С чего это на меня вдруг злость накатила? — спохватилась она. И сразу поняла. Как не понять, когда внутри все сжалось, так что она невольно крепче стиснула бедра. И не в том дело, что она совсем уж наивная, одержимая фантазиями девочка, которую шокирует реальность. Она образованная женщина, причем достаточно начитанная, чтобы принимать и телесную, физическую сторону любви. Но она отдалась самозабвенно. А почувствовала лишь вторжение чего-то чуждого.
Но ведь раньше-то! — раньше он к ней участие проявлял! Как тогда: она лежала раздетая, с закрытыми глазами и тут почувствовала, как место рядом с ней на кровати освободилось от его веса. Куда он? Оказывается, решился. Услышала: открыл чемоданчик с инструментами. Чтобы тебе не было больно, — склонившись к ней, сказал он, — я произведу маленькую операцию. Почувствуешь, как комарик укусил, не более. Вот прикоснулся пальцами, залез в нее, раздвинул, а потом было в точности так, как он и говорил, и никакой крови — ну, почти никакой. Конечно, все это было продиктовано заботой и здравым смыслом, но надо быть до мозга костей медиком, чтобы заставить ее ощутить себя скорее пациенткой, нежели возлюбленной. Да еще это чувство вторжения! Когда у него настал этот их специфический криз, она сдуру открыла глаза, и в свете горящего очага — боже, какое ужасное оказалось у него лицо! Перекошенное, с глупым, бессмысленным выражением, со слепо застывшими выпученными глазами — лицо человека, вдруг с ужасом постигшего пустоту и безбожие вселенной. А когда он издал нутряной, сдавленный стон и она крепко его к себе прижала, ощущая, как он в ней содрогается, она обнимала его не со страстью, а с жалостью — ведь он, должно быть, так страдает, хотя какое же это страдание, конечно нет, но все же что-то совсем не то, что чувствует она, а что она чувствует?.. Непонятно. Вторжение какое-то.
И вот с тех пор — а ведь уже несколько дней прошло! — он как-то отдалился, явно был рад тому, что все его время занимают приготовления к новому походу, и спокойно отдавал распоряжения — всем, в том числе и ей. Да, теперь она уверена: с этим мужчиной у нее нет будущего. Она для него обуза, южанка-беженка, которую лишь потому и терпят, что по недостатку рабочих рук ее можно временно использовать как санитарку, хотя вообще-то он предпочел бы более квалифицированный персонал. И никогда она не чувствовала себя такой одинокой и брошенной, даже когда умер отец, — ведь тогда она была у себя дома, среди знакомой обстановки и не понимала еще, что жизнь, которую она знала, кончилась, и не успеешь оглянуться, как, уже падшей женщиной, окажешься в армейском фургоне, по брезенту которого с пушечным громом колотит дождь, и будешь через пень-колоду тащиться по залитым водой пойменным лугам Южной Каролины.
А как раз в следующем фургоне Перл в это время разглядывала запечатанный конверт — тот, что в Сондерсонвилле она вынула из руки убитого лейтенанта Кларка. Сообразив, что письмо должно быть адресовано его домашним, у которых, как у него, фамилия Кларк, она в конце концов разгадала звучание отдельных букв. Если я могу распознавать буквы его имени на конверте, — думала она, — то смогу прочитать их и где угодно. Но как она ни вертела конверт перед керосиновой лампой, как ни разглядывала его под разными углами, понять остальные слова, которых там было еще целых три строчки, нипочем не удавалось.
Мэтти Джеймсон спала на штабеле носилок. Подложив руки под подбородок, она свернулась калачиком, как ребенок в утробе. Перл не раз приходилось видеть мертворожденных недоношенных детей, и всегда они пребывали в той самой позе, в какой лежит сейчас жена ее хозяина. Перемещаясь с армией, Мэтти весь тяжкий путь проделывала точно на облаке, спала почти непрерывно, даже вот и сейчас, когда дождь рокочет так громко, что собственных мыслей и то не услышишь. Когда она просыпалась, Перл пробовала дать ей что-нибудь поесть, но она лишь куснет разок галету да пригубит кофе, и все. И не говорила совсем, ни слова не говорила, а на Перл смотрела так, словно силится, но не может припомнить ее имени.
Ее пшеничного цвета волосы на висках стали седыми. Насколько припоминала Перл (хотя и не совсем была уверена — не так уж много было у нее возможностей на плантации вблизи приглядываться к хозяйке), раньше седины не наблюдалось. Она теперь их забирала назад, перевязывая шнурком, и это ее старило, хотя Перл знала наверняка, что мачеха много моложе папы. Ее лицо выглядело усталым и отекшим, а кожа стала серой. Папа-то, когда помер, был старик — всяко уж за шестьдесят, — жене же куда как меньше, хотя теперь, онемев от горя, она будто тоже умерла, вот и спит все время, чтобы доказать это.
Когда Перл после его смерти рассказала ей, что Филдстоун сожжен дотла — а то вдруг она вздумает домой вернуться! — та совсем скуксилась, закаменела и смотрит с тех пор будто внутрь себя.
Перл огляделась — что-то тесно ей в тот момент стало в фургоне с бывшей хозяйкой. Она сняла форменную тужурку и сразу почувствовала, как сырой ветер задувает под брезент. Думала о плантации, где родилась и прожила всю жизнь до самого последнего времени, думала о жарком солнце и любимых полях. Но тут она на себя рассердилась. Сказала себе: вот что, дорогая! Так думать — значит не быть полностью свободной! Хотя какая уж тут свобода — ухаживать за бывшей хозяйкой, которая на тебя всегда плевать хотела; можно подумать, ты до сих пор у нее в рабстве! Эй, миссис Джеймсон, — закричала она, — а ну-ка просыпайтесь, вставайте! Она потянулась к спящей и принялась грясти ее за плечо.
Проснувшись, Мэтти поморгала, медленно приподнялась и прижала ладони к горлу. Услышала дробь дождя, почувствовала, как вокруг холодно. Закутала плечи шалью, и только тогда до нее дошло, что на нее смотрит все та же девчонка Перл.
Будем вставать? — спросила Перл.
Та кивнула.
Хорошо, расскажу вам тогда, чего и как. Видите эти коробки, бутыли и все такое? Вы в фургоне медицинского снабжения, вместе с Перл, родной дочкой вашего мужа. Если понимаете, но не можете говорить, тогда хоть головой своей бедной кивните.
Мэтти кивнула.
Вот, хорошо. А фургон — это часть армии генерала Шермана, который скоро разгромит последние остатки рабовладельчества. Вы поняли, нет?
Мэтти кивнула.
Потому что над вами кое-кто сжалился, вот и взяли сюда, как сами вы напросились. Помните?
Мэтти кивнула.
Вот так. И зачем напросились, я тоже знаю. Чтобы искать моего братца номер раз и братца номер два. Я верно поняла? Вы пристали к армии в надежде, что на нашем пути окажутся ваши мальчишки. Ну говорите же, леди! Так или нет?
Да, — прошептала Мэтти.
Ага, чтобы вам выбежать, воздев руки до небес, между двух армий, остановить стрельбу и увести с собой своих деток, спасти их шкуры, правильно?
Да. — Мэтти расправила плечи и сложила руки на коленях. — Да.
В таком случае вы сумасшедшая, но вы мать, а матери всегда такие. Сумасшествие матери, на мой взгляд, еще не самое худшее. Но сейчас вы спать не должны. Спать будете, когда положено. И знаете почему?
Мэтти отрицательно покачала головой.
Видите мой мундир? Я служу санитаркой у хирурга-полковника, который пытался спасти хозяину жизнь. Скатываю рулонами бинты, даю людям пить, когда их мучит жажда, — ну, в смысле, раненым, — и так далее. Приношу пользу армии, которая меня кормит и разрешает с ними вместе ехать, потому что мне сейчас деваться все равно больше некуда. Вы меня слышите?
Мэтти кивнула.
Ну так вот, значит: таким же точно образом и вы должны делать что-нибудь полезное, это вы просто обязаны, поскольку прицепились и тащитесь, а им пригодится любая добрая женщина, чтобы ухаживать за увечными.
Что я должна делать? — спросила Мэтти еле слышным шепотом.
Спросите у мисс Томпсон, когда следующий раз будем становиться лагерем. Уж она найдет вам работу, не сомневайтесь. То, что может Перл, вы наверняка тоже сможете. Но есть еще одна штука — ведь я же присматривала за вами, когда вы были в слабости и печали, и знаете, что вы должны за это сделать?
Нет…
То, о чем вы даже и не подумали, когда ребенком я росла в вашем доме. Вы должны научить Перл читать. Вот, прямо сейчас и начнем, — сказала Перл, подавая ей письмо Кларка.
Мэтти протянула руку, Перл вложила в нее письмо. Их глаза встретились.
И нечего тут у меня плакать, — прикрикнула на нее Перл, но это не помогло. Слезы ручьем бежали по щекам Мэтти Джеймсон. Она качала головой, кусала губы, а Перл, помедлив в нерешительности — то ли утешать ее, то ли выбранить, — вдруг сама прониклась странною печалью, и на глаза ей тоже навернулись непрошеные, нежеланные слезы.
III
Глядя в щели между бревнами, Джон Младший и его брат Джейми увидели среди торчащих из болота стволов какие-то движущиеся тени — далеко-далеко. Потом этих теней стало больше, еще больше, и скоро в рассветном тумане их оказалась целая армия: идут, всем телом раздвигая грязь, — вода до подмышек, винтовки подняты вверх, а башмаки и подсумки с патронами болтаются на штыках. Не стрелять, — повторял лейтенант, бегая туда и обратно вдоль фронта. — Не стрелять, — говорил он, понизив голос, хриплым шепотом, как будто федералы, которых не достать еще даже мушкетной пулей, могли его ненароком услышать.
