— Братцы, а какую из них вы бы трахнули? А, генерал? Только честно!
— Ну-у… Я не знаю… — смешался Булычев.
— Да знаешь, знаешь! Не хитри! И какой же русский не мечтает трахнуть еврейку хоть раз в жизни! С этого все наши беды! — Он вдруг закрыл глаза и произнес: — «А в обычае хазарского царя было иметь 25 жен, из которых каждая есть дочь царя из соседних царств. Берет же их царь Иосиф волей-неволей!» Это, между прочим, историческое свидетельство! То есть жиды еще в десятом веке драли наших вятских, половецких и словенских царевен, понятно? И поэтому каждый из нас мечтает поиметь хоть одну жидовку! Не так ли, полковник? Уж тебе-то, начальнику Еврейского отдела, перепало евреек, а? Как впечатление? — И Игунов протянул свой пустой бокал Булычеву. — Плесни еще, генерал… Я, между прочим, для того и приехал сюда, чтобы на это жидовье посмотреть. Вот она, проказа России! Где еще можно столько евреек сразу увидеть?
Но Барский не клюнул на это патетическое объяснение визита Игунова. В КГБ Игунова и ему подобных цековских советников считали партийными выскочками и пенкоснимателями, и Барский не удержался от соблазна подколоть его:
— Между прочим, Сергей Степанович, мы до вашего прихода как раз один любопытный вопрос обсуждали…
— Ну-ну? — сказал Игунов, не поворачиваясь.
— Как бы это поточней сформулировать? Скажем, неадекватная реакция общества на антисионистскую работу прессы и…
— Ишь как закрутил! — перебил усмехнувшись Игунов. — Сказал бы прямо: сколько мы ни орем «Бей жидов!», а погромов нет. Ты это имел в виду? А знаешь, что сказал отец Сергий Булгаков по этому поводу?
«Между Россией и еврейством существует взаимное влечение и непредустановленная связь…»
Громкая песня за окном прервала их беседу — это демонстрантки вдруг хором запели «Хава Нагила».
— Ах, суки! — подался вперед Игунов. — Ну, полковник, где же твои милицейские «строители», мать их в три креста!
— Должны быть вот-вот…
— Очень хорошо! Просто замечательно! — с сарказмом произнес Игунов, глядя на поющих евреек. — Посреди Москвы, столицы России! Между прочим, полковник, знаешь, что это за песня? А должен знать, они же все наши песни знают! Это гимн солнцу. Так вот, к вопросу о погромах. Ты прав, одними газетными статьями тут ничего не сделаешь. Передай твоему шефу, что у меня есть кой-какие практические идеи. Так что мы можем объединиться. — И он трезво и прямо взглянул Барскому в глаза. — Идет?
У Барского похолодело в желудке — неужели Игунов знает о его тайной задумке насчет Рубинчика? Или у него какие-то свои разработки?
Барский не успел это выяснить — песня за окном вдруг сломалась, послышались крики, топот ног. Это с севера, с Троицкой улицы, вышла на Олимпийский проспект темная, плотная толпа «строителей», одетых в новенькие брезентовые робы и с пластмассовыми касками на головах. Они двигались на демонстранток монолитным блоком, а позади толпы евреек милиция спешно убирала полосатые барьеры и открывала транспорту проезд по Самотечной площади.
— Ага! — радостно подался к окну Игунов, выдернул оконные шпингалеты и настежь открыл сначала внутренние, а потом наружные створки. Холодный весенний воздух, шум толпы, крики женщин и матерщина «строителей» ворвались в кабинет как раз тогда, когда «строители» достигли демонстранток и всей своей массой стали давить на них, сталкивая под колеса летящих по Самотеке машин.
— Давай, давай, жидовки! — кричали они. — Катите в свой Израиль забастовки устраивать! А у нас тут нехер хулиганить! Тут наша власть, рабочая!
— Осторожно, здесь дети! Как вы смеете!..
— Иди, иди! Домой иди с детьми! Не х… жидят на демонстрации водить!
— Позор! Какие вы рабочие? От вас водкой разит! Мужчины называется! На женщин прут!..
— Ты поговори мне, падла! Я те щас покажу, какой я мужчина! Хочешь?…
— Дорогу давай, жидовки хреновы! Пройти людям надо! Это тротуары для рабочего класса! И нехер тут перед Западом выступать! Нажми, ребята!
Стоя у окна, Игунов произнес с ироничным пафосом:
— «Снова гонимыми являются сыны Израиля, вчера еще как будто торжествовавшие…»
Барский не понял — это очередная цитата или слова самого Игунова.
Между тем за окном, на улице, мужья демонстранток поспешили на выручку своим женам, но Инесса Бродник тут же закричала им в неизвестно откуда появившийся у нее в руках мегафон:
— Назад! Назад! Вы что, не понимаете? Они же хотят драку спровоцировать! Назад! Не подходите! Девочки, отходим! Постепенно отходим!
Женщины стали пятиться, задние выскочили на мостовую Самотечной площади и замахали руками, пытаясь остановить летящие на них и орущие гудками машины.
— Ах ты, мать твою! — крикнул кто-то из «строителей», выпрыгнул прямо на плечи демонстранток, дотянулся до Инессы и вырвал у нее мегафон. Под тяжестью его тела женщины невольно расступились, а в образовавшийся просвет тут же ринулись наступающие и, подхватив своего товарища, усилили нажим, рассекли толпу женщин сначала надвое, потом еще и, уже улюлюкая и свистя, погнали разбегающихся евреек по площади и даже через нее — по Цветному бульвару. Походя они сбивали телекамеры западных журналистов со штативов, топтали ногами их фотокамеры, а некоторых и били под дых локтем и в пах коленом. Только со старым актером-отказником Герциановым произошла заминка: он взобрался на высокую театральную тумбу и, стоя над всем этим побоищем, громко читал из какой-то книги:
