Когда Уилл так и не ответил, Арли забеспокоился: Ты что там, заснул, что ли? Эй, малый!
Арли пробрался к козлам, где на средней опоре крыши висела керосиновая лампа. Позаимствую на секундочку, — сказал он. — Глянуть надо на пациента.
Ну да, все так, как он и ожидал: в свете лампы глаза Уилла оказались закрытыми, веки и щеки выбелены осевшей на них мучной пылью, а на мальчишеском лице ясное, довольное выражение, чуть ли не улыбка на побелевших губах — наверное, ему снится сон, и во сне он с мисс Томпсон… но это ж Уилл, он ее там не трахает, не-ет, — скорее, стоит с ней перед алтарем в церкви. А я при этом, — подумал Арли, — наверняка его шафер; околачиваюсь рядом с кольцом наготове.
VI
В авангарде левого фланга, которым командовал генерал Слокум, основной ударной силой был Кил-Всехзагубил — Килпатрик со своей пятитысячной конницей, в которую входила как кавалерия, так и конная пехота. Переправившись через Саванна-Ривер, его эскадроны продвигались к северу, не оставляя на пути ни одного несожженного поселка. По большей части он почти не встречал сопротивления. На всем протяжении марша Килпатрик собирал ценности, пока трофеев не накопилось на целый персональный обоз: серебряные сервизы, тонкое постельное белье, хрусталь, крепкие напитки в бутылках, оплетенные бутыли с вином, на закуску пироги, копченое мясо, яйца, варенья, сухофрукты и жареные орешки, кофе в зернах и прочие услады гурмана.
Ворвавшись однажды под вечер в поселок Аллендейл, он уловил манящий аромат и поднял руку, остановив движущуюся за ним воинскую колонну. Запах жарящегося мяса исходил от дома, притулившегося поодаль от дороги, за рощицей виргинских дубов. Дом оказался пуст, однако во дворе, в отдельно стоящей кухне какой-то мулат в поварском колпаке готовил обед нескольким рабам. Рабы сидели за столом и при появлении белого начальника в испуге повскакали. Что это? — спросил Килпатрик, заглядывая в огромный котел, где булькало варево, в котором виднелись куски отставшего от костей мяса, плавала репа и зелень, чеснок и специи столь изысканные, что генералу сразу вспомнились радости цивилизации, которые он презрел, грудью встав на защиту государства. Le lapin,[16] — ответствовал повар, креол-полуфранцуз, назвавшийся Жан-Пьером. Черт подери, — изумился Килпатрик, отхлебнув варева из поварешки. Вы все, — произнес он, обращаясь к испуганным рабам, — вы все отныне свободны. А ты, — сказал он повару, — подними правую руку. И в тот же миг опешивший от неожиданности Жан-Пьер был зачислен в действующую армию в чине старшего сержанта, заведующего кухней. — Так что, пользуясь данными тебе правами и привилегиями, — продолжил Килпатрик, — налей-ка мне тарелочку, Пьер, я подкреплюсь, да и двинемся дальше.
Заодно Килпатрик реквизировал у разбежавшихся владельцев очень приличное ландо и пару гнедых, которые к нему прилагались.
В каждом городке Килпатрик цеплял новую чернокожую девицу, которая с утра до вечера делила с ним тяготы пути, а ночью ублажала в постели. Для ночлега он выбирал себе лучший дом в городе, а в доме — лучшую спальню с самыми мягкими перинами, самыми пухлыми подушками и самыми теплыми одеялами, которые, сворачивая лагерь, по большей части забирал с собой. В числе прочих в его свиту входил племянник Бастер, светловолосый мальчишка десяти лет, несносный пострел, которого офицеры штаба терпеть не могли. Тот со всеми разговаривал свысока, Килпатрик видел это, но лишь посмеивался. В мальчишке он души не чаял и в часы досуга давал ему уроки чтения.
Переходя реку Малая Салкехатчи, воспользовались Моррисовым бродом, что в двух милях от городка Барнуэлл, и тут колонна Килпатрика наткнулась на отряд кавалерии повстанцев численностью около трехсот сабель. Килпатрик развернул батарею легких пушек. Под прикрытием их огня его конная пехота перешла болотистое русло, постреливая в направлении противника из новых спенсеровских магазинок. Мятежники держали позиции, пока им не смяли фланги, после чего растворились в лесу.
