меня двести талеров, вот о чем думаю! Что толку, если и найдем виновного? Коня я все равно больше не увижу, он сейчас уже на турецкой границе…
— Верно, клянусь богом! — подхватил настоятель. — Четыре верховых лошади со сбруей, считай по двести талеров, две рабочих, пусть по пятьдесят, итого девятьсот талеров; затем шесть коров, пусть хотя бы по двадцать, это сто двадцать. Так, теперь добавим две лодки, паром, канаты, скажем, еще сотню талеров, — итого около тысячи двухсот талеров пропало сегодня утром, в чистый понедельник!
— Ей-богу, так!.. Что верно, то верно! Разве их удержит страх перед Дышлом, этих заречных!..
Тем временем вернулся Лис и сообщил:
— Ключ от церкви унес с собой Еркович.
— Вот тебе и раз! — заметил настоятель. — Ступай в кузницу и принеси что-нибудь, придется взломать боковые двери.
Фра Брне схватился за живот и, закатив глаза, едва выдавил:
— Я, братья, больше не могу! Едва и сюда-то дошел! Бурлит в животе, словно капуста варится! — и медленно поплелся вверх по лестнице в свою келью.
За ним ушел восвояси и Кузнечный Мех.
Наконец явился Лис с инструментом и вместе с Котом и Буяном принялся взламывать дверь.
Фратеры разгуливали по двору.
— Свой, свой наводчик, не иначе! — твердил Тетка. — Подумайте сами: мошенники наперед знали, как мы проводим сыропуст; знали, что слуги, как всегда, в этот день в монастыре допоздна, знали…
— Нет надобности перечислять, — прервал его Вертихвост. — Они могли обойтись и без наводчика, ведь какие только бродяги у нас не служили, а потом разбрелись по свету! Кроме того, год голодный, да и народ изгадился!
— А я стою на своем: это Степанова рука! — сказал Бурак. — Сам слышал, что Степан потом поступил на службу в православный монастырь.
— Да погодите же вы, дайте досказать, — рассердился Тетка. — Не перебивайте, каждый успеет сказать! Не о том речь, замешаны ли тут Степан, или Петр, или, наконец, Павел!.. Я стою только на том, что негодяи никоим образом не могли тайно угнать скотину и лошадей в такую ясную ночь мимо наших приходов, наших испольщиков, без участия своих! А когда я говорю «своя рука», то подразумеваю не только пять-шесть наших слуг, но и ближайших заречных крестьян!.. Поверьте, среди тех, которые сейчас бегут вниз по реке за фра Яковом, найдется немало таких, что посмеиваются себе в ус… Сто раз говорил: они хуже ркачей!
— Не надо, милый, так! — заметил Вертихвост.
— Как же не хуже! Ркачи хоть открыто говорят: «Бей буневаца! Не жалей его добра!» Но они, по крайней мере, говорят открыто, и, по крайней мере, с ними все ясно! А наши прохвосты, услыхав имя святого Франциска, тают якобы от благочестия, а на самом деле при первой же возможности готовы содрать с тебя шкуру… С прошлого года все твердят для отвода глаз: боимся, мол, упыря, чтобы нас легче ограбить. А то, что слуги в заговоре с мошенниками, убедительней всего подтверждается тем, что они вчера вечером напоили Жбана. Видать, боялись, как бы он ночью не встал. Потому что, каков ни на есть, а все же у меня к нему больше всего доверия.
— И у меня! — сказал Бурак.
— И у меня тоже! — подтвердил Вертихвост.
— Мне дурно! — сказал игумен. Он побагровел, жилы на шее вздулись.
— И в самом деле, что с тобой? — спросил Тетка. — Я уже давеча заметил…
— Нехорошо, брат! В висках стучит, словно молотом бьют, в глазах какая-то рябь, а по правой ноге и руке будто мурашки бегают…
— Иди и ложись, брат! — сказал Тетка.
— Иди, иди! — повторили остальные.
В эту минуту со стороны церкви донеслись крики. Послушники взломали дверь и вошли внутрь церкви.
— Какого еще черта?.. Что случилось? — наперебой закричали фратеры и повалили к церкви.
Кот, Буян и Лис встретили их на пороге бледные, дрожащие.
— Отцы, церковь ограблена!
— Ограблена церковь!
Фратеры кинулись в церковь, а настоятель остановился, зашатался и как подкошенный рухнул навзничь.
VIII
Ужас
Фратеры и послушники метались по темной церкви, боясь отступить друг от друга хотя бы на шаг.
— Отворите главный вход! — крикнул наконец Вертихвост.
И только тогда перед ними предстал весь ужас содеянного!
Ни на одном из алтарей не осталось ни единой золотой или серебряной вещи, святые покровы были испачканы и раскиданы, на полу валялись свечи, книги, искусственные цветы…
Такое можно было увидеть только в старину после набега янычар!
С криками ужаса они всей толпой повалили к главному алтарю.
Грабители сорвали с головы святого Франциска золотую корону, с груди — трехрядное драгоценное ожерелье; мало того, не удовлетворившись этим, они проткнули святому глаз, а углем нарисовали усы! Сняли висевшие перед ним большое и три малых кандила; взяли золотой ковчежец, в котором хранилось святое причастие; старинную чашу чистого золота для причастия — дар короля Боснии Степана Томашевича{9}, который фратеры когда-то привезли от него; шесть тяжелых серебряных подсвечников, тоже старинных; украли… растащили все, что было ценного!
— Э, э, э… — начал было Тетка.
— Вот, пусть теперь кто-нибудь скажет, что это сделали заречные наши слуги, а не ркачи! — прервал его Вертихвост.
От главного алтаря они двинулись было к ближайшему правому, но в эту минуту вбежал Навозник; широко расставив руки, он завертелся волчком и кинулся к главному выходу с криком:
— Помер! Помер! — Потом схватился за канат и, подпрыгивая на добрый метр от земли, затрезвонил в колокол.
Решив, что повар внезапно сошел с ума, фратеры поспешили к нему, но их внимание привлекли доносившиеся с галереи сквозь малую дверь призывы фра Брне:
— Сюда, сюда, смотрите, что здесь такое!.. Кто это лежит как