Барский поморщился — насчет работы евреев в гестапо «Правда», конечно, перебрала, но, поди узнай, откуда это идет — из сусловского Отдела пропаганды ЦК или из кабинетов Кулакова, Шауро, Долгих и других молодых кремлевских ястребов, не желающих отдавать КГБ вопросы формирования общественного мнения в стране. Барский перевел взгляд с Бродник на других женщин. Вот Зина Герцианова, жена знаменитого артиста-комика, чистокровная, между прочим, русачка и почти на тридцать лет моложе своего мужа, а тоже тут, в еврейской демонстрации! Вот Наталья Кац, трехмесячная дочка которой якобы умирает и нуждается в срочном лечении в США. А вот Рая Гольдина, трижды отказница и сволочь бесстыжая — прямо на улице кормит грудью ребенка.
— А ведь красивая, сука! — сказал вдруг Булычев, закрывая двойную форточку, чтобы заглушить шум толпы.
Барский посмотрел ему в глаза, и генерал смутился:
— Я не про ту, что с грудью. Я про жену Герцианова. Она же русская…
Однако по кобелиному блеску в глазах генерала Барский ясно видел, что именно о Гольдиной, еврейке, говорил Булычев. И это тоже покоробило его — какого черта почти все русские мужики так легко заводятся на еврейских баб? Стоит ковырнуть подноготную русских номенклатурных работников, как окажется, что половина из них или женаты на еврейках, или имеют евреек-любовниц. Но Барский был выше этого. Как когда-то Ньютон гордился тем, что не растрачивал себя на секс и «не проронил на женщин ни капли семени», так Барский гордился тем, что его не волновали еврейские женщины.
— Я одного не понимаю, — сказал Булычев, стараясь увести Барского от подозрений в его мужском интересе к еврейкам. — Наших русских Иванов. Ну, кажется, им уже каждый день в газетах намекают, что можно бить жидов, пора, ничего за это не будет. Ан нет! Ни одного погрома! Вот смотри. — И он показал в сторону Самотечной площади, где милиция полосатыми барьерами отсекала демонстранток от уличного перехода. — Мужики проходят, ну, покроют матом и — мимо! Даже эти строители, — он кивнул на какую-то стройку по соседству, через улицу. — Работу побросали, зырятся да плюют сверху, только и всего!
Честно говоря, этот парадокс уже озадачивал и руководство КГБ. Газетные статьи, книги и телепередачи о «происках сионизма» и «международном заговоре сиониствующих фашистов» подогрели, конечно, атмосферу в стране и вызвали мелкие, то тут, то там, разряды антисемитских зуботычин. Но мощной очищающей грозы народного гнева, которая еврейскими погромами разрядила бы накапливающееся в народе недовольство режимом, все не было…
Резкий телефонный звонок правительственной «вертушки» заставил Булычева поспешно взять трубку с белого аппарата, украшенного гербом СССР. Послушав, он протянул ее Барскому:
— Тебя. Шумилин.
— Борис Тихонович, — тут же сказал Барский в трубку, упреждая все, что мог обрушить на него первый замминистра внутрених дел по поводу бесцеремонной отмены Барским его приказа. — Арестовать больше сотни женщин на глазах западных журналистов было бы совершенно немыслимо! Ведь они именно этого и добивались! Чтобы завтра фотографии этого побоища были на первых страницах газет всего мира и все они стали еврейскими Жаннами д'Арк! Но за это в первую очередь сняли бы мою голову и вашу. Вы понимаете?
— Так что же делать? — вопросил замминистра на том конце провода, сообразив, от какой беды спас его полковник Барский.
— Кажется, у меня есть идея, — произнес Барский, глядя через окно на зевак-строителей, по-прежнему сидевших на недостроенной крыше соседнего дома. — Нужно сотни три милиционеров переодеть в спецовки и каски строителей и привезти сюда. Чтобы они под видом возмущенных рабочих просто разогнали этих евреек. Так сказать, возмущенный народ решил сам навести порядок в своей стране. В конце концов, это разумно. Если КГБ и милиция бессильны…
— Понял! Я твой должник. Жди «рабочих»! — обрадовался Шумилин.
— Только предупредите их — никакого мордобоя! — поспешил заметить Барский. — Хотя, если они случайно раздавят пару кинокамер у западных журналистов, — это ничего…
— Гениально! — восхитился Булычев.
Барский удовлетворенно положил трубку. Иметь в должниках замминистра МВД СССР совсем неплохо. Но о чем же он думал до звонка Шумилина? Ах да! О погромах. Конечно, если судебный процесс над Рубинчиком провести открыто, в Верховном суде, с народным прокурором-обвинителем и с вереницей русских девушек, обесчещенных этим распутным монстром еврейской национальности, — это заденет каждого русского и украинца, у которого есть дочь или сестра. То есть рассчитанная в основном на эффект за пределами СССР, эта акция может и внутри страны сдетонировать похлеще знаменитой «крови христианских младенцев», из-за которой начались еврейские погромы в начале века. Но не испугает ли это осторожных лис в Кремле?