Достигнув Барнуэлла, передовые отряды федеральной конницы нашли городок незащищенным. Там оставались одни женщины и дети, которым офицеры любезно советовали из города как можно быстрее выметаться. Солдаты распоясались. Жутко оголодавшие, они обшаривали дома, снося заборы; тащили все, что ни попадя, опустошали кладовые, рассаживались по кухням, требуя кормежки у работающих там черных, и одни радостно спешили их обслужить, тогда как других приводили к повиновению угрозами. Под штаб Килпатрик занял единственную в городе гостиницу. Заложив руки за сутулую спину, он смотрел из окна, как то тут, то там над городом вздымаются столбы дыма. Смотри, как оно бывает, Бастер, — подозвал он племянника. — Какой еще мальчишка увидит такое! Это почище, чем Четвертое июля! И действительно, вскоре над городом взметнулись огненные вихри; казалось, огонь и черный дым изрыгают жерла вулканов. Отдельными тонкими языками пламя выстреливало вверх, к вечереющему, сумеречно блекнущему небу. Бастер так этим зрелищем проникся, что, покуда дядюшка смотрел в окно, взобрался на стул, вынул из канделябра свечу и давай поджигать занавески. Кто-то из офицеров на него прикрикнул, и весь штаб Килпатрика с руганью кинулся затаптывать огонь, а генерал стоит тут же и радостно ржет. Вот погнал! Не гони особо, Бастерище хулиганское, — слегка журил он племянника, — нам тут надо еще отпраздновать как следует.
Город вокруг горел, а Килпатрик, призвав к себе музыкантов и черных танцовщиц, задал офицерам штаба обед, мастерски приготовленный Жан-Пьером. Обед затянулся за полночь. Бастера, конечно, услали спать, но под утро он вдруг проснулся, разбуженный женскими криками. И в сполохах пожаров, подсвечивающих комнату через окно, увидел дергающийся вверх-вниз белый зад дяди Кила на соседней кровати. Дядя похрюкивал и кряхтел, шпоры на его сапогах звякали, кровать скрипела, женщина — кто бы она там ни была — жалобно вскрикивала, и все это вместе выглядело как скачка на лошади галопом, из чего Бастер, уже совершенно проснувшийся, сделал вывод: значит, вечер перешел в ту стадию, когда женщин раздевают и за ними гоняются. Дело обычное — после того как племянника уложат спать, упражнения с дамами дядя производит каждый раз. Но так близко Бастер никогда еще этого не наблюдал.
Довольно скоро, впрочем, эта свистопляска кончилась, и внезапно настала тишина. Дядя Кил рывком соскочил с кровати и натянул бриджи с подтяжками. Увидев, что мальчик не спит, он осклабился, в мерцающем свете блеснули его зубы. Это, Бастер, дядя Кил показывал тебе, что значит быть мужчиной. Как только твой петушок обрастет шерсткой, дядя проследит, чтобы ты этому тоже научился.
На рассвете Килпатрик вышел из гостиницы посмотреть на уничтоженный городок. Улиц не было, лишь кучи тлеющих головешек да печи с дымовыми трубами показывали, что раньше тут был Барнуэлл. Войска, хотя и явно потрепанные, медленным аллюром двигались мимо, и командиры эскадронов салютовали полуодетому начальнику, стоящему на крыльце. Килпатрик зевнул. Подозвал адъютанта и, воспользовавшись его спиной вместо подставки, написал краткую записку Шерману, который следовал с правым флангом генерала Ховарда восточнее, на расстоянии половины дневного перехода. Я переименовал Барнуэлл в Сплошной Пожарнуэлл, написал Килпатрик и отослал записку с курьером.
В отличие от большинства солдат и офицеров Шермана, особого предубеждения против штата Южная Каролина Килпатрик не имел. Повсюду он воевал одинаково и везде наслаждался жестокостью и безнаказанностью. В тактических построениях часто грешил безрассудством, вследствие чего с самого начала войны приобрел репутацию опасного придурка: потери в его подразделениях были гораздо выше, чем у других генералов. Недаром за глаза его звали Кил-Всехзагубил. И все же была в этом малорослом, несколько даже уродливом офицере какая-то харизматическая лихость прирожденного вояки. Мужчины шли за ним почти вопреки собственной воле, а женщины находили неотразимым. Будь он на пару дюймов покороче, выглядел бы карликом-недоростком — с этакими еще широченными плечами и сутулой спиной. У тех, кто видел его верхом, возникала иллюзия, будто голова у него перевешивает и он вот-вот вывалится из седла. При этом слыл щеголем, одевался как денди даже в походе, возможно пытаясь этим отвлечь внимание от нескладной фигуры и лица, черты которого были грубы и недвусмысленно выдавали злобный нрав. В широко посаженных глазах не замечалось и следа какой-либо чуткости и работы мысли, кривой и мясистый нос загибался к хищному рту сластолюбца, и все это обрамляли жидкие рыжие бакенбарды, уходящие под широкополую шляпу, которую он носил ухарски заломленной набекрень. Это был далеко не тот тип офицера, к которому мог с уважением относиться майор Моррисон, под вечер прибывший в его бивуак с приглашением от генерала Шермана. Килпатрик бесцеремонно выхватил из руки Моррисона бумагу и тут же, без проволочек, поскакал, взяв с собой охрану из шестерых верховых солдат.