— У тебя есть что выпить? — спросил он у Булычева.
— Обижаешь! — усмехнулся повеселевший Булычев, открыл сейф, достал бутылку «Наполеона» и нажал кнопку под крышкой своего письменного стола. — Валюша, — сказал он, когда в двери возникла его секретарша — молодая и высокая, как волейболистка, в мини-юбке и с ярконакрашенными губами, — организуй нам рюмки и… Ну, сама сообрази. Только по-быстрому!
Барский проводил взглядом эту Валюшу и посмотрел на большой кожаный диван в кабинете Булычева. Диван был явно нестандартной длины. Барский с усмешкой кивнул в его сторону:
— На заказ делал?
Но генерал предпочел сделать вид, что не понял намека.
— В каком смысле? — спросил он и снял трубку вновь зазвонившего «ВЧ». И вдруг встал: — Добрый день, Юрий Владимирович…
Барский напрягся — сам Андропов?!
— Да, здесь, передаю, — почтительно сказал в трубку Булычев и протянул ее Барскому.
— Какое ты принял решение? — спросил Андропов на том конце провода, не тратя и секунды на приветствие.
Барский доложил свою идею о «строителях». Разгон демонстрации будет выглядеть не очередной репрессией КГБ, а стихийной реакцией простых советских тружеников на бесчинства сионистов в центре Москвы.
— Что ж… Только не увлекайся, — заметил Андропов, — ситуация и так напряжена судом над Орловым. Нам сейчас ни к чему массовые эксцессы.
— Я знаю, Юрий Владимирович. Эта Бродник потому и обнаглела.
— С ней потом разберешься, — сказал Андропов, и Барский возликовал в душе: сам Андропов одобрил его действия! Но в таком случае…
— Еще минуту, Юрий Владимирович! — сказал он в трубку. — У меня есть одна разработка, которую я хотел бы вам показать…
Пауза, повисшая на том конце провода, означала одно из двух: либо Андропов, который терпеть не мог, когда сотрудники Комитета прорывались к нему через головы своих начальников, оценивает размеры наглости Барского, либо он просто листает свой настольный календарь. За все время службы в КГБ Барский лишь один раз сам напросился на прием к Андропову — в мае 1970 года, когда из груды рапортов провинциальных стукачей выудил коротенький рапорт о том, что какой-то Эдуард Кузнецов, только что вышедший из тюрьмы сионист, сколачивает группу для угона самолета на Запад. По тем временам угон самолета из цитадели коммунизма был полной новинкой, акцией неслыханной дерзости, и, конечно, любой другой оперативник КГБ арестовал бы Кузнецова и его банду немедленно, тепленьких, в их квартирах. Но в идее еврейского группового захвата самолета Барский мгновенно разглядел совсем другие перспективы для своей фирмы. И добился личного приема Андропова…
— Тебе позвонит мой помощник. Полчаса тебе хватит? — спросил вдруг в трубке голос Андропова.
— Вполне! Спасибо, Юрий Владимирович! — встрепенулся Барский.
Бесцеремонный отбой на том конце провода отнюдь не огорчил его, он знал, что шеф не любит терять время попусту. Улыбнувшись, он почти автоматически взял со стола Булычева пачку «Столичных» и закурил.
Тут открылась дверь и секретарша внесла поднос с двумя бутылками минеральной воды, двумя коньячными бокалами и тарелкой с бутербродами. Ставя поднос на стол, она присела и нагнулась так, что в вырезе блузки словно случайно открылись ее грудки без лифчика. Впрочем, она тут же выпрямилась и посмотрела на своего хозяина:
— Что-нибудь еще, Кирилл Федорович?
— Лифчик надень! — хмуро сказал ей Булычев.
— И, если можно, нарежьте нам лимон, — добавил Барский.
— Сейчас… — Она вызывающе глянула ему в глаза и, независимо покачивая высокими бедрами, вышла из кабинета.
— Учишь их тут, понимаешь… — проворчал Булычев, наливая коньяк в бокалы.
— Может, не тому учишь? — усмехнулся Барский, еще нянча в душе спокойно-дружеский тон Андропова и его фразу: «Полчаса тебе хватит?»
Шум на улице заставил его отвлечься и снова глянуть в окно. Там еще одна черная «Волга» миновала милицейское оцепление и двигалась к ОВИРу сквозь медленно расступающуюся толпу демонстранток.
